Всё, всегда, везде кончается. Приобретение делает неизбежной потерю, встреча обрекает на расставание, рождение вынуждает вобрать в сознание факт будущей смерти. Это плата за то, что философы встроили ничто в структуру вещи или явления, заставив его служить развитию, движению. Бывает действующая причина, которая воздействует на вещь снаружи и как бы «позади» неё, ведь по отношению к состоянию «здесь и сейчас» действующая причина уже в прошлом. Но есть и такие причины, которые впереди – это цели и промежуточные итоги движения. А в конце сколь угодно длинного ряда целевых причин темнеет ничто – чёрное жерло печи палингенезии, в которую вещь упрямо затягивается слепой и глухой силой времени, с которым невозможно договориться.
Поэтому смерть – это тоже в каком-то смысле энтелехия, возможность, которая превращается в действительность в процессе самораскрытия вещи, а также движущая сила, которая обрекает вещь на уничтожение. Без учёта этой финальной возможности бытие вещи частично и фрагментарно, так как не содержит всю полноту своих возможных состояний. А потому не постигаемо как целостность. И тот, кто хочет «схватить» собственное бытие в откровенной явленности сознанию, обязан включить в него смерть как один из важнейших «модусов». Это трудно, и люди потратили много сил, чтобы заговорить, отодвинуть, превозмочь смерть. Некоторые даже готовы отказаться от себя в пользу растворения в гипостазированных понятиях человеческой множественности – народе, обществе, человечестве и т.д., надеясь, что их огромный временной масштаб сделает собственную индивидуальную смерть чем-то незаметным и незначительным. «Я» уйду, а «мы» останемся. Но тот, кто хочет вернуться к себе, обязан принять и собственные временные пределы.
Всё, всегда, везде кончается. Я вынужден пережить многое: весь мир, в который я пришёл, медленно сойдёт в могилу, оставив лишь то, что я посчитаю достойным пережить меня и сберегу от превращения в пепел. Каждый из нас стремится что-то сберечь, чтобы мир в конце как можно меньше отличался от мира в начале. Это создаёт впечатление, что бег времени не так быстр, смерть не так жестока к нашей памяти, а жизнь более целостна и континуальна, чем это есть в дискретной действительности, полной белых дыр забвения. А может, кто-то надеется, что позволив вещам пережить себя, он оставит с ними в мире свой запах, остывающее тепло, буквы на пожелтевших страницах, память о себе, интерес к своей многотрудной жизни.
А ещё нам попросту больно смотреть на гибель привычных вещей и явлений, а более всего – на смерть других людей. Но мы вынуждены смотреть, а время нас поддразнивает: ты думал, что я забыло о тебе и оставило тебе право быть творцом своего мира? Нет, я здесь, и я по-прежнему сильнее тебя: отдавай мне по первому требованию всё, что я пожелаю. И мы отдаём, и так восполняем своё бытие вбиранием в него смерти, ведь собственная гибель не может стать предметом непосредственного восприятия. Приходится довольствоваться зрелищем всеобщей обречённости и открывать этим дорогу к полноте собственного бытия.
Да, Мартина Хайдеггера, писавшего о бытии-к-смерти как открытии онтологического измерения в человеке, нельзя назвать пессимистическим мыслителем. Идти по просёлку, сесть на скамью и смело взглянуть на мир: вот начало пути, вот бесчисленные повороты тропы, вот липы, пробуждающиеся луга, распятие, высокий дуб и скамья, а на ней в данный момент, сугубое здесь-и-сейчас, сижу я, а вон там – конец как смысл и назначение пути. Я не хочу вставать и двигаться дальше, я слабовольно мечтаю замереть, продлив вбирание в себя открывшейся глазу простой и величественной картины бытия в его целостности.
Но всё, всегда, везде кончается. Я, человек, – единственный во Вселенной, кто знает об этом. Всё остальное живёт и не догадывается о том, что время тянет его из прошлого в будущее, пока не подведёт к пропасти, за которой ничего нет. А я вижу эту пропасть. Могу посчитать, будто из-за этого вся моя жизнь обессмысливается, а значит, и проживать её незачем. А могу, наоборот, осознать, что маячащий впереди конец рождает во мне особое мужество – мужество быть человеком.
P.S. Эссе из цикла «Философия тяжёлой музыки», посвящённое альбому «Everyone, Everything, Everywhere, Ends» группы Shining.