Тимофей уединился в Собачий овраг, чтобы поиграть на жалейке, которую ему совсем недавно купили на базаре. Несмотря на множество мест около дома, уединиться было сложно, потому что потом соседские старухи жаловались на появление под окнами домовёнка-скомороха.
На холм тяжелее всего взбираться – там за холмом находился домик его бабушки. Несколько раз мальчик проваливался в своих валенках. Вот уже и старая заброшенная баня, вот заросли бузины, за ними – амбар. Вот Тимофей, наконец, достиг вершины. Высоко-высоко, на небесном круге столкнулись два перистых облака, слившись воедино и образовав нечто вроде воронки.
Тимофею сильно нравилось голубое небо, этот огромный голубой котёл, покрывающий землю от края до края. Поэтому он всегда с нетерпением ждал весны и лета.
Громкий собачий лай разрушил всю эту дивную картину и заставил Тимофея сильно вздрогнуть. Мальчик обернулся: на него бежали две собаки. Одна – черная, её спутница - огненно-рыжего цвета. Обе были худыми, огромными и противными. Тимофей знал, чьи это собаки, знал, что они дуры и укусить не могут, но всё равно было неприятно слушать их лай и смотреть, как они несутся на тебя, возомнив себя победителями.
- «Вор! Хват!», - крикнул чей-то грубый голос в стороне, в принципе, ничем ни отличавшийся от собачьего лая.
Собаки успокоились и, рыча, отошли от мальчика к хозяину. Возле бузины стоял Наум Петрович Фундуков, десятский полицейский села Моховушка, в прошлом имевший бурную военную карьеру. Это был высокий человек лет сорока пяти, имевший плешь и кавалерийские усы, которые компенсировали предыдущий недостаток. Более того, они иногда помогали быть Науму кавалером.
Лицо его, как ни странно, ничуть не переживало за мальчика и не сокрушалось. Наоборот, казалось, Наум смеялся над выходкой своих собак.
- «Стыдно вам, паршивые, на мальчонку нападать!», - весело сказал хозяин своим собакам. Тем стыдно, однако, не стало.
В руках Наум Петрович зачем-то вертел стальной ножик.
- «Не боись ты, они не укусят!», - подбодрил страж порядка мальчика.
- «Я ничуть не испугался, - ответил Тимофей, пытаясь привести дрожащие руки в порядок, - всего лишь защитная реакция».
- «Вот и правильно. Нечего бояться мужику. Я тож ничего не боюсь. И никого, понимаешь? Помню, в армии служил - такие кудеса были, что мама не горюй! Как видишь, живой. О! Однажды в полку-то, как сейчас помню, настоящему царю одну услугу сделал…».
Здесь Наум пересказал свою историю про то, как он помог царю Гороху. Суть этой истории заключалась в том, что Наум Петрович поднял упавшую перчатку проходившей мимо построившегося полка царской особе. Тимофей смутно прослушал её. Эту повесть знали почти все жители Моховушки. Каждый раз эта история обрастала всё новыми и новыми невероятными подробностями. Ни один разговор с полицейским не обходился без царя Гороха.
- «Вот были раньше времена! Все были наголову герои, такое вытворяли – молодым и не снилось! А сейчас-то наши враги не дремлют, землю захватить хотят. Знаешь кто?».
- «Кто?».
- «Гномы, - почему-то полушёпотом произнёс Наум Петрович, - они уж давно объединились против нас и шпионам заплатили! А у ихнего царя висит земля наша, на квадратики расчерченная! Так что, берегись гномов, этих сукиных детей! Но не бойся, пусть только попробуют сунуться…».
- «Я же говорил, что ничего не боюсь…».
- «Молодец, мужичок – так и надо! Только будь бдителен, а то гномы-то не дремлют, только отвернись - нашу страну в лагерь превратят, собачьи сыны...».
- «Я вот сейчас в Собачьем овраге водяного по руке стукнул. Палкой», - решил поделиться новостью Тимофей.
Наум выдавил глупую улыбку.
- «Правильно, что скажу. Развелось их тут, понимаешь…».
- «Не поверил», - мысленно предположил Тимофей и поспешил попрощаться.
- «Ох уж эти выдумщики!», - злобно подумал Наум ему вслед.
В груди у Тимофея осталось неприятное чувство, которое бывает после сильной волны испуга. Больше он не поделился ни с кем из взрослых новостью о водяном.
***
Отсюда, с вершины холма, было видно многое: окрестные поля, голые рощи, Кукушкин лес. А вон там, внизу - скопление домов, стоявших в произвольном порядке (или, скорее всего, в беспорядке). Оно называлось милым и страшным словом Моховушка. То ли деревня, то ли село, то ли хутор – по-разному обозначали его на картах, если топограф вообще про Моховушку вспоминал.
Старые обветшалые дома; покосившиеся, с маленькими окошками, будто грустными глазами. При въезде в эту весь можно было подумать, что оно давным-давно вымерло. Лишь заметив одиноко бредущую старушку, можно было с облегчением вздохнуть. Село (а, может быть, деревня) ещё обладало живыми людьми.
Здесь не проводились пёстрые ярмарки или богатые увеселения. Единственным культурным центром был старый трактир возле главной дороги. Не могла Моховушка похвастаться ни широкими амбарами, ни маслобойнями, ни заводами. Впрочем, на Медвянке всё же была одна старая водяная мельница. Она даже периодически работала.
Хотя нет – всё же одна достопримечательность у села была, впрочем, никто не догадывался о том, что она таковой является. За пределами деревне, среди лугов, где обычное паслось местное стадо коров, был один интересный валун. Он был испещрён загадочными символами, которые разобрать было не менее сложно, чем амбулаторную карту в поликлинике. Однозначно, это было какое-то послание – только никто и не собирался его разбирать. Любителей читать древние надписи в Медвяных краях было меньше, чем любителей писать их. Но, к счастью, современными письменами камень не покрылся.
Среди холмов и лугов, под сенью косматых ив, медленно текла на запад река Медвянка, чтобы слиться с великой Пучай-рекой. Моховушка удобно расположилась там, где она бежит всего лишь тонкой речушкой. Вместе с мутными водами вдаль уплывали огромные коряги и, к сожалению, остатки жизнедеятельности моховчан.
Самым дорогим товаром в Моховушке были новости. В первую очередь, они ценились как лекарство от скуки. От весны до лета, от тепла до морозов медленно и неспешно тянулась сельская жизнь. Роскошью была чья-то свадьба. Настоящая сенсация и переполох происходил, когда по деревне пролетало известие о том, что в омёте сена вылезло какое-то мохнатое и рогатое чудище размером с медведя. И неважно, если выяснялось, что это чудище - один из местных бродяг-пьяниц.
