Я сидела за утренним кофе и, сама себе мачеха, сама себе Золушка, диктовала план жизни выходного дня: начать книгу для мага, закончить статью про Фомина, убрать квартиру, позаботиться о содержимом холодильника, где повесилась мышь, позвонить Олегу Дуняшину (отделить зерна от плевел) и выяснить мнение музыковеда Дины Корж о пианисте Вадиме Арефьеве.

Пришпиленный иголками, на стене красовался план моей будущей квартиры, который Бернаро изобразил в Испании, телефоны глухо молчали.

Разговор с Фоминым поселил во мне противоречивые чувства, особенно взволновала эта его ранняя картина.

Я ходила с тряпкой по комнате, бестолково тыкаясь во все углы. Попойка ночью в галерее – история в эстетике Эдгара По… Но! Что-то в этом было. И все время в голове крутилась пластинка: провинция, центр, гений места и жертва злодейства, отмена «правила Москвы»… Закрывая глаза, я пыталась сосредоточиться, разобраться во всем этом, но цепь никак не выстраивалась, звенья ее не желали сцепляться, словно кто-то пытался мне что-то сказать, все кричал и не мог докричаться.

- Я пойму, я подумаю, я догадаюсь, я умная, - обещала я этому кому-то и снова ходила по кругу: провинция… центр… гений места…

Все эти мысли и настроения жили во мне ровно до утренней планерки понедельника, где моего Фомина (закончила, привязав себя к стулу!) благополучно отложили в долгий ящик, а меня отправили «на дело» – писать про треснувший сверху донизу гипермаркет. Тема была не моя, а коммунальщика Коли Барашкова, но Коля Барашков дней десять в месяц пил горькую, и пара из этих запойных десяти дней аккурат приходилась на каждый отдел. Вяло и без толку поспорив об этом с редактором, я прихватила фотокора и поехала на место: сделаем снимок, напишу к нему сто пятьдесят строк. Но не тут-то было. Гипер, занимающий два квартала, был оцеплен ОМОНом, ибо, как только гигантское здание закрыли, народ ломанулся туда во всю прыть. В числе прочих за забором остались и СМИ, к которым командировали вице-мэра Тущенко – заговаривать зубы.

Не в силах разжечь в себе интерес к причинам возникновения трещины, - как у нас строят, все знают, - я уныло обозревала окрестности бывшего исторического центра, отправленного под нож и закатанного в асфальт три года назад ради этого новомодного треснувшего сарая, выстроенного Новым Городским Олигархом. Здесь можно было купить все – от еще шевелящей плавниками рыбы до неведомых местному люду артишоков, от фешенебельных шуб до повседневной одежды на рубль ведро. Но народ-то ходил не за шмотками. Народ ходил за «иллюзией центра» и ощущением того, что «теперь, как в Москве, как в Европе»: в Гипере простиралась аллея искусственных деревьев, бил фонтан, гоняли зеркальные лифты, шумели залы с фаст-фудом, фаст-досугом, фаст-дизайном. И пахло чем-то нездешним, забугорным. Что в этом было плохого? Ничего… Кроме того, что бес потребления выиграл у Города очередной раунд за место под солнцем.

Пока Тущенко обещал сообщить выводы экспертной комиссии, обменялись новостями с Маканиной: пешего истукана отлили, камни наши выкинули на помойку – скоро открытие «Татищева с яйцами». Потом Глафира отошла звонить и жаловаться, что журналистов не пускают на место события, а я отвлеклась на затрапезного мужичка в кедах и ковбоечке, который бойко доказывал что-то невозмутимому тучному дядьке, тыча коротким пальцем в пожелтевший газетный листок:

- А я что говорил, а? Вот, читайте! – И, не дождавшись, пока тот соизволит прочесть, продекламировал наизусть дрожащим от волнения голосом:

- «Воды закованного в трубу Стикса взломают и смоют эти чертоги в назидание нашим потомкам»!

Трогательно потешный вид мужичка в кедах невольно привлекал внимание, а выдернутая из контекста выспренняя фраза заставила обернуться к нему несколько голов сразу. Но тут Маканина дернула меня за рукав:

- Лизавета, пошли, я договорилась! – И, забыв про мужичка, я юркнула в приоткрывшийся на секунду фрагмент забора вслед за Глафирой, ее оператором и моим фотокором. Преодолев пустынную автостоянку перед Гипером, мы подошли к зданию, поглядели на трещину, вблизи казавшуюся совсем безобидной, потоптались на месте и вздрогнули от долетевшей фразы:

- Растет по миллиметру за неделю… Блин, если так пойдет, екнется к чертовой матери…

Охранники гипермаркета, вышедшие покурить на солнышко, нимало не шифруясь, во всех деталях описали нам положение дел, которое и точно было скверным. Как выяснилось, трещина наметилась еще весной, когда сходил снег, ее маскировали, но потом она стала расти и давать ответвления, за ними пока что лишь в ужасе наблюдали. Наш фотокор, сняв эту красоту и отдельно, и вместе с парнями в форме, умчался в редакцию: он свое дело сделал.

А я, прогулявшись туда-сюда, вернулась за забор и снова наткнулась на мужичка в ковбойке, который уже оброс несколькими слушателями, вяло внимавшими его рассказам про Стикс и трубу.

Очередной городской сумасшедший… Впрочем, в ясных и озорных его глазах я прочла нечто такое, что заставило подойти и зачем-то спросить:

- А при чем здесь мифический Стикс?

От такой удачи мужичок оторопел, на миг потеряв дар речи, громко крякнул и поглядел на меня так, словно это я была не в себе.

- Вы, простите, откуда свалились? – резво спросил он меня и, не дожидаясь ответа, продолжил, чтобы слышали остальные: - Стикс - никакой не мифический, а самый что ни на есть реальный, он течет тут, вот, под нами.

Я посмотрела на гладкий асфальт, на своего собеседника, потом опять на асфальт. Покровительственно улыбнувшись, мужичок с удовольствием потопал по нему кедами и пояснил:

- Вы молодая, не знаете… Да еще приезжая? Точно, приезжая. Дело в том, что здесь течет речка Стикс, которая берет начало в районе кинотеатра «Кристалл» и впадает в Егошиху на подступах к кладбищу. Да-с, под землей три километра с гаком. Речушка, большой ручей, но, знаете, своенравная! Сорок лет назад горе-архитекторы загнали ее в трубу - значит, чтоб не мешала, - но того не учли, что в земле-то труба может лопнуть. А она и лопни. Нельзя здесь было строить ничего, тем более высотки! Не представился, - спохватился он вдруг, - Скарабеев Мелентий Петрович, краевед, так сказать, по призыву души. Вас как звать-величать?

- Елизавета… Федоровна, - сказала я и поднесла к глазам его газету.

К моему изумлению, это была не какая-нибудь многотиражка или предвыборная однодневка, а выдерживающий санитарную норму «Вечерний вестник», где подвалом стояла статья «На берегах Стикса», подписанная Мелентием Скарабеевым.

- Если уж по правде-то, Елизавета Федоровна, - зашептал мне Мелентий Петрович, нагнувшись и понизив голос, - не в инженерных ошибках тут дело! - Почесав затылок, он отвернулся, раздумывая, можно ли мне доверять такую важную информацию, и, видимо, решив, что можно, тихо прошептал: - Да-с, в мистике-с! Мстит он, Стикс, за такое к себе отношение. И не только к себе. И не только!

- Но позвольте, - опять зачем-то спросила я, - это что, официальное название - Стикс?

- Да куда уж официальнее, милая! Возьмите любой справочник, прочтите. Изначально, правда, у него было другое название - Акулька, но в одна тысяча семьсот восемьдесят четвертом году образованное городское общество обратилось в Думу с прошением о переименовании этой речки, которое и было принято. Есть, правда, «императорская» версия: Акульку, мол, в Стикс превратил Александр Первый во время своего визита. Но подумайте сами, на кой царю наши проблемы? Да еще какая-то Акулька!

В словах Мелентия Петровича засквозила очевидная городская легенда, вдруг поманившая своей интригой, но в моей голове ворочались тонны непереплавленной руды будущей книги мага, которая тянула совсем в другую сторону. Отработаем тему Коли Барашкова по минимуму, обойдемся официальной версией – и довольно.

- Мне пора, я пойду, до свидания, - вернула я газету Скарабееву и спрятала блокнот в сумку. Но Мелентию Петровичу было явно жаль терять собеседника. Смешно припрыгивая в своей легкой китайской обувке, он зашагал рядом, объяснив, что свободен и готов проводить. Дружно ругая городские власти, мы дошли до трамвайной остановки, которая ни с того, ни с сего оказалась вдруг перекрыта – трамваи стояли, как вкопанные, - и мне ничего не оставалось, как продолжать вынужденный марш. Конечно, это был сигнал поддержки Скарабееву, который тут же сориентировался:

- А хотите, пройдемся вдоль Стикса, до устья? Вам все равно в Разгуляй, и так даже короче. - Он прочитал в моих глазах сомнение и поспешил успокоить: - Вы не бойтесь, меня здесь все знают. Паспорт вон, посмотрите, с пропиской… В ВООПИКе состою сорок лет.

Членство в ВООПИКе - Всероссийском обществе охраны памятников искусства и культуры - решило дело. «Отчего не пройтись, - подумала я, - а в Разгуляе сяду на троллейбус».

Мелентий Петрович предложил идти напрямки, сквозь дворы, и минут через двадцать мы уже подходили к Егошихинскому некрополю, который обогнули козьими тропами, прошли по узкому мостику и оказались у небольшой канавки, поросшей камышом и редкими кувшинками. Здесь порхали блестяще-синие стрекозы, мягко шелестела осока, заросли ивняка давали рваную тень, куда радостно сочилось последнее летнее солнце, образуя беспечное импрессионистское полотно, от которого захватывало дух.

- Вот он, Стикс, на свободе! – торжествепнно возгласил мой сталкер. - Как ему и положено, отделяет город живых от царства мертвых, - и, подав мне руку, помог мне перейти в это самое царство.

Ничего «кладбищенского» здесь, впрочем, не было. Зеленая зона, вековые березы, чудом сохранившиеся внушительным оазисом в сердце мегаполиса, радовали глаз, настраивая на пасторальный, идиллический лад. Само Егошихинское кладбище-мемориал, где давно уже не хоронили, пряталось чуть поодаль, возле Успенского собора, на небольшом пятачке в глубине рощи. Подступающие к нему лужайки и перелески еще хранили прелесть неокультуренной зеленой зоны, несли аромат первозданности-подлинности, милой естественной простоты.

- Славная речушка, Акулька и есть. Зачем же ее, безобидную, так мрачно переназвали? – спросила я у Мелентия, который спустился к Стиксу и влюбленно следил за его неспешным струением.

- Славная-то славная, но есть мнение, что эта безобидная речушка играет ключевую роль во всех городских катаклизмах.

- И какую же?

- Вот бы знать! Старые люди говорили, что прежде чем строиться, горожане просили помощи у Стикса. Архитекторы - те, дореволюционные, - и думать не могли, чтобы свои строения поставить поперек его течения. И Город зачинался тут, близ Стикса. Целый век только это и было – медеплавильный завод, заводская контора да поселение. Целый век копить силы, чтобы после дать рост… Если так интересно, то я расскажу вам про Стикс-то. Лет десять назад попалась мне одна брошюра, там профессор Синеглазов - он жил у нас в войну в эвакуации, а после, как ни странно, и остался, похоронен здесь, в третьем квартале, - так вот, он высказал предположение, что каждый город живет и развивается не просто так, как Бог на душу положит или люди решили, а имеет свою собственную схему развития, вполне материальную субстанцию. Ну, слово нынче модное, забыл… Да как же?

- Матрица?

- Во! Точно, матрица. И в этой матрице запрограммировано все – пожары, эпидемии, строительство, промышленность, культурное развитие, все-все…

- Не может быть! Культурное развитие?!.

- А почему вас это удивляет? Не будем влезать в дебри, но я абсолютно уверен, что, например, эвакуация в Город во время войны Кировского театра оперы и балета – дело рук этой самой матрицы. Понадобилась хореографическая школа. Театр существовал давным-давно, а школы не было. Театр без школы долго не протянет…

- Ну, тогда уж и в аресте Екатерины Гейденрейх виновата она, ваша матрица! – перебила со смехом я Скарабеева. - Не арестуй НКВД знаменитую балерину, не отправь ее, бедную, из Ленинграда сюда в лагерь, после лагеря – в ссылку, как бы она возглавила хореографическое училище?

- Да, совершенно верно, - серьезно кивнул мне Мелентий. – И Гейденрейх, и Сахарова потом тоже. Чем же еще объяснить то, что коренная москвичка, у которой там вся родня, вдруг бросает Большой театр ради нашей провинциальной сцены? Бросает, между прочим, навсегда.

- Сахаровой в Большом танцевать не давали, - проговорила я, пораженная осведомленностью своего собеседника, - как, впрочем, многим отличным балеринам не дают до сих пор. Небольшое удовольствие числиться в труппе, а танцевать раз в сезон.

Мелентий замахал руками:

- И что с того? Потанцевала б да уехала, вот новости! Но нет, она же тут осела, учить стала, семью завела. А почему? Ответ простой: проект «Балет» нуждался именно в Сахаровой. Матрица ее не отпустила да и все тут.

…Стоп! – вдруг кольнуло меня. Это «не отпускает», «держит» я и сама ощущаю все время. Но одно дело чувствовать, и другое – получить косвенное тому подтверждение.

- Ведь что такое всякий город? - не обращая на меня внимания, бубнил себе под нос Скарабеев. – Это организм. И Синеглазов говорит: подобный человеческому. И как человеческой жизнью командует подсознание, которое, как утверждают, запускает разные программы, так жизнью города управляет эта самая матрица. И я уверен: матрица впрямую связана со Стиксом. Потому что вода есть носитель чего? Информации, деточка, правильно.

- Утверждать-то можно. А доказательства? Где доказательства?

Мелентий как-то странно засмеялся:

- А не нужны никакие доказательства! Так есть - и точка. Все.

Мы сделали еще несколько шагов и оказались перед небольшим каменным идолом, чей лик был обращен к речушке.

- Что это, Мелентий Петрович?

- Да, говорят, Синеглазов так пометил матрицу. Поставил тут «границу Синеглазова». До войны его точно здесь не было.

Идол мирно взирал на бегущую воду. Я потрогала его шершавую спину:

- Гранит?

- Гранит. Смотри, как он втянулся в землю.

Действительно, идол, выполненный в эстетике пермского звериного стиля, был будто вкопан в землю.

- Никогда о нем не слышала.

Походив по пологому берегу, Мелентий вернулся на деревянный мостик, присел, изловчился и достал из воды роскошную белую лилию на длинном прочном стебле. Протянул ее мне:

- В первый раз здесь цветут, поглядите…

Лилия издавала веселый терпкий аромат, никак не вязавшийся с мрачными пророчествами Скарабеева, и я, улыбаясь, спросила:

- Мелентий Петрович, вы сказали: Стикс мстит. Но кому и за что, объясните.

- А чего объяснять? Все понятно. Все ж снесли – почитай, полгорода! Дом купца Шадрина по Екатерининской снесли? Снесли. Типографию Каменских на Покровской, самую крупную, между прочим, порушили? Порушили. Добротное полукаменное здание, целый век простояло спокойно. Дом Николаева на углу Далматовской и Монастырской снесли? Снесли. Нарядный дом, каменный, с куполом, с фронтоном, с узорной лентой кирпича! Того гляди сравняют с землей дом купца Судоплатова. По меркам девятнадцатого века это же был просто палаццо, дворец! Фасад с трехарочной центральной частью, стеклянная веранда, эркер… Знаете, кто такой Судоплатов? То-то оно, что не знаете. А он, между прочим, построил первую кондитерскую фабрику. Дом Блажевичей, номера Заушицыных… Модерн, классицизм – не хотите? Сорок пять процентов так называемых ценовых средовых объектов, вошедших в перечень «Проекта охранных зон» Города», уничтожено - причем за последние годы. А сейчас подобрались и к кладбищу…

Мелентий Петрович кивнул в сторону нескольких деревянных домишек, подпиравших мемориальную зону, и я разглядела крохотную улочку, которая сливалась с ландшафтом, теряясь в сухой предосенней зелени. Там и сям торчали трубы пепелищ с обугленными заборами и некогда просторными дворами.

- Вон, улица Потерянная, полюбуйтесь. Я, кстати, здесь живу. Нет, не живу – воюю. Война не на жизнь, а на смерть! Земля нужна, земля здесь золотая – многоэтажки, видишь ли, на кладбище им вздумалось построить!

В рассказе Скарабеева мелькнул знакомый сюжет, и я вспомнила, как полгода назад все городские газеты наперебой кричали об этой Потерянной улице, где некто, действуя через подставных лиц, пытался «расселить» упрямый частный сектор, который был скупщику - как кость в горле. Люди ни за что не хотели покидать дома. И тогда начались пожары. Дело было громкое, но, едва начавшись, как-то свернулось, скукожилось и потихоньку стало забываться.

- Когда началось это самое расселение, - продолжал Мелентий Петрович, - я ходил по соседям, убеждал их оформить землю в собственность. Тогда как раз вышел закон об упрощении приватизации, ну, «дачная амнистия», и если бы участки были в собственности, у всех без исключения, то хрен бы с нами чего сделали! Приватизировал сосед мой, Витя Бажин, ну и я. Безматерных меня не послушали - их расселили. Самаркин согласился, Долгих тоже… Так мы остались здесь с Витей вдвоем.

- Мелентий Петрович, – не поверила я. – Вы не хотите продать эту землю? Она же золотая, в центре города!.. Вы купите элитные хоромы, нет, лучше загородный дом. Правда-правда, не хотите?

- Я сорок лет живу на этом месте. Как поженились с Клавдией Ивановной, так здесь купили сруб, потом его достраивали. Она не дожила до этого разора, слава богу… Хоть триста метров – не хочу квартиру. Вот здесь мой загородный дом, причем благоустроенный и с банькой. Вода чистейшая – из скважины, сто метров. Я по грибы хожу на кладбище, до осени в Стикс окунаюсь. На кой мне загородный дом у черта на рогах?

- Так они вас сожгут, проглотят - не подавятся.

- Не сожгут, земля-то моя. Грозились, что обрежут провода. И, видимо, обрежут в самом деле. Но я уж подготовился, поставил бензогенератор. Пусть чуть дороже - ничего, потерпим.

- А дальше?

- Дальше - поглядим. Весной от ВООПИКа подали в Думу предложение, чтоб, значит, нашу улицу признать охранной зоной. И я хорош, старый дурак! Эх, раньше надо было! Нельзя высотки строить в городе мертвых. Не пустит Стикс - они опять его в трубу… Что будет, и подумать страшно.

- Но вы же как-то здесь живете?

- Мы свои. Да и у нас в ее зоне, матрицы этой, только огороды…

***

Еле заметной тропинкой мы проникли к некрополю и вошли в него по одной из боковых аллей. Сразу вспомнился недавно читанный Осоргин, там есть про Егошихинское кладбище: «… Я посетил его (учителя гимназии Афанасьева) могилу в дешёвой больничной части кладбища, в целом лесочке пихт и молодых елок. Там у нас очень хорошо быть покойником: прекрасный воздух, много места, лесок…». Вот и мой сталкер, как мне показалось, здоровался с каждой могилой.

- …Знакомец мой, Иван Иванович Доллар, заезжий коммерсант, - кивнул он на хорошо сохранившееся каменное надгробие в парковой зоне. – Нет, не личный знакомый, конечно. Иван Иванович умер в тыща восемьсот восемьдесят шестом и совсем молодым человеком, тридцати трех лет от роду. Женился по страстной любви, но - чахотка. Трудно здесь пускал корни приезжий народ. Знакомцы, – пояснил он, - это те, у кого памятники в таком хорошем состоянии, что можно прочитать и годы жизни, и фамилию. Брожу частенько – вот и подружились. А это, поглядите-ка, Сергей Люханов, тот самый шофер, который после расстрела вывозил из Ипатьевского дома мертвую уже царскую семью в июле восемнадцатого. По воспоминаниям сына, не давала покоя ему гибель Романовых. После гражданской войны все ездил туда и сюда по стране, все не мог найти себе места… А вот его жена оказалась до мозга костей большевичкой, она ушла от Люханова, не простив ему идейного отступничества.

Скарабеев сделал знак следовать за ним и свернул в узкий проход между оградами.

- Вот здесь могила живописца Петра Прокопьевича Верещагина, смотрите, тоже сохранилась. Прошлый год его навещала племянница из Торонто. А это Вера Константиновна Кобяк и Константин Михайлович Ильинский. Семья была очень известная, ученая. Муж этой самой Веры Константиновны прославился тем, что запатентовал «оксозон» - целебную электролитную воду «Кобяк», обладавшую противовоспалительными свойствами. Когда великий князь Михаил Романов доживал здесь последние дни, он любил бывать в их доме по Обвинской – понятно, отвлекался так от грустных мыслей. А до революции у Кобяков гостил и всесильный старец Григорий Распутин… Много любопытного хранит это кладбище – и легенд, и реальных событий. Одно такое приключилось можно сказать, при мне, когда праздновали двести пятьдесят лет образования Города. Предшествовало этому длительное обсуждение того, какую дату основания выбрать – тыща семьсот двадцать третий, когда заложили завод, или восемьдесят первый, когда вышел указ Екатерины Великой. Один из ведущих историков, профессор Горовой, яростно отстаивал традиционную точку зрения – официальное признание Города городом по указу императрицы. И проиграл. А дальше так получилось, что профессор скончался в самый канун праздника, против вкоторого воевал. А в первый День города в цехе по изготовлению гробов, который находился в глубине Егошихинского кладбища, случился пожар, и гроб, приготовленный для профессора, сгорел. Насилу вышли из положения! Не понравились, видно, Городу его речи…

Я слушала Мелентия, пробиралась вслед за ним, а сама поражалась тому, что с массивными, подведенными под купол богатыми мавзолеями здесь соседствуют простые, вросшие в землю кресты, а с элегантными часовнями - необработанные камни. Иногда деревья прорастали прямо-таки из старинных надгробий, буквально воплощая единение мертвых с природой.

- Как странно, совсем новые кресты, а дата рождения – девятнадцатый век, - показала я Мелентию Петровичу на две торжественно оформленные могилы.

- Тоже романовский след. Графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, тридцати лет, любимая фрейлина последней российской императрицы Александры Федоровны. А рядом семидесятилетняя гофлектриса - придворная должность такая - Екатерина Адольфовна Шнейдер. Обе поехали с царской семьей в качестве добровольных пленниц. Их расстреляли здесь, не довезя до Екатеринбурга. Как пишут историки, чекисты выбросили трупы на «свалочные места», но в середине мая девятнадцатого года, когда Город перешел к белым, тела Гендриковой и Шнейдер были эксгумированы, освидетельствованы и с почетом преданы земле. Это, впрочем, предполагаемое захоронение, а точного пока найти не могут… Здесь, собственно, несколько кладбищ. Есть еврейское, есть лютеранское и католическое. Отдельно православное и мусульманское. Чуть не половина – в плохом состоянии, на учет-то все это хозяйство только несколько лет как поставили. Ребята-добровольцы под водительством Владимира Федоровича Градышева, историка университетского, половину крестов руками откопали и отчистили. А вот здесь, обойдите дорожку, надгробие начала девятнадцатого века. Тоже знаменитая городская легенда. Могила незаконнорожденной и проклятой дочери исправника Девеллия. Вот, видите – змея, кусающая себя за хвост. Маска, прорезанная в металле. Похоронили, видишь, на дороге, чтобы народ топтал эту могилу. Но смотрите: тропинка ее четко огибает, богобоязненные горожане не ступали на место захоронения. Пять лет назад эту плиту со змеей зачем-то отвезли в музей и стали демонстрировать. Так люди говорят: в музее по ночам стоял то вой, то плач, картины стали падать… Рукой махнули - отвезли обратно.

- А вам не страшно? В этаком соседстве?

Мелентий снова усмехнулся и проговорил:

- Мы свои... Здесь, на старом кладбище практически вся Петровская табель о рангах представлена, да, все шестнадцать классов. Найдется даже отзвук допетровской Руси. На обелиске у стены Всехсвятского храма написано: «Здесь покоится прах боярина Павла Ивановича Солодовникова». Если хотите, пройдемте…

Я взглянула на часы и не поверила глазам: мы бродили уже три с лишним часа (а показалось – минут сорок!), и я, конечно же, опаздываю на летучку.

- А еще - здесь не ловят мобильники…

Простившись с Мелентием, я выскочила с кладбища и понеслась в редакцию. Внезапно вставшие посреди Города трамваи теперь шли с идеальным интервалом. После этой экскурсии я была готова верить всему – и тому, что вещал Скарабеев (у него была особенная манера - не говорить, а возвещать), и тому, что ее для меня «организовали» специально.

На телефоне оказались семь непринятых звонков и эсэмэска от Жанки: «Нужно встретиться, срочно».

- Случилось страшное, - шепотом пояснила мне на летучке Галка, - к Жанке жених прилетает, из Штатов.

Продолжение следует. Понравился текст? Ставьте лайк и подпишитесь на канал - буду рада новым читателям. Карта Сбербанк 4276 4900 1853 5700