Над городом кружили птицы. Целые стаи. Они то становились атакующими штурмовиками, пикировали на одни им видимые цели, то стекались снизу вверх в единый дрожащий клубок. В спираль. В ядерный гриб, чтобы парой минут позже рассыпаться стрелами вниз. Раньше их столько не было. Раньше многое было не так, но... Пришлось привыкать. Или бежать отсюда без оглядки. В деревнях, говорят, попроще сейчас. Как последний вариант — отойти в развалины, скинуть с плеча автомат, по пути сняв с предохранителя, и упереть твердый компенсатор снизу в подбородок. А потом — что птицы, что рыбы...
Один, как говорится, чёрт.
Степан мысленно перекрестился. Размахивать рукой в воздухе сейчас некстати: кроме птичьих, за ним могли наблюдать и другие глаза. Внимательные. И не всегда человеческие. Раньше он бы первый посмеялся над такой мыслью, а теперь не хочется. Такие твари иной раз попадаются патрулям, что не до смеха.
Люди, в основном сидевшие после Судного дня по подвалам и бомбоубежищам, в развалинах появлялись редко. Сперва, конечно, приходили — кто проведать родной дом, внезапно ставший остальным братской могилой, кто — поискать оставшиеся целыми вещи. Теперь, когда вместо заводов и складов в основном зияли воронки и целые котлованы, любой гвоздь пригодится.
Особенно, гвоздь.
Степан опустил бинокль, через который внимательно осматривал бетонные огрызки, арматуру, сгоревшие свечки деревьев. Вроде, никого. Только птицы, черным просом усеявшие небо.
— Михалыч, дальше пойдём? Вроде, никого...
Напарник, мужик лет шестидесяти, успевший обрасти клочковатой седой бородой, почесал затылок.
— Ну, Стёп, не знаю. С одной стороны — маршрут Майор чётко задал, а с другой... Что там делать-то, в развалинах? Приключений искать?
— Вот и я думаю...
— Пожрать бы, Стёпа. Да на базу.
Михалыч неловко повернулся, зацепившись за изогнутую обгорелую проволоку.
— Тьфу ты, блин! Глянь, какую дыру вырвал в куртке.
— Нинка зашьёт, не переживай. Новую теперь не найдёшь.
— Ага. Давай курнем, что ли?
— А заметит кто?
— Да не видать же... Плюнь. Нет никого.
Из дыры в стене дома, откуда они наблюдали за разрушенным микрорайоном, выползло облачко дыма от двух самокруток. Ветерок сразу рвал густой дым, растворял его в себе.
— Михалыч, а ты вот в Бога веришь? — Степан сплюнул вниз, посмотрел, как сгусток разворачивается в воздухе, исчезает в камнях.
— Я, Стёп, ни в кого уже не верю... — Михалыч выдохнул, почти скрывшись на пару секунд за облаком дыма. — Как мои все под плитами остались, так и не верю. Это тебе двадцать три, вся жизнь впереди. Хоть какая, а — жизнь. А моя закончилась. Ни веры, ни надежды. Бог...
Он сморщился, как от небывалого теперь лимона.
— Плохо... А я вот — верю. И всё это, — он махнул рукой в сторону развалин. — За грехи нам послано.
— Сильно твои родители грешили? — невесело усмехнулся Михалыч. — Кредиты не платили? Или дорогу на красный перебегали? Или дети вот...
Степан промолчал. Спорить было сложно, но какое-то неясное чувство жило в нём, помогало вставать по утрам с жёсткого матраса, пить пахнущую хлоркой воду из запасов базы, слушаться приказов Майора.
— Пойдём, Стёпа... — каким-то жалобным, не своим голосом произнес Михалыч. — Ну его к чёрту, этот патруль, чего мы тут не видели.
Они старательно затоптали окурки и начали осторожно спускаться по разбитой, без перил, лестнице, усеянной дырами с торчащей арматурой.
— А, прикинь, всё это — сон? — внезапно спросил Стёпа. — Проснёмся, а мир цел. И наши все живы. И мне завтра в институт, ко второй паре. Социология труда, прикинь?
Михалыч шёл впереди молча. Он даже плечами не пожал, так почти молча и провалился в рухнувший пролёт лестницы, державшийся до этого на чьем-то не очень честном слове. Простонал только что-то.
— Михалыч!
Стёпа успел схватится за торчавший обломок стены, дыру в давно разрушенную квартиру. Лестница обрушилась вниз на пару этажей, словно цепная реакция — верхние ступени снесли собой нижние. Стёпа отшатнулся назад и рывком вернулся на висевшую в воздухе лестничную площадку.
— Твою мать... — только и сказал он, вытирая лицо от толстого слоя строительной пыли. На зубах скрипела кирпичная крошка. Путь вниз был отрезан: не спуститься ему на два этажа вниз, до видневшегося остатка ступеней. Седьмой этаж... Вниз прыгать бесполезно. Ногу сломает — и что? Дальше всё равно не доползти. До базы четыре километра, шансов ноль. Он машинально вытер рукавом автомат и отставил его в сторону, к стене. Михалыч уже в раю, на арфе играет, под таким завалом точно не выжить.
А вот ему что теперь делать?
Он пнул приоткрытую дверь квартиры. Попробовать найти здесь убежище? До ночи просидит, а потом что? Он поежился, вспомнив останки Вани-прораба. Тот с дуру решил из убежища выйти вечером, уж чего искал, куда шёл... Груда мяса и обломки автомата, только что узлом дуло не завязано. А самого Ваню только по ботинкам узнали. Нинка его потом к Михалычу и пошла, а куда теперь ей деваться — один Бог знает.
Степа вернулся за автоматом и зашёл в квартиру. Стандартная трёшка, мечта жителей позднего Союза. Он прошёл по засыпанным мусором коридору, кухне, в стене которой была дыра больше метра в диаметре. Наведался в довольно целый туалет, подсвечивая себе зажигалкой. Три небольшие комнаты. Собиратели из убежищ сюда не заходили, вещи почти все на месте, только раскиданы по полу вперемешку с обломками шкафов. Посуда — не кухонная, а какие-то рюмки, бокалы. Пивная кружка со счастливыми немцами в тирольских шляпах за круглым столом. Сама целая, только ручка отбилась при падении. У отца почти такая была...
Стёпа отбросил находку в стену, от чего кружка окончательно брызнула веером осколков.
Он зашёл в гостиную и присел на рваный, стоявший криво диван. Вот здесь до ночи можно побыть, а там — то ли ждать гостей, то ли самому... Два магазина. Столько и не надо, чтобы самому. Одного патрона хватит.
Стёпа выудил из кучи чью-то старую рубашку, отряхнул её и разложил на диване. На ней разобрал автомат, тщательно протирая от проникающей во все щели пыли. Смазал. Собрал заново. Взвел, щёлкнул. Пристегнул магазин и дернул затворную раму снова. Предохранитель, конечно. Всё по выученной наизусть инструкции, которая как «Отче наш» и «Yesterday» одновременно...
— Добрый день! Вы только не стреляйте...
Стёпа сам не понял, как оказался в углу комнаты, сжимая до боли в руках автомат. Палец на спусковом крючке, ствол в сторону входа.
— Кто здесь?
В коридоре захрустела штукатурка и в комнату медленно зашёл... Зашло... Вот хрен его знает, кто это, вообще?!
— Я без оружия, — мягко сказал вошедший. Развёл руками, медленно, подтверждая свои слова. Голову ему приходилось наклонять, и сильно горбиться, потому что даже так гость упирался макушкой в потолок. Из-за широких плеч выглядывали концы сложенных серых с красноватым отливом крыльев, а нижние края при ходьбе волочились по полу. Прекрасное лицо, словно вылепленное скульптором, ярко-синие глаза. Вместо привычных для Стёпы камуфляжных курток или обносков ещё тех, довоенных вещей, на госте была темно-серая грубая рубаха почти до пола.
— Я — ангел. Мы ищем выживших, чтобы спасти, — обыденно сказал вошедший и опустил руки.
— Серьёзно? — как-то по-детски уточнил Стёпа. Но автомат опускать не спешил. — Слава Богу.
— Абсолютно серьезно, — ответил гость. Голос у него был глубокий, звучный. — Пойдём со мной.
— Куда?
— Как — куда? В землю, где нет боли и смерти, мой юный друг. Ведь мы же — друзья?
— Даже не знаю, — растерянно произнес Стёпа и всё-таки опустил автомат. Стрелять в эдакое чудо — как-то неправильно. — Ты реально прилетел? И сможешь меня отсюда унести?
— Да. И ещё раз — да. Пойдём.
— Хорошо... — Стёпа положил автомат на диван и подошёл к ангелу. — Что от меня нужно?
Тот пожал плечами, отчего крылья за спиной тоже всколыхнулись:
— Да ничего не нужно. Только согласие.
— Я согласен.
Ангел поднял руки, опустил их на плечи Стёпы и неуловимым движением свернул ему шею, одновременно подняв руки к голове и крутанув изо всех сил.
Удерживая обмякшее тело на весу, он вонзил оказавшиеся длинными и острыми зубы в шею и начал жадно пить кровь, не обращая внимания на брызги на своей тоге, крыльях и стене. Потом вырвал из шеи кусок мяса и начал медленно, со вкусом жевать.
— Теперь, — отрываясь от добычи, негромко сказал он. — Ты в мире, где нет боли. А я заодно и пожру как следует. Вам все ангелы на одно лицо, придурки, а мы — довольно разные.
Если бы за кружащейся стаей кто-то внимательно наблюдал, и у этого кого-то был подходящий бинокль, он понял, что это — не птицы. Одинаковые серые фигуры с красноватыми крыльями кружили над умершим городом и собирали урожай. Всех, кто ещё не отправился в ад.
Их же нужно забрать с собой.
Автор:Юрий Мори
