Сегодня пишу о личном, потому что этот день для меня особенный.
13 июля – день рождения Петра Наумовича Фоменко, великого режиссера, создателя театра «Мастерская Петра Фоменко», удивительного, необыкновенного человека.
Сегодня ему исполнилось 88 лет.
Сознательно не пишу «бы», потому что ничего не кончается. Пока человека помнят, пока живо то, что им создано, он никуда не уходит из нашего мира.
Петр Наумович сделал очень много. Есть прекрасные спектакли, которые он поставил, чудесные фильмы, которые снял, замечательные артисты, которых воспитал. Есть театр, его театр, которым он руководил почти четверть века. Есть десятки людей, которые любят Мастера и всегда думают о нем с теплом и благодарностью.
Мне необыкновенно повезло в жизни: я пришла в театр Петра Наумовича в 2011 году и успела поработать с Мастером.
Всего сезон, но это было бесконечно плодотворное, интересное, удивительное время, один из самых важных периодов в моей жизни.
Мало того, что получилось все, как в «Евгении Онегине»: с корабля на бал – с первых же дней работы я включилась в процесс репетиций «Театрального романа». А тут еще Петр Наумович взял меня в работу непосредственно над текстом, над сценической версией спектакля.
О! Это было упоительное время. Мы вместе читали «Театральный роман» и другие произведения Булгакова, придумывали сцены, дискутировали. Я в молодой дерзости и запальчивости спорила с Мастером. Он улыбался в ответ, видя мой энтузиазм и жажду сделать все, как можно лучше. И ценил то, что не молчу, отстаиваю свое мнение – это он любил. А я понимала, конечно, что наш опыт, жизненный и профессиональный, несравним, но в дискуссии, в диалоге, подчас жарком, работа шла интереснее, мы лучше узнавали друг друга.
Мы засиживались у Мастера с утра и чуть ли не до вечера, говорили обо всем на свете.
Особенно запомнился наш общий (тех, кто помогал Мастеру в работе над сценической версией, а таких счастливцев было трое) испуг, когда Петр Наумович предложил решение финальной сцены спектакля.
Мы уже знали, что это будет очень длинная сцена, мы намеренно оставили очень много текста. Но когда Мастер впервые изложил свою идею...
Я помню наши полные непонимания глаза и молчаливые переглядывания. Актеры будут двадцать минут сидеть неподвижно, пока главные герои выясняют отношения?! Ход, конечно, в духе Мейерхольда и совершенно в стиле Петра Наумовича... Но мы сначала даже не могли представить, как это осуществить.
А ведь получилась потом одна из лучших сцен спектакля!
Хотя... таких моментов было много.
Петр Наумович умел удивлять, причем, не специально, просто мыслил совершенно нестандартно, особенно. Впрочем, это видно по его спектаклям.
Как волнительно и приятно было после завершения застольного этапа работы над сценверсией слушать чтение нового варианта текста по ролям, представлять, как это будет. А потом я была на репетициях рядом с Мастером, записывала его замечания для актеров, вносила поправки в текст, помогала артистам... В общем, занималась всем тем, что потом стало делом обычным, даже рутинным. Но тогда рядом был Петр Наумович. И это придавало особый вес всей работе.
Репетиции тоже бывали совершенно потрясающие.
На одной Петр Наумович буквально за пару часов кардинально изменил все пространство спектакля. По первоначальному замыслу декорация была громоздкой, сплошной. И вдруг Мастер решил, что все надо менять. Сначала сцена опустела, потом возникла внчная молчаливая собеседница главного героя лампочка, появился торшер, фурки, пролегла через сцену световая дорога. Без всего этого сейчас невозможно представить наш «Театральный роман», наполненный светом и воздухом...
Однажды репетиция затянулась, в соседнем зале начался спектакль, и пришлось репетировать шепотом, без музыки и звуковых эффектов. И эта репетиция была одной из самых потрясающих, самых полезных, потому что в тишине актерам легче слышать себя.
Именно такие моменты, такие неправильности становятся потом особенно дороги.
Волшебные дни! Самые счастливые для меня в театре. И самые волнительные.
Помню, как я волновалась, когда Петр Наумович буквально за час до прогона для прессы начал переделывать финал первого акта...
В фойе люди с камерами, администратор смотрит. как их разместить в зале, журналисты читают пресс-релизы... А в зале - творческий процесс, Мастер проверяет идею. которая родилась у него прямо на прогоне.
А как передать ощущение от премьеры - волшебно, страшно, пленительно и безумно одновременно... Я и в зале не могла усидеть спокойно, и уйти куда-то тоже - надо было все это пережить. Когда началась финальная овация, едва не расплакалась...
Каким наслаждением было потом обсуждать с Петром Наумовичем, как прошел конкретный спектакль, слушать его замечания, записывать их для дальнейшей работы. Ведь в театре Мастера работа над спектаклями не кончалась с премьерой. Я бы даже сказала, только начиналась просто на новом этапе…
Не удивительно, что к «Театральному роману» у меня особое отношение. Он навсегда останется моим любимым спектаклем.
Потом было еще несколько месяцев счастья – наши долгие беседы с Петром Наумовичем, интересные замыслы, над которыми мы работали вместе…
Надеюсь, однажды они будут осуществлены. Они того стоят.
Самое главное, Петр Наумович очень многому меня научил, и в профессиональном плане, и в жизненном. После такой школы не страшно идти вперед и браться за осуществление самых смелых и безумных идей.
С Днем Рождения, Мастер!
Спасибо Вам за все!
В завершении хочу вспомнить несколько афоризмов Петра Наумовича о жизни, о профессии, о театре.
Чем больше похоже на истину, тем больше сомнения.
Не то, что пьеса, но вообще наша жизнь не заслуживает разговора о символе веры.
Если бы вы так работали, как вы сейчас репетировали.
Мы часто устаем самих себя, не только от тяжелой работы.
Хорошую роль, Чехова можно сделать, если разложить материал на прошлое, настоящее и будущее. Как вся наша жизнь: что было, что есть и чем сердце успокоится.
С ног до головы будьте требовательны к себе, ко мне и друг к другу. Но лучше начните с себя.
Высочайшая культура эротики перешла, в общем-то, черти во что. Мне кажется, мы потеряли в этом смысле ощущение женщины и мужчины. Думаем, что мы освободились, а мы на самом деле сами себя обворовали.
В крови сидит после советского периода театра: есть положительные, есть отрицательные. Мне кажется, что это очень опасно.
Гуманизм – это тоже безумие, тоже самосожжение.
Я не говорю о том, что я прав, я говорю о том, что вы меня не услышали.
Вы только берегите друг друга – это много. Когда мы бережем друг друга – жить легче.
Мне важно, чтобы вас взыграла актерская проклятая и святая кровь…
Без реприз нельзя, но есть репризы высокого качества, а есть какого-то… другого.
Как в театре все зыбко! Ничего более зыбкого и держащего людей вместе в этой зыбкости, или не держащего, нет!