Вышел сериал «Водоворот», в котором группа следователей ловит маньяка, убивающего неблагополучных подростков. Одного из оперов сыграл Аристарх Венес. Звезда «Кадетства» предстает здесь в кардинально новом имидже. Ярослав Забалуев поговорил с актером о выборе ролей и о том, почему «Водоворот» настолько важная для него история.
Герой Аристарха Венеса — Марк, один из участников оперативной группы, которая наткнулась в городском коллекторе на убитых подростков и выяснила две вещи: дети, скорее всего, жертвы маньяка-оккультиста, и их никто не ищет. Каждый из оперов остро реагирует на это дело: у руководителя группы, Краснова (Владимир Вдовиченков), растет дочь-подросток; Кирилл (Владислав Абашин) насмотрелся ужасов на войне и по каким-то причинам изучал культы и секты; а у Марины (Юлия Мельникова) и Марка тоже были проблемы в детстве. Персонаж Венеса к тому же страдает от наркозависимости и не понаслышке знает о жизни бездомных и никому не нужных детей.
— Можете коротко, в одной фразе по возможности, сформулировать, что это за проект?
— Коротко… Да нет, не получится. Это же глобальная тема. Меня поражает, как люди не видят того, что происходит у них прямо под носом. Это, знаете, как взять детское ведерко, зачерпнуть воды из океана, не найти там синего кита и говорить, что китов не существует. А эти «синие киты» есть совсем рядом, просто мы стараемся ничего не замечать. Удобная такая позиция — отрицать и высмеивать правду, которая больно бьет. Да вы зайдите на YouTube, посмотрите, что такое наркопритон, например. Я очень надеюсь, что «Водоворот» обратит внимание на эту неудобную правду, на проблемы нового поколения. Сериал как раз об этом — о жестокой реальности, знакомой живым людям, а не диванным экспертам, которые понятия не имеют, что волнует современных подростков.
— Как вы вообще попали в «Водоворот»?
— Примерно так же, как у меня бывает всегда — в последний момент. В свое время меня так взяли в «Закон каменных джунглей». Здесь долго не могли найти Марка, всех перебрали, а потом я пришел, и все срослось. Для меня это очень близкий материал. Когда я читал сценарий, особенно монолог из первой серии, это было настолько личное… Я стараюсь ни о чем не жалеть, но события, описанные в «Водовороте», мне очень понятны, несут в себе мою личную правду и личную боль. Ну и кроме того, я не мог поверить, что сценарий написал русский человек и что этот текст можно экранизировать в России. Видимо, наступило новое время — появились интернет-платформы, позволяющие делать правдивое и жесткое кино. Не хочу сказать, что меня интересуют только жесткость и правда-матка (опять же это как показать и решить), но думаю, что «Водовороту» удалось найти баланс между неприятной правдой и художественным прочтением.
— Вам было важно, что герои могли материться в кадре?
— Мата, кстати, в сценарии было меньше, но с моим появлением стало раза в четыре больше. (Смеется.) У нас трюковые сцены ставил Саша Самохвалов. Вот он мне говорил, что стрелять и швырять оружие надо так же, как я матерюсь. На самом деле, там нет мата ради мата, он везде оправдан — эти люди так говорят, у них есть на то причины. Ну, то есть это не ситуация, когда из-за возможности материться мы взяли и пересняли «Ну, погоди!», где Волк теперь говорит Зайцу: «Сейчас я тебя ***** [тр@*ну]».
— Можете чуть подробнее рассказать, почему «Водоворот» для вас настолько личный проект?
— 24 августа, когда я был в Краснодаре, мне прислали сценарий, 25-го должны были быть пробы. И тут я, прилетев рано утром в Москву, узнаю, что мой ближайший друг, мой старший брат и единственный единомышленникИгорь Хомский разбился... И то внутреннее состояние, в котором я оказался, очень точно совпадало с тем, что происходит с моим героем. Не говоря о том, что тема брошенных детей, подростковой уличной жизни — все это мне очень близко и понятно. Мой опыт в этих сферах жизни выражался и в акцентах, которые я расставлял в тексте, и в особенностях поведения Марка, и в татуировках, которые есть на его теле — их подбирал я лично, в том числе и места, где они будут располагаться. Это важно, потому что татуировки Марка — его паспорт. То, что на мне будут рисунки, я скрыл, и, когда снял в кадре майку, все, мягко говоря, были в шоке. Но никто не забраковал: татухи еще больше «зазернились» в материал и биографию героя. Все дело в деталях, поэтому в Марке нет ничего случайного.
Должен сказать, что мне всегда шли навстречу в этом проекте. Возможно, чувствовали, что не нужно мешать, видели, насколько я знаю предмет, знаю, о чем говорю. Это очень тонкий и мудрый психологический шаг. Библия, гитара, комбарь — тоже мои личные вещи, я их принес в квартиру Марка, и это тоже много о нем говорит зрителю. В Марке, повторюсь, очень много моего личного водоворота. Я в этой роли просто плыл по течению или тонул — не знаю. Понимаете, я вырос на востоке Москвы и первый труп увидел совсем маленьким, когда мы с родителями в новогоднюю ночь вышли гулять, а на лестничной клетке лежал взрослый дядя с машиной ширева (шприцем с наркотиками — Прим. ред.). А я в 6 лет играл на скрипке, был хорошим светлым парнем. И вот однажды открываются двери лифта, и я вижу здоровых мужиков, которые «ставятся по вене». Это было отвратительно и страшно, но тогда с наркотрафиком еще боролись. А сейчас ты едешь по городу и читаешь на асфальте: соль, спайсы; по всему городу закладки. И с этим ничего нельзя сделать. Еще и поэтому «Водоворот» — такая личная история; она о том, что происходит вокруг меня.
— Расскажите, как вы вообще выбираете роли.
— Не то чтобы у меня нет отбоя от предложений, и я довольно спокойно к этому отношусь. Иногда слышу вопросы, мол, где Венес, куда он пропал. Да никуда я не пропадал. Сейчас выходит «Водоворот», скоро должен выйти «Документалист» — тоже очень интересная работа, которую мы сделали для PREMIER. Я очень жду сериал «Потерянные», в котором снимался у Романа Волобуева. Просто я непопсовый артист, наверное, для меня популярность не самоцель. Я не хочу быть затычкой в каждой бочке и документировать свою жизнь в Instagram: я пожрал, я посрал. Я не про это. Знаете, у Кевина Спейсиоднажды спросили, почему никто не знает о его личной жизни. Он ответил, что если зритель будет знать о нем слишком много, то будет сложнее поверить герою, особенно маньякам и психопатам, которых Спейси играл довольно часто. Мне тоже кажется, что артист не должен давать о себе слишком много информации; отношение к профессии здесь, на мой взгляд, важнее личной жизни.
— Я спрашиваю о критериях выбора ролей потому, что такое вживание в образ, о котором вы говорите, вряд ли позволяет работать на потоке.
— Верно, очень важна чистоплотность. Я из актерской семьи, так что воспитание дало мне очень многое. Кроме того, посчастливилось поработать с Сергеем Александровичем Соловьевым, Игорем Хомским, тем же Волобуевым — это не просто имена, это люди, которых я (и не только я) считаю настоящими мастерами. Я внимательно смотрю за тем, как выбирают роли Брэд Питт, Колин Фаррелл, Мэттью МакКонахи. Разумеется, мне очень помогло на старте «Кадетство», но дальше уже нужно было тщательно выбирать роли, не размениваться. Это, в конце концов, дело моей жизни, важнее в ней ничего нет. Я берусь только за те картины, которые задевают меня лично. Я люблю психологические триллеры — «Семь», «Таинственная река», «Настоящий детектив»; для меня это любимый жанр, я в нем чемпион мира. (Смеется.) Соответственно, мне хочется и сниматься в таких картинах, отвечающих моему вкусу и эмоциональному состоянию. С другой стороны, нельзя недооценивать важность этой работы — не зря же ЦРУ всегда открыто рассматривало кинематограф как важнейший инструмент пропаганды. Я знаю, что у меня большая фан-база парней и девчонок. Моя целевая аудитория — подростки, я ими дорожу, и мне не по фигу, что с ними происходит. Для меня один из важнейших мотивов при выборе ролей — ответственность за моих фанов. Я через эти роли могу с ними разговаривать, предупредить их о чем-то. Они ведь все в той или иной степени ранены, напуганы, одиноки. Они — дети. Да я и сам ребенок, мои органы чувств и рефлексии постоянно обострены.
— То есть не приходится доказывать, что вы серьезный артист, и волевым усилием отказываться от ролей красивых мальчиков?
— А что такое красивый мальчик? Это же условность. Кому-то вкатываешь, кому-то — нет; вкусовщина. Всегда найдется кто-то лучше, краше. Для парня это более чем спорная тема, даже для артиста. Другое дело — обаяние. Вот эта штука не поддается никаким формулам. Это природный магнетизм, которому научить нельзя — он либо есть, либо нет. Венсан Кассель, Владимир Басов — вряд ли вы назовете их красавчиками.
— Басов — великий артист.
— Вот именно! И быть таким, быть настоящим для меня гораздо важнее, чем красота. Если бы меня спросили, кем я хочу быть, Марио Касасом или Евгением Леоновым — ну извините, ответ очевиден. Повторюсь, для меня это дело жизни. Способы не умереть с голоду я найду, но в говне сниматься не буду.
— Да, но есть как минимум два проекта в вашей фильмографии, которые в глазах многих этот тезис опровергают.
— Вы про «Максимальный удар»?
— И про «За гранью реальности».
— А, ну да. Слушайте, я прекрасно знаю, что такое «Максимальный удар». Но тут вот что важно. Во-первых, не хотеть работать за рубежом — это как играть в российском футбольном клубе и не мечтать о Лиге чемпионов. Во-вторых, это был шанс поработать с Анджеем Бартковяком, человеком, снимавшим Аль Пачино, и его группой. Это история не про бабки. А то, что я сделал там, я сделал честно: какого написали героя, такого и сыграл. С «За гранью реальности» та же история: у нас такое кино почти не делают, хотелось попробовать. Мы, честно говоря, думали, что получится совсем говно, а вышло… Я в целом не считаю этот проект каким-то зашкваром — не хуже, по крайней мере, абсолютного большинства российских фильмов, выходящих в прокат.
— У вас есть какой-то план, каким вы видите себя лет через пять-десять? Как будет развиваться ваша карьера?
— Да понятия не имею. Может, я отъеду через пару лет или недель… Кто знает? Это такая драматургия жизни, и тем она прекрасна и удивительна. Никогда не знаешь, когда погаснет фонарь. При таком раскладе вопрос про развитие карьеры далеко не на первом месте. Меня куда больше волнуют какие-то другие вещи.
— Какие?
— Останутся ли к тому моменту настоящие художники или перемрут все, например. Мне кажется, то, что сейчас в тренде, — это какая-то чудовищная антихудожественная пена, купаться в которой у меня лично все меньше желания. Хочется найти людей, с которыми можно говорить на одном языке, которые способны отстаивать свою позицию, с которыми можно идти в окопы, под обстрел.
— Надеюсь, у нас с вами в жизни обойдется без настоящих обстрелов.
— Да, здесь вы совершенно правы. Хочется мирного неба.