Защемило сердце, все так неожиданно. Интернет сотрясался печальной новостью. Некролог был коротким.
«Наконец-то, сегодня, после долгих издевательств поклонниц и перипетий скончался всемирно известный и (по)читаемый блогер Чехов. Автор разнообразных произведений. ПСС 30 томов».
Дальше шло объявление. Прощание с профилем покойного, как завсегдатая заведения, состоится в «Пабе Сердца», тогда то. Захоронение состоится на местном, действующем в настоящий момент кладбище, по просьбе самого виновника торжеств, после окончания строительства трибун, всё пребывающим и пребывающим главам государств и правительств. Для интеллигенции и либералов будет сооружен сетчато-решетчатый загон с выпасом. Приближенным, олигархам и бомонду будут предоставлены бассейны, теннисные корты, вертолетные площадки и велодорожка. Будьте внимательны! Надлежащий порядок будут обеспечивать гвардия, местная полиция и различные службы, с необходимыми для данного случая средствами.
Как же так, ведь я хотела написать его прижизненный портрет. Ясный весенний день, легкий ветерок, запах сирени. Может лучше акаций? Светлый костюм, белая шляпа, парусиновые туфли, очки, усики, бородка. Рост 185 см. Это можно. А где взять внимательный взгляд и харизму? Дыхание и прикосновение рук? Чарующий голос и теплые слова? Пропустив это все сквозь себя. Ой, забыла, ещё мягкие волосы.
Я мышкой пробралась ночью через вентиляционную трубу в зал с профилем покойного. Был полумрак, смотреть не могла, сердце колотилось, будто хотело выпрыгнуть, и туда, в дорогущий гроб с предметом моих вожделений. Интересно, сколько попилили на нем?
Присела на пол, боясь поднять взгляд, достойный кисти то ли Ван Дейка, то ли Эль Греко, на профиль, тайно мною любимого. Сколько же ему лет, если с 1860-го. Это тянет на возраст персонажей ветхозаветных, еще до Моисеевых времен.
Пытаясь все это прочувствовать, не заметила, как крышка тихонько открылась и обитатель гроба, сел, свесив ноги через борт.
Мои прекрасные глаза, также достойные кисти то ли Ван Дейка, то ли Эль Греко, привыкли к темноте и увидели его. Интерес рисовальщицы возобладал над страхом. Шепотом спросила, Вы? Я! Старчески хохотнув беззубым ртом, впавшими щеками, носом и глазами, объект натуры ловко выпрыгнул из гроба. Галантно прищелкнув каблуками покойницких туфлей, произнес, слышал, Вы, милейшая заказали рассказик одному тут, как его, ну, неважно, про Ваш романчик со мной. Посмотрим, что у него получится. А пока, за неимением ничего другого, преподнесу Вам букет моих болячек на момент кончины.
Не красавец, конечно, но симпатяга. Вы ловки не по годам, я смущена, могу и покраснеть.
Букет состоял из чахотки, туберкулеза позвоночника и кишечника, дифтерита, геморроя, потери зрения, плеврита, нефрита и инфлюэнцы. Особым украшением были нестерпимые зубные боли. Составлен был лучшими докторами, в основном Боткиным и Вишневским.
Вы являлись обычно совсем другим, жизнерадостным и отзывчивым. Сказала бы, этаким франтом для окружения многочисленными поклонницами. От юных дев и до, самых престарелых. От почтенных замужних лесбиянок и до многодетных матерей. Из замужних и многодетных? Употреблял только одну. Докторшу! Теперь вот недомогаете? Как-то скрипите. Да я всего этого не замечаю. И замечать не хочу, милая дорогуша. Меня интересует все, кроме болезней.
Смотрю на Вас, слушаю, и сердце тоскливо сжимается, зачем такое ценное содержание было заключено в такой хрупкий сосуд. Вы назвали меня милой дорогушей. Это намек? Вы меня опять смутили. Как мне себя вести? Как вести? А болячек не достаточно для понимания, как вести? Бежать надо от меня, теряя тапочки. Вы, бабы, так надоели, сил не было. Не мог избавиться. Решил, на том свете лет сто отсижусь, тихонько. Семь поколений вымрут как раз, подобно Моисеевым хождениям. И сяду за роман, за актуальные пьесы, сегодняшнего дня. Удивляюсь, ставят мои пьески столетней давности. Ахинею несут и восторгаются. Не стыдно? Только явился, а тут Вы, мадам.
Я в Вас влюблена, можно сказать с детства. Вылепила Ваш образ. И не профиль! Хочу воплотить его в жизни, в Вашей между прочим. Если со мной были бы, не умерли бы таким молодым. Бабы, окружавшие, как пиявки кровь сосали и использовали Вас.
Как зовут то тебя? Неонила! Зовите Нилой! Ну, ну. Смотрите! Может зимняя? Нет, скорее летняя. Может быть, а может, и нет. Тогда зови меня Палычем. Палыч Попалыч! Ха-ха! Это не фамильярно? Зато кратко. Хочу Антоном звать. На это право кастинг ещё надо пройти. Давай Нила отматывать по пять лет назад, в мою молодость, может действительно найдется местечко и для тебя. Как то и состыкуемся. По крайней мере, тогда у меня еще зубы были, да и с оглоблей было все в порядке. Что такое оглобля? Узнаешь, как моложе стану!
Подох, я помню в 44 года. Как, подох? Умерли! Именно ехал в Германию подыхать. Переписку мою, письма, читать надо. Их, только писем, 18 томов, каждый примерно по 700 страниц, если на приличной бумаге. Всего 12600 страниц. Эпистолярного жанра. Полторы страницы типографского шрифта или 10 страниц рукописного. В день писал. Поняла? Кто, из блогеров со мной тягаться сможет? Потому я самый из них главный, все остальные пескари!
Отматываем в 1899 год? Что там у тебя, Палыч было? Стал Марксистом по совету Толстого Льва Николаевича. Продал свои сочинения одному немцу Адольфу Марксу, издателю семейного журнала «Нива», а мировоззрением полевел в сторону другого немца Карла Маркса. Письма стал подписывать «Ваш Марксист». Состоялась премьера противоречивого «Вишневого сада», а впереди уже маячил успех «Дяди Вани» во МХТ.
Мне интересно, что с бабами? Пополневшую Лику в это время вниманием не баловал, пусть учится вокалу в Париже. В паб вбежала хорошенькая Наденька Терновская, дочь ялтинского протоиерея, а мне купил билет до Одессы, оперой побаловаться. Чмокнув Палыча прямо в губы, сообщила мне, а от очаровательной душечки Татьяны Толстой улизнул. А влюбленную гимназистку Оленьку Васильеву заставил корпеть над переводами его рассказов на английский язык. Он не отвечал на мои кокетливые послания, из-под гроба вмешалась молоденькая Нина Корш. Внучка Суворина, Наденька Коломнина, добавила, не читая выбрасывал мои игривые письма с нотами вальсов. Предлагала свои искусные пальчики. Для фортепиано! Мне трудно было с вами всеми разбираться, да и не хотелось. Еще приходилось отделываться от дамочек на набережной. Это всё антоновки. Ну вас в баню.
Мы его просто спасли, тогда приехавшие в Ялту, а теперь откуда-то появившиеся в пабе Горький, Бунин и Куприн. Потом и от нас сбежал в Мелихово.
Так вот оно! Место для меня! Закричала я! Чем ты их лучше? Конечно, лучше! Палыч, не окрутила бы тебя вот эта некрасивая, похожая на рыбу, немка. Книппер Ольга, тоже закричала, я Чехова? А не рыба. Не просто рыба, а Чехонь! Вот твоё место! Ты обманывала Палыча с беременностью. Она попыталась вцепиться в копну моих прекрасных вьющихся волос. Палыч, ты арифметику плохо учил. Когда с ней в постельке баловался, она уже месяц, как беременная была. Ха-ха. Да, я тогда действительно, была по-настоящему беременна от Немеровича с Данченко в творческом, аллегорическом и метафорическом смысле. Ой, умаляю, а прервана почему-то докторами, слава богу. Из твоего письма, между прочим, Палыч пошловато даже как-то звучит, «великая артистка земли русской». Ты как герой Мастроянни из «Брака по-итальянски», попался! Тот хотя бы на денежных купюрах пометки делал. А ты? Эпистолярный жанр! Блогер называется. Надо записную книжечку иметь, для записей, кого и когда имел.
Да я, ради «Дяди Вани» ограничивал даже личную жизнь. Бог свидетель. Ну, разве что разок побаловался подружкой сестры. Вот! Вот! А я девушка со средствами тогда была, заявила сама Мария Малкиель, еще он, и ткнула пальцем, пригласил, как говорил, привлекательную и талантливую во всех отношениях Авилову, с детьми. Говорил на булки с кофе. Что поделаешь? Заслужила благодарность за хлопоты по поиску моих ранних произведений.
Палыч, да вы, гнусный, мерзкий юбочник. Бабник! Кошмар! Нет уж, буду лучше на Вы. А я говорил! Они, что сами к Вам приставали? Нила, ищи лучше щелку. Куда встрять, во моё, спасение!
Меня душили слезы и обида. Эгоист! Эгоист! Ущипнула его. Повалил меня, упали прямо в гроб. Тут же в гробу, познала, что такое оглобля. Мои джинсы! Ой, молния лопнула! Надо ходить в юбках! С трусами справилась сама. Теснотища, не раскинуться. Не туда, стой, направила уже сама. Ооо! Ох! Пал! Пал! По-Пал! По-Пал! Па-а-а-а-Л-ы-ы-ы-ч! По-о-о-о-о-П-а-а-а-а-а-Л-ы-ы-ы-ы-ч! А, Вы мужчина! А, то!!! Больше ста лет воздержаний! А чем они дольше, тем и ощущения ярче! О-о-о! Что делать? Похолодела! Вдруг беременность, профиль профилем, но мало ли что? Профили не размножаются, они копируются, дорогая Нила, и расхохотался.
Милый, такой милый. Ну как на него сердиться? Надо спасать от этих всех баб! Ты так волновался, так волновался за успех «Дяди Вани», милый, что в Москве даже ходил прогуляться по бульварам и только лишь беседовал с «падшими женщинами», я всхлипнула. А мне говорил при этом, что все мысли были заняты только мной, вскричала Чехонь Книппер.
Родной сестре, что писали? А вот что, зачитала фрагмент сестра Маша «Вчера она (Чехонь), была у меня, пила чай; все сидит и молчит, она очень мила, но хандрит». Все остальное, видите ли, его уже не интересовало. Почему она, да, да, только Вам и не давала? Лицемерие, Палыч. Это не любовь. Стерва, она, вот, кто она, эта Ваша, Книппер. Стоп. Кажется, я Ольга, запамятовал твой день рождения когда? Хотя еще недавно загодя уточнял дату. Видите? Какая она жена? Мой день рождения, разве забыли бы?
Палыч, она скрывала от Вас адреса в Москве, где останавливалась. Перспектива такой семейной жизни становится мрачной. Даже монахи книги Ваши читавшие, пытались наставить эту Чехонь на путь истинный. С мужем надо обедать, тебе это понятно? Чай пить вместе, а не врозь жить.
Дочери-подростки соседей Смирновых, мы Вас заботливо опекали, вместе с нашей английской гувернанткой. Гувернантка Лили Глассби, изъясняясь на ломаном русском, а я угощала тебя мороженым и писала нежные записочки, брат Антон! Люблю тебя. Палыч, она тебя, на ты?! Ольга, Чехонь от удивления даже потеряла дар речи. Я, Чехони, ты не смогла пресечь ее ухаживания? Да я бы, её!
Давай отмотаем еще пять лет? Давайте. А там что? А вот милая Нила, что! Я побывал на Сахалине. Слышала? Нет, забыла или не помню. Вышли три известных рассказа «Володя большой и Володя маленький», «Черный монах» и «Бабье царство». Читала? Нет, забыла или не помню. Ну и ладно, ты для меня не читатель.
Вы про баб лучше, Ваших. В Мелихове дамскую эскадру пришлось распустить по причинам кровохаркания и острого геморроя. Лика Мизинова, я приезжала и уезжала только в сопровождении Игнатия Потапенко. Правда, в мой тридцать четвертый день рождения, 16 января, мы с тобой уединились в спальне, вспоминай Лика. Игнатий, как? А я в это время дежурил в кабинете? Какой я болван, думал, что в эти дни существования нашего союза, ты Лика и забеременела от меня? Но то был к дню рождения подарок, от нас с тобой, Игнатий! Тогда, что это за намеки? «Для Вас еще не все потеряно. Я окончательно влюблена в… Потапенко! Что же делать, папочка! Вы всегда сумеете отделаться от меня». Тут я не выдержала, Палыч! Так Вы ещё и папочка?
Нила, ничего серьёзного, вот письмецо «Ах, прекрасная Лика! Когда Вы с ревом орошали мое правое плечо слезами (пятна я потом выводил бензином) и когда ломоть за ломтем ели наш хлеб с говядиной, мы всей семьёй жадно пожирали глазами Ваши лицо и затылок. Мой отец считал и записал в журнал, съели 10, больше всех, блинов! Ах, Лика, адская красавица!» Это же шутка! И эта тоже стерва! Она в Париже, сменила один любовный треугольник на другой. Потапенко там ждала его законная жена.
Палыч, скажите, что в Москве Вы не попали в объятия известных лесбиянок Щепкиной-Куперник и Яворской? Да мы, всего лишь сделали фотографический портрет. Девушки с обожанием взирают на меня, а я, отвернувшись, смотрю в объектив. Фотография, правда, наделала много шума, получив название «Искушение святого Антония». С кем путались? Управляющие гостиниц «Лувр» и «Мадрид», решив, что эта парочка приносят больше дурной славы, чем дохода, попросили освободить номера. Но, Нила! Потом они обосновалась в Неаполе, в отеле «Везувий». Просто Лидочка Яворская дорожила уголком семьи, чистой привязанности, ласки женщины, которую вносила ей Танечка.
Яворская с Татьяной (составив трио с Коршем), мы познакомились с Дюма-сыном и драматургом Ростаном. Татьяна, я стала переводить их пьесы. Корш, а я ставить в своем театре. Яворская, я играть в них героинь. Случайно оказался и Левитан, распущенная эскадра произвела перегруппировку в Париже! Да? При всем при этом, Лика, Татьяна и Яворская неустанно клялись в любви к Вам, Палыч. Но, безуспешно! Яворская, кстати, я теперь обручена с князем Барятинским и желаю перечеркнуть свое лесбийское прошлое!
Ура! Это я, Александра Лёсова, бывшая невеста Вани, брата Вашего? Глупа ты, дорогая. Несла такое! Прими десять страстных поцелуев от меня. Но чтобы ты почувствовал весь пыл их, разогрей посильнее утюг и взасос поцелуй 10 раз. Но я боюсь, что утюг не будет так горяч! Хорошо, что погода ненастная, а то бы я истлела, дождик все-таки тушит пожары. Нет, разлюбить тебя мне невозможно! Меня? На «ты»! Это ты глупенький, манерно, да я же просто шутила. Принимаю!
Еще какая-то Озерова? Я приглашала Вас на мою дачу, летом полечить меня. А Вы? Вдруг вернулись к бывшей Вашей невесте и подружке сетры, Дуне Эфрос. Дорогуша (и эта тоже дорогуша?), ты что-то путаешь теперь она уже жена адвоката Ефима Коновицера. А кто такая очаровательная вдовушка? Да это же Саша Селиванова! Муж, которой бессильным старикашкой оказался? Опять путаешь, да она и, замужем то не была. Почему же тогда вдовушка? Ну, я как бы для неё умер, расстались, вроде, как бы. Были когда-то планы на супружество. Я вмешалась, Палыч, да тебе просто не везло с женщинами. А может и с девушками тоже?
Может быть. Зато, в Ялте стало хорошо. В одиночку спал, курить бросил, пил мало, но потом, одолела скука. Познакомился со своим коллегой, ялтинским врачом Срединым, таким же чахоточным, как и его пациенты. Если в ком и нуждался, то лишь в Суворине, тогдашнем моем издателе. Правда, как-то мирно отобедал у Лаврова и выпил пять рюмок водки, а также «мадеры, белого, красного, игристого, коньяку и ликеру» под тосты о литературе и здоровье.
И вот, что интересно. Интеллектуалки не вызывали желания, а с красавицами скучал. А это у Вас не новый вид цинизма? Я где-то слышала, что мечтали о собственном доме и о собственной жене, а не чужой.
Ладно, изволь, женюсь. На мне? Правда? Ой! Я захлопала в ладоши. Но мои условия: все должно быть, как было до этого, то есть жена должна жить в городе, а я в деревне, и буду сам ездить. Счастья же, которое изо дня в день, от утра до утра, - не выдержу. Обещаю быть великолепным мужем. Но от того, что женюсь, писать лучше не стану.
Пойми Нила правильно, всякий новый роман, становится помехой для свободы, как личной, так и творческой. Подобно Толстому, в глубине души согласен с Шопенгауэром в том, что под напором чувственных желаний мужской интеллект слабеет и заставляет его обладателя преклоняться перед женщиной.
Вы не правы! Убедить? Настоящая женщина, понимающая и любящая мужа, конечно, это большая редкость. Но я согласна, с Александром Сергеевичем, все бабы дрянь, одна прекрасна, у каждого своя. Я не суфражистка и не феминистка, скорее наоборот. И меня устраивает такой взгляд, на женщину. В абстрактном смысле, в том числе и на меня, как на антихриста. То есть на женщину, как на совокупный продукт природы, включая все живущих на Земле, всех живших в историческом смысле на планете, плюс тех, которые будут еще рождаться и жить.
Согласитесь, противоположность Христу, как мужчине – это женщина! Согласны? Христос, он только один, единственный и неповторимый. Противоположность одному – это великое, бесчисленное множество. Вот тебе и доказательство. Даже представить трудно тысячи женщин в одном помещении, или пехотную армию в 150 тысяч женщин. Какую мысль, желание они родят? Консолидированную, общую! Не смогут вообще! А если и смогут, только бесовскую.
Ларс Фон Триер, знаете такого? Нет, не знаю, может и забыл. Палыч, а Вы похожи на меня. Нила, между нами не должно быть похожестей, - будем грызться. Так вот, Триер сумел это показать в фильме «Антихрист». Так кто анти Христос? Поняли? Мы, бабы, все вместе взятые!
Использованы некоторые мотивы и картинка к книге Д. Рейфильда «Жизнь Антона Чехова»