Автор: Ян Арт
Правило Челнов
Попросили меня тут, сталбыть, вспомнить всякие истории (по нонешнему – кейсы) из журналистской практики.
Было это году в 1995-м. Работал я заместителем редактора одного издания, остался на пару месяцев и.о. и наводил порядок на производстве. В числе оного наведения как-то жестко отчитал девчонок из наборного отдела (тогда многие журналисты сдавали заметки в рукописном или машинописном вариантах, а машинистки набивали их на компьютерах).
Отчитал, словом. Мол, увижу, что болтаете, когда папка сданных материалов еще не пуста, – уволю.
На следующий день вхожу в зал машинисток и вижу: никто не набирает, склонились три головы над одним листочком. Начинаю орать. Одна из девчонок говорит:
– Погоди, мы же по делу, пытаемся понять, что тут написано...
– Тань, вы что, совсем отупели? – раздраженно вырываю листок из ее рук и… замолкаю.
Читаю заголовок: «Студент на опиле разбушевался».
– Что это? – спрашивает из-за моего плеча Таня.
– Ну, наверное… – судорожно пытаюсь понять, что имеется ввиду. Может, какое-то происшествие на лесозаготовках? Какой-нибудь студент… Опил – наверное, какая-нибудь часть процесса заголовки бревен?
Оказалось, все проще. Автором была наша девочка-журналистка из Набережных Челнов. А опил – это машина такая. Ну, «Опил». Для особо грамотных – «Опель».
Читаю дальше… Оказалось, что заметка о ДТП. «На перекрестке улиц… произошло столкновение, вызванное тем, что водитель «лады» не знал о преимущественном праве проезда иномарки…» На этой строчке я начинаю медленно оседать… Потому что и я не знал… Позже, когда вызвал автора, выяснилось, что она была искренне убеждена в таком правиле. Потому что у них в середине 90-х в Челнах было именно так: кто на «иномарке», того и пропускают. А чё не так?..
Дальше в заметке всякие прочие перипетии происшествия. И последняя фраза: «В результате столкновения водитель опила вылетел вперед, пробив головой лобовое стекло, по траектории, свидетельствующей об игнорировании ремней безопасности»…
Вот эта фраза примирила меня с действительностью. Потому что сложноподчиненное предложение доказывало: образованные у нас все-таки журналисты!
Правда, потом половина редакции гадала: какая именно траектория полета водителя свидетельствует об игнорировании ремней безопасности? Представляли старого опытного гаишника, по-ильямуромски выставившего ладонь козырьком у лба и наблюдающего за ДТП. «Низко летит, сцуко… Не пристегнутый был…»
Девочка та, автор заметки об опиле, давно живет в Испании, нарожала пару детишек от какого-нибудь потомка темных астурийских крестьян, вполне себе счастлива. Иногда бывает в России. Снисходительно говорит о журналистах, экономиках и всяком таком прочем…
Предвидение
Ту же самую девочку-журналистку из Набережных Челнов отправили мы написать маленькую заметку об открывшемся на улице Ямашева новом кафе. Приносит. Читаем. «Внутреннее убранство кафе поражает роскошью. Полы и столы – из мраморной крошки. На столах – искусственные цветы»…
Прочитал – пригорюнился. Челнинцев что-то так вдруг жалко стало, сил нет...
Но про себя – профдеформация – на всякий случай отмечаю: в зал прощания городского морга эту девочку не посылать! Там искусственных цветов и столов из мраморной крошки – тьма. Не ровен час – пикник устроит…
Финальную фразу заметки навсегда запомнил. «А работает кафе круглосуточно – с 10 утра до 10 вечера».
Звоню по внутреннему автору – что хотела сказать? Она в слезы (она вообще при любом вопросе плакала. На всякий случай).
Говорю: ты не плачь, ты просто скажи, когда кафе-то работает, я сам поправлю… Ни в какую. Минут десять я и так и сяк подкатываю. Не сдается как комсомолка в гестаповских застенках.
Наконец все ж сумели прояснить ситуацию. Кафе работало, действительно, «круглосуточно». То есть и по субботам работало, и по воскресеньям работало…
– А, ежедневно! – радостно констатирую я.
– А что, это не синонимы? – утирая слезы, спрашивает журналистка.
– А ты откуда про синонимы знаешь?! – восклицаю я. – Ой, извини…
…Впрочем, до финала заметки мы тогда еще не добрались. Долго бились на середине. Читаю: «Цены высокие, но посетители не зря потратят свои деньги: одна из стен кафе – сплошная стеклянная витрина»…
Что-то я торможу. Какая связь? Оказалось – объяснение дальше: «Так что прохожие с улицы смогут увидеть как отдыхают завсегдатаи».
Я опять к автору: логику объясни. Она в слезы.
– Что не так-то? Ну типа круто же, когда все видят, что ты в дорогом кафе такой весь…
– Ох, ну и дура ты, – говорю в сердцах. – И все ваши Челны…
Отчитал, в общем. А сейчас стыдно. Потому что я тогда, в 95-м не знал, что появятся смартфоны, и инстаграмы, и селфи. И люди будут фотографировать себя и свою еду и выкладывать в соцсетях. И никто не будет кричать им: «Ну и дура ты, и Челны твои…»
А девочка – тогда уже знала. Не умом – душой чуяла: придет ее время.
Потому что Челны – они рулят. Круглосуточно.
Как наше слово отзовется
...Редакция – та же. Героиня – та же. Год спустя...
Набив руку на опилах и искусственных цветах, девочка поднялась в статусе – отправили мы ее написать репортаж с заседания местного парламента...
И вот вызывает меня наш главный: «Зайди-ка, помощь нужна...»
Захожу. В кабинете главного – плачущая журналистка, держащийся за голову ответсек и взъерошенный второй зам.
– Чего? – спрашиваю.
– Вот, посмотри, может, ты поймешь, – главный протягивает мне заметку. Читаю финал: «Депутаты лабрировали этот вопрос»...
– Может, лоббировали? – вношу свою лепту.
– Спрашивали уже, – машет рукой главный. – Говорит, что нет...
– Ну что я, дура, что ли?! – восклицает виновница торжества. – Все-таки Казанский университет окончила! Я что, не знаю, слова «лоббировать»?!
– Тогда что ты хотела сказать? Что они сделали с этим вопросом?
– Лабрировали!
– Может, лаврировали? – осторожно интересуется ответсек. Ответом – град слез.
...Полчаса просидели. Не сдалась. В конце концов заметку мы сократили, а в редакции потом много лет чуть что: «Ну что, может лабрируем пару вопросиков?»...
Инеска и член
...Было это аккурат в канун нового 2007 года. Журнал «Профиль». Несу материал в кабинет нашего редактора отдела финансов Инессы. И вдруг вижу, что из него, весь красный, пятится наш главный редактор Георгий Бовт.
Захожу.
– Чего это он?
– Да вот... – Инесса показывает на свой стол. А там кипу распечаток прижимает вместо пресс-папье большой желтый искусственный пенис.
Оказалось, подарки новогодние привезли. В том числе – от компании «Евросеть» и ее тогдашнего владельца Евгения Чичваркина.
Поэтому член – желтый. На члене – цепочка, на цепочке – табличка: «Подарок хотели? А вот хер вам!»
...Подарков в тот год было много. Но желтый член – только у Инески!
Радости жизни
Раз уж заговорили о радостях жизни…
Казань, 1991-й или 1992-й. Бурлят страсти. По городу – митинги националов. Маршируют молодые парни с закрытыми лицами: «Азатлык! Азытлык!». В газете национального движения появляется серия материалов про меня и еще одну мою коллегу: мол, идеологи российского империализма, агенты российских спецслужб!
Дальше – больше, короткая заметка «Явочные адреса провокаторов» с нашими именами и телефонами. Инструкция: где нас можно найти.
Плюс мне прислали в редакцию смертный приговор, подписанный местным молодежным национальным формированием. Мол, если не покину Казань до 1 июля 1992 года…
Местное МВД решает выдать некоторым сотрудникам нашей редакции оружие. На всякий случай. Появился у меня «Макаров». Первое время (мне тогда было 23 года) носился я с ним с той же радостью, что и 10-летний пацан с игрушечным «пистиком». Пистолет же! Настоящий! Таскал его целую неделю и днем и ночью…
А ночью ведь как? После тяжелого трудового дня заезжаю к любимой девушке (ну, к одной из...). Целуемся, обнимаемся. И она выдает сакраментальную фразу: «Это пистолет или ты так рад меня видеть?»
Блин гороховый, забыл! Вынимаю из-за пояса пистолет. Девчонка хохочет: «Н-да, я прямо пальцем в небо»… Обнимаемся дальше. Девушка в перерыве между поцелуями удовлетворенно констатирует: «Слава богу, это был не пистолет!»…
А пистолет я с тех пор не носил. Уж больно он мешал… другим радостям жизни.
Инеска и Ангара
Коль скоро пошла речь об Инессе, то вслед за историей об Инессе и желтом члене придется вспомнить другую. Хотя Инеска тут – для затравки. Заголовок понравился.
Как-то мы с Инессой поехали в Иркутск. Было это в апреле 2007 года. Естественно, съездили и в Листвянку. И страсть как захотелось искупаться. А кто был, тот знает: в апреле Байкал еще под полуметровым льдом, а Ангара только вскрывается и плывут по ней гигантские хрустально-белоснежные льдины. Вода – градуса 3-4.
Тем не менее – охота пуще неволи. Разделся, полез в Ангару. И искупался на глазах у восторженных туристов в пуховиках и зимних куртках...
А научила меня купаться в ледяной воде все та же журналистика. Году в 1999-м приспичило газете «Казанское время» сделать репортаж о том, как зимой по субботам тогдашний премьер-министр, а нынешний президент Татарстана Рустам Минниханов купается в незамерзающем Голубом озере. Был инсайд, что в эту субботу опять поедет...
Поехали на озеро, папарацци доморощенные. Никого. Не солоно хлебавши возвращаться не хочется.
– Ладно, – говорю. – Сейчас соорудим.
Залез по пояс в это самое озеро. Вода – 4 градуса тепла. Фотограф пощелкал. В общем – репортаж получился. Читателям понравился.
А премьер не поверил. Сказал: «Ага, вы что не видите, это ж не я, фигура другая. Это Ян...».
Судя по всему, у него инсайд был отлажен получше...
А фигурами мы и правда не похожи...
Одинокий русский медведь в пупырышках
...Но мое первое зимнее купание случилось еще раньше. И опять – из-за журналистики...
Февраль 1994-го. Приезжают в Казань, где я тогда работал заместителем редактора местной газеты, французские телевизионщики с «Антенн-2». Их трое: режиссер Бертран, настоящий гасконец, земляк д’Артаньяна, здоровый и курчавый, как итальянец, оператор Жан и Магали – продюсер. Хотят снимать фильм о жизни на Волге. И просят меня поработать их «локаль-менеджером» – это такая смесь метрдотеля с ассистентом режиссера из числа местного населения.
Первое, что захотели французские коллеги, – это увидеть Волгу. Поехали, приехали. Выходим. Французы внимательно оглядели заснеженное пространство. Побродили меж торосов, прихватывая руками разлетавшиеся от ветра воротники. Что-то поснимали минуты две и направились в «уазик». Мимолетность съемки меня несколько удивила, но – «им виднее». Пожал плечами, и мы отправились обратно в Казань.
На полпути французы начинают нервничать. Оглядываются, перешептываются. И наконец Бертран с непонятной обидой в голосе поворачивается ко мне:
– Ян, мы здесь уже проезжали...
– Естественно, проезжали, – отвечаю я на своей изящной смеси ломаного французского с образцовым нижегородским. – Мы же обратно возвращаемся той же дорогой.
– Как – обратно?! А Вольга?! Мы же должен снимать Вольга! Мы не можем терять время, в Европе время стоит деньги, немедленно назад!..
Водитель прижимается к обочине и ставит машину на ручник. В глазах у него – грустное сочувствие. И выражение мечтательное, как у селянки из фильма «Формула любви»: «Дядя Степан, пожалел бы ты их, убогих».
– А вы что только что снимали? – уже с раздражением спрашиваю я.
– Снежный русский поле. Очень красиво! Но нам больше нужно снимать Вольга...
– Это! И! Была! Волга! – четко по слогам проговариваю я.
Французы в шоке. Они не верят. Они полагают, что я им морочу голову. Они кричат, что Вольга – это река, а не поле под снегом. Плывут пароходы, бурлаки тянут барки, а «волны бьются о борт корабля».
Я уже на взводе и кричу в ответ:
– В феврале у нас волны никуда не бьются! Они замерзают! Это было не поле, это и была Волга! Подо льдом! Вы по ней ходили! Вы ее снимали – целых две минуты!
На лицах моих французских друзей – «очень печально». И вид – как у арьергарда маршала Нея под Березиной.
И я смягчаю свой «наезд»:
– А какой дурак вам посоветовал снимать русскую реку зимой?
Бертран старательно избегает встречаться взглядом с соотечественниками:
– Это была моя идея. Летом тут, наверное, курорты, яхты, плавучие бары... Хотелось снять настоящую жизнь...
– Ну, тогда вы попали в точку! – мстительно заключаю я и поворачиваюсь к шоферу: – Давай-ка, Фархад, домой...
...В утешение французы робко попросили дать им снять, как «русские медведи» купаются зимой. Повезли мы их всё на то же Голубое озеро. Мороз средний – где-то минус 15. И, как назло, никого на озере.
У французов такой вид – сейчас заплачут.
– ОК, – говорю, – Притащите-ка шкалик водки...
Притащили, заискивающе заглядывая в глаза. Я в озеро. Окунулся, замер по пояс:
– Давай, снимай быстрее!
Оператор поснимал и говорит:
– Можно я на ту сторону озера перебегу, оттуда сниму? Потерпишь?
– Легко! – отвечаю.
Оператор вприпрыжку понесся. Бежит, бежит. И тут я понимаю, что я совсем и не «легко», что я уже минут пять в ледяной воде. Дрожу, кожа вся в пупырышках. И мне уже совсем хочется на волю, в пампасы.... Еле дотерпел. Оператор что-то там отснял. Вылезаю на берег, полотенце и рюмку водки дают...
Думаю, сейчас начнут хлопать по плечу как эсэсовцы в кино: «Молодец, русский Иван!»... Но обошлось банкетом в ресторане.
Так «Антенн-2» получила кадры со «здоровым русским медведем». А я в ту зиму даже не чихал.
Шваль островная
…А на следующий день полетели мы с этими французами на остров Свияжск. Не было тогда там ни заповедника, ни отреставрированных храмов, ни дамбы. Одна разруха, хозяйство какое-то полуколхозное, приют для умалишенных в бывшем храме. Ну, еще школа. Аптека (фонаря нет). Напомню – 94-й год…
Летом на этот остров – по воде или дежурным теплоходиком. Зимой – по льду или на вертолете. Вот я и арендовал вертолет.
Французы к тому времени уже поняли, что я неплохой администратор. Но тут – опять напряглись.
– Вы, – спрашивают. – Сообщили на остров о нашем прилете? Договорились о съемках?
– На месте разберемся, – отвечаю. – Как я им сообщу-то?
– На этом острове есть школа? – спрашивает Бертран.
– Есть.
– Так вам надо было дать факс в школу, – терпеливо объясняет мне наш гасконец.
– Чего дать?.. Ладно, – говорю, – Полетели… Сами увидите, что к чему.
Летим на Ми-8 над Волгой. Оператор потребовал открыть дверь, свесить его на стропах парашютных вместе с камерой. Снимает Волгу, вид сверху. Летчики крутят пальцами у висков. Нас ветрищем февральским размазывает по стенкам.
Уф, долетели… Местные жители, завидев садящуюся вертушку, привычно образовали вокруг нее круг – как негритята вокруг льва Бонифация. У кого картинки, у кого сувениры самодельные. Самый смелый подошел к люку, из которого мы выгружаем съемочную аппаратуру.
– Водку привезли?
– Нет, французское ТВ вам привезли, – говорю.
– А водку не привезли? – уточняет туземец и понуро уходит.
Узнав о таком коварстве (вертолет без водки), местные жители быстро теряют к нам интерес и рассасываются.
…Идем в школу. Краска цвета 40-летия Октябрьской революции. Облупившиеся стены, дранка торчит. Парты с откидными крышками – времен Очакова и покоренья Крыма (того еще покоренья, предыдущего). Продюсер заплакала. Учителя смотрят на нее непонимающе. Бертран судорожно вынимает бумажник и нервно выщелкивает три стодолларовые бумажки:
– Пожалуйста, возьмите! Стены можно будет покрасить…
Тут заплакала директриса школы…
Ладно, идем дальше. В местном гараже (он же конюшня) нанимаю мужика с подводой. Съемочная группа спускается с холма, располагается на льду. Мы с мужиком, подводой и лошадью – наверху.
– Че делать-то надыть? – интересуется мужик.
– Сейчас ты по сигналу медленно начнешь спускаться с холма к реке. Прямо на съемочную группу. Внимания на них не обращай, как будто их нет. Справишься?
– Не боись! – отвечает. – Чай не впервой… Я еще в «Иване Грозном» сымался…
К тому времени мои французы все отладили и кричат мне по уоки-оки: «Ян, запускайте шваль!»
Мужик как-то сумрачно на меня посмотрел.
– Это не тебе, – говорю. – Шваль по ихнему – лошадь… Ну, давай, мужик, с богом!
Мужик не торопясь взгромоздился на край телеги, чмокнул губами, пошевелил вожжами и шваль все так же не поднимая головы медленно пошла с горы.
– Здорово! – вопят французы.
Курю, жду. Вижу, как телега дошла до съемочной группы и остановилась. Французы мои столпились у камеры, заглядывают в окуляр, обсуждают. Я стою на горе в ожидании: сейчас поднимутся ко мне и двинем дальше. Ага, сейчас!
Гляжу: забегали, руками машут. И в уоки-токи кричат: «Ян, помогите! Спускайтесь к нам!»
Проклиная все на свете и вспоминая Дениса Давыдова со старостихой Василисой, бегу к моим французам…
Оказывается, мужик распластался в телеге и неподвижен как улыбка Джоконды.
– Что вы тут учудили? – интересуюсь.
– Да вот, – захлебываясь, объясняет Бертран. – Мы стали кадры отсматривать. А у нас тут жидкость для протирки оптики лежала… А он… Мы только ведь на пять минут отвернулись…
– Понял, – говорю, – дальше можете не продолжать…
– А мы теперь не знаем, как шваль домой вернуть. Как ей управляют? Помогите!
Я сам-то тоже не главный знаток швалеуправления. Только верхом могу. Да и то – с упряжью не особо знаком.
– Ладно, давайте-ка применим дедукцию. Этот мужик и эта шваль давно работают в паре. Так что, думаю, для швали ситуация понятная. Так что она сама дорогу домой знает… Давай-ка, милая, пошла, пошла…
Шваль все так же печально, не поднимая головы, поплелась в гору. Мужик неопределенно хрюкнул и повернулся на другой бок. А мы с моим французским нашествием побрели к вертолету…
А водку мы не привезли…
Я сажаю алюминиевые огурцы…
В том же году журналистская работа сделала меня не только знатоком животноводства, но и знатным растениеводом.
В провинции ведь часто как было (хотя – почему «было»?) – журналист универсален. И о том пишет, и о сём. Я к 25 годам писал и о политике, и об экономике, и немного о театре, и городским репортажем занимался, и парламентским обозревателем побыл. Словом – универсал.
И вот как-то у нас в редакции небольшая проблема: то ли заболел, то ли уехал наш внештатный автор, который вел аграрные темы.
– Не беда, – говорю главному редактору. – Отпишу за него.
И сел за какую-то сельскохозяйственную сводку. Полчаса – готово. Отнес в набор. Обзор выходит.
На следующий день главный меня вызывает:
– Ты там чего написал про урожайность огурцов?
Читаю: «В совхозе «Майский» урожайность огурцов составила 30 тысяч тонн с гектара…»
– А что не так?
– Тридцать тонн с гектара! Тридцать, а не тридцать тысяч тонн! Можно не знать урожайность огурцов, но просто представь на минутку тридцать тысяч тонн огурцов…
Я представил. Перед моим мысленным взором высилась огромная зеленая Вавилонская башня. Вся в пупырышках.
– Ой, – говорю. – И действительно, это многовато будет...
– В общем, – говорит главный. – За некоторые темы лучше не берись…
С тех пор я не брался. А если брался – сразу перед глазами всплывала огромная огуречная башня.
...И, главное, что обидно – ведь с детства же любил твеновский рассказ «Как я редактировал сельскохозяйственную газету»…
А сапоги над головами не свистели?
Журналист – опасная профессия. Это все знают. А вот откуда исходит опасность – не уточняют. Опасности – в редакции.
…Когда наш главный редактор решил взять отпуск сразу за несколько лет и оставил меня на пару месяцев и.о. – я... тут лучше всего подходит глагол «засучил». В смысле – рукава, конечно.
Решил осуществить техническое перевооружение и вообще порядок навести. Хотелось уставшего главного порадовать и вообще придать редакции новый драйв (тогда, правда, слова «драйв» еще не было, а самым близким к сему термину понятием был «пинок»).
…Покрасили в редакции двери и батареи, сделали новые таблички, в редакционном авто поставили портативный телевизор, новым лаком ночью обновили столы, по бартеру взяли пару пейджеров по бартеру для водителей и несколько новых компьютеров. Днем делали газету, ночью – ремонт. Заодно навели полный порядок с графиками. Со сдачей номера в печать больше не опаздывали ни на минуту – штрафы за опоздание перестали платить. Следующая проблема – планерка. На нее треть коллектива не ходила, треть – опаздывала, а последняя треть – с трудом приползал.
Орать, увещевать бесполезно – тем более, что я хоть и заместитель главного, но в редакции самый маленький. Пошел по науке. Бухгалтеру велел: кого нет на планерке – оформляйте на весь день отпуск за свой счет…
Первую неделю – орали. Следующую – ворчали. Еще через две – планерка собиралась ровно в 11.00 в полном составе. Только одна дама не сдавалась. И, как любой хороший редактор отдела науки и образования, ругалась так, что любо-дорого послушать. В конце концов пришлось доказать, что у меня голос все ж погромче… Сдалась.
Возвращается шеф. На первой планерке у него глаза по пять копеек: явились все, без опозданий. Когда все вышли, спрашивает как-то с подозрением: «Ты чего с ними сделал-то?». Рассказал. Главный посмеялся, сел работать. И вскоре вплывает к нему в кабинет наша дама.
– Знаете, ваш зам… совсем того… Он меня просто на х… послал!
Главный вполоборота щелкает что-то на своем компьютере, невозмутимо держит паузу.
Потом говорит, не торопясь:
– На х…? Мягкий он все-таки человек, а Тань? Ты же его знаешь – мог ведь и факсом в башку запустить…
И продолжает печатать.
Дама онемела. Покрутила пальцем у виска:
– Похоже, вы оба… того...
Потом, правда, уже сама смеялась над этой историей.
А факс все-таки над головой чуть позже пролетел. В стенку угодил, правда. Но фронды в редакции больше не было.
Искусство упаковки
Еще раньше я справился с другой фрондой – на верстке. Одна из верстальшиц (были они у нас в статусе заместителей ответственного секретаря) ну никак не хотела признавать мою власть. Непримиримая оппозиция и все тут. Хоть вынай ее из верстки и на Болотную… И по-доброму, и по-злому – ничего не получается.
Не выдержал, пошел к шефу.
– Так и так, – говорю. – Ну никак меня Неля не слушает. Сделайте приказ с выговором.
– Хорошо, – отвечает главный. – Сделаю.
– Только вы прямо сейчас сделайте. И дайте мне. Чтобы из моих рук получила. В воспитательных целях…
Получил на руки приказ, вышел на улицу и к ближайшему цветочному лотку. Купил букет роз, воткнул в них приказ. И с этим сооружением наперевес – в верстальный зал.
– Значит так, – говорю. – За твою фронду это тебе как сотруднику, а вот это – как девушке…
Никогда не видел, чтобы приказ о строгом выговоре вызвал такую улыбку. Оппозиция выкинула белый флаг. И мы с ней с тех пор стали друзьями. И общались и с ней, и с ее мужем еще много лет после того, как и она, и я покинули ту редакцию.
Профилактическое средство
Часто о журналистах думают, что это люди (ну, или почти люди), которые хотят узнать что-то, что знаете вы. Они жаждут проникнуться вашими проблемами, разузнать какую-нибудь тайну, уточнить ваше мнение и вообще – «что-нибудь обязательно напишут».
Как-то я даже от соседа по купе услышал: «А, вы журналист? Вашему брату палец в рот не клади – сразу все обнародуете». И ему, как и всем прочим пикейным жилетам, было абсолютно невдомек, что Бриан вряд ли согласился бы на палец Валиадиса во рту…
Есть ли средство от..? Есть. И научила меня ему представитель профессии, которую еще больше донимают пикейные жилеты. Актриса. Моя мама.
…Как-то очень давно оказались мы на дне рождения маминой подруги, врача. За столом – коллеги именинницы в окружении оливье. Или наоборот. Ну, естественно, пошло по банальному сценарию:
– Ой, вы же актриса?! – подцепляя вилкой маринованный гриб томно вопрошает дама с голубым перманентом. – Может быть, споете нам что-нибудь или прочитаете?..
Мама в свою очередь доедает свой гриб и поднимает на перманентную даму свой взгляд. А взгляд у мамы, когда надо, напоминает Змей Горыныча, случайно оказавшегося на вечеринке веганов.
– А вы, кажется, врач? Хирург? Может, взрежете нам что-нибудь?..
Больше вопросов не было.
Журналисты и таксисты
…Полночь. Сажусь в такси, присланное компанией, которая каждую ночь доставляет меня из офиса домой. Частый вопрос скучающего таксиста: «Кем вы работаете?» Врать? Ненавижу. Говорить, что журналист – значит, обречь себя на разговор о властях, российской политике, финансовом рынке и судьбе доллара или евро. То есть обо всем том, что мне абсолютно неинтересно.
Обычно начинается с вопроса: «Что вы думаете о жизни в России?» Думаю, что скучно. Что все скучнее и скучнее… Нет, не то, чтобы совсем темно… И не светло… Да никак… Сумрачно как-то…Что, порядок наводят?.. Кто?... А, эти!.. Ну да, ну да… Согласен… И с этим согласен… Нет, не хочу спорить… Да мне все равно, собственно… Вот тут поверните, пожалуйста… Вообще не думал… Никак не думаю… Да, да, конечно… Сколько с меня?..
…Накануне ко мне в гости заехал Андрей Мирошниченко, до недавнего времени – главред «Банковского обозрения» и один из лучших финансовых журналистов страны. Разумеется, поговорили об играх, в которые играют банки, о людях, которые играют в банки, и обо все прочем, что связывает профессиональной текучкой. Но большей частью Андрей говорил о будущем. Не о том будущем, в котором «пора бы в отпуск», «надо бы сменить машину», «Хочу съездить в…», а о будущем «про вообще». О том, каким могут быть коммуникации людей – общественные и межличностные через пять, десять, пятнадцать лет.
И у моего собеседника горели глаза. Разумеется, не пионерским задором. Просто было видно, что ему это интересно.
И вот Андрей ушел и, как это часто бывает, осталось некое послевкусие разговора. В котором – не знаю, как вы – я осознал, что последний раз разговоры «о будущем» я вел лет двадцать назад. В лучшем случае – пятнадцать.
Как-то незаметно мы стали жить без будущего. Нет, мы, конечно, строим какие-то ориентировочные планы на ипотеку, учебу детей, покупку акций или домика в Испании. Но не думаем о том, каким мы будем, каким будет мир вокруг, чем мы будем жить и как общаться.
Есть будущее как страница в условном органайзере. Но нет будущего как той другой, предстоящей жизни, в котором проблемы решатся, клады найдутся, друзья вернутся и все непременно будет хорошо.
Странно, но, кажется, это стало типическим национальным. Возможно, Россию так долго кормили «светлым будущим коммунизма», что она испытывает идиосинкразию ко всякого рода «сбыче мечт». И решила жить здесь и сейчас. Тем паче, что еще «квартирный вопрос не решен», «с детьми проблема», «на работе полный завал», «в отпуске не был пять лет», «сначала курить надо бросить», «сплошные идиоты вокруг». И т.п. и т.д. Нужное – подчеркнуть.
Причин, объясняющих отсутствие будущего, найдется вагон и маленькая тележка. Дело не в них. Кажется, вся страна стала жить без будущего. Нет, конечно, в ней принимаются всевозможные «Стратегии развития в …-… годах и на период до … года». Но это, скорее, дань вежливости в отношении всех тех, кто «сорвал дедлайн». Записывают в них исключительно то, что составляет день сегодняшний. Просто – «отложенное на завтра».
У меня тоже такая стратегия есть. Я вот собираюсь сократить курение, съездить, наконец, в Бразилию и все-таки починить дверь кухни. У вас тоже? Ну вот…
А будущее, судя по всему, – это все-таки не просто сумма неких вещей, которые по хорошему должны были быть сделаны сегодня, но отложены на завтра. Это некое другое качество. Рубеж, за который вольно или невольно человек собирается перетащить все свое хорошее и оставить на этом, сегодняшнем, берегу все плохое.
И вот это самое главное. Даже если не получится, не выйдет по идеальному – самое важное в будущем – надежда на новую добрую жизнь. Прекрасное далеко. И пусть «хотели как лучше», а «получилось как всегда» – не суть. Сам факт того, что «хотели» – важен сам по себе. Как фактор оптимизации. Нет, не расходов. Самого вкуса жизни.
…Очередной поздний вечер. Подъезжает Рено-Логан от компании SMS-такси. Сажусь в машину. Вопрос: «Что вы думаете о жизни в России?»… Но вдруг – сбой сценария. Таксист, парень лет тридцати, вдруг говорит неожиданное: «А я собираюсь из Москвы уехать. Куда-нибудь в Кострому или Вологду. Где живут без спешки… Хочу повторить опыт Макаренко. Открыть что-то вроде школы для трудных пацанов… Я физкультурный закончил, тренер по айкидо… Нет, просто учить драться неинтересно. И нельзя так. Надо учить жить. Ведь это возможно, наверное…»
По роду деятельности встречаюсь с разными людьми. Финансисты, министры, предприниматели, издатели, аналитики, банкиры, маркетологи, пиарщики. Молодые и старые. Оптимистичные и скептичные. У многих есть планы. Или прогнозы. Но первый раз, в ночном такси, я встретил человека с будущим. Неважно даже, сбудется оно или нет. Важно, что оно есть.
Если без будущего пытаться строить настоящее – получится плохо. Нельзя наводить порядок, не зная, зачем и кому это нужно. Это не будущее. Это тоже отметка в органайзере. А будущее – это не желание что-то добавить к себе и для себя. Это – желание измениться. Это не «что». Это «как».
…Таксиста, который хочет повторить опыт Макаренко, я попросил повторить его первый вопрос. «Что вы думаете о жизни в России?» – несколько удивленно повторил он. «Полчаса назад, думал, что сплошные сумерки. А теперь, после знакомства с вами, думаю, что шанс все-таки есть»…
Клякса в небе
…Как-то поступил в маленькое агентство, которое я создал в 1989 году, необычный заказ. Нужно было осуществить съемки небольшой пьесы. Простенькой как дважды два.
Предназначалась она в качестве учебного пособия для НАСА – все астронавты обязаны были знать русский язык. Вот по этому минифильму и должны были учить.
А нашему театру «99» нужны были средства. Поэтому взялись. Сделали. Фильм ушел в НАСА. Моя мама играла даму с собачкой. А собачку (с дамой) играла наша Клякса – смешное черное нечто, которое поселилось у нас еще в 1988-м.
Конечно, серьезно к этой подработке не относились. Так – эпизод в работе. Малое дело ради большого. Черновик ради беловика.
Но прошло время и все оказалось по-другому...
Театра «99» давно нет. И агентства того нет. Кляксы не стало в 2005-м. Ничего нет…
…Но каждый раз, когда с мыса Канаверал уходит в небо очередной космический корабль, я знаю – в той огромной работе, которая нужна для того, чтобы человек шагнул к звездам, есть чуть-чуть и от нас. И куда бы мы не пошли, что бы не делали, что бы не случалось с нами на этой дороге – наша Клякса всегда-всегда смотрит на нас с огромного звездного неба над головой.