В «Омуте рассудка» Анны Яковлевой
Мы продолжаем цикл интервью с сергиевопосадскими авторами, где вопросы задаём, основываясь не на биографии или поведении собеседника, а лишь на его произведениях — в некотором смысле почти говорим с книгами.
В этот раз мы разговариваем с Анной Яковлевой, хотьковской поэтессой, опубликовавшей в 2019 году сборник «В омуте рассудка». Погружаясь в стихотворный текст, мы смогли обсудить воспоминания, реальность и порассуждать, где на самом деле живёт человек.
Просто стул тот ломаный
С самой ранней юности,
Будучи лишь веточкой
Или грудой щеп,
Быть хотел особенным,
Быть мечтал какой-нибудь
Табуреткой, пуфиком,
Но не стулом, нет!
— Ты стала тем, кем мечтала в детстве?
— Когда я была маленькой, мне хотелось быть эльфом и жить на деревьях. Один мой друг шутит, что поступление в лесной вуз (Университет лесного хозяйства) было первым шагом к исполнению мечты. Так что да, отчасти.
Я говорю «мы» — но нет никакого «мы».
Я говорю «я» — но нет никакого «я».
Как не существует семья,
Нет города, нет страны,
В которых была рождена.
И нет уже тех лесов,
В которых любила бродить.
И двери нет, чей засов,
Так важно было открыть.
— Где ты выросла?
— Отчасти в поезде «Красная стрела» между Ленинградом и Хотьковом. Родители были студентами, какое-то время проводила с ними, какое-то с бабушкой и дедушкой здесь. Наверное, поэтому часто упоминаю поезда и студентов.
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Попалась в плен чудес!
Науку, логику — к чертям!
Цветные кляксы там и сям,
Мир состоит из грёз.
— Что первично: материя или сознание?
— Сознание. Опять же, в детстве я почти постоянно пребывала в фантазиях. Но чем дальше с возрастом, тем больше мне кажется, что я становлюсь обычным человеком, которому нужно столькото часов сна и столько-то калорий. Бывали периоды, когда ты чемто так увлечён, что можешь не есть, не спать — превращаешься в такой бесплотный дух, что живёт своими фантазиями и раздумьями, но материя наступает на пятки. Иначе ты просто перестаёшь существовать в физическом смысле.
Человек не только внезапно смертен,
Но и внезапно болен:
Живёшь, бывает, на белом свете —
И вдруг слышишь звон затопленных
колоколен.
— С чьей болезнью ты столкнулась?
— Моя мама умерла от рака. Последние месяцы её жизни я, отец и сестра ухаживали за ней. Это было неожиданно… и уже на той стадии, когда ничего нельзя было сделать. Мне тогда было 26.
Ты прячешь под мужской рубашкой
Печати нелюбви к себе.
И я вздыхаю рядом тяжко,
И за тебя молюсь Судьбе.
— В беседах с другими людьми ты часто «работаешь психологом»?
— Я люблю поболтать и постоянно слышу истории, которые хочется записать, что и делаю, если успеваю. Видимо, отношусь к тому типу людей, к которым люди расположены что-то рассказывать. За столиком в кафе, да в той же электричке, причём зачастую я даже писать о них не могу, потому что это что-то очень личное. С момента работы в этнопарке (Анна совладелица семейного кафе в этнопарке «Кочевник». —Ред.) этого стало ещё больше. Сюда приезжают разные люди. Например, у нас работают чукчи и к ним приезжают их родственники, друзья.
Когда внутри сгущается туман
И тихим эхом отзовётся чьё-то горе,
Что моряки уходят в океан,
А возвратится лишь один из моря…
Одним из них был «дядя Вова», которому одно из стихотворений посвящено, мы один раз вечером сидели, пели песни под гитару, и он так расчувствовался, что рассказал, как его друзья уходили в океан, а вернулся лишь один. Он так рассказывал, со слезами на глазах — было удивительно видеть таким сильного, взрослого мужчину.
Зато в моём родном краю
Чуть что — любая хата с краю.
Я не успею пасть в бою,
Я тихо от стыда сгораю.
— Наверное, больше всего за отношение людей к самим себе. За чувство какой-то обречённости, нежелание видеть альтернативу, уверенность в том, что плохо сейчас, и так было всегда, и так будет — я это вижу и в себе, и в других людях.
Велик соблазн покинуть этот край,
Где люди так себя не любят.
Ткни пальцем в карту, выбирай
Себе другие страны, судьбы.
— Почему всё-таки осталась?
— Много раз думала о том, чтобы уехать. И в жизни было много реальных возможностей, но просто никогда не представляла себя живущей в другой стране. У меня безотчётный страх, что не с кем будет поговорить. Уехать — это резко ограничить круг своих контактов с живыми людьми, даже несмотря на технологии. Это не про одиночество, а про какую-то оторванность культурную. Боюсь, что начну забывать свой родной язык через какое-то время. Наверное, это что-то от Венечки Ерофеева… Меня расстраивает мысль, что я сяду в электричку и не смогу поболтать с соседом по вагону.
Всё это было славно и давно,
Когда были съедобными пельмени
И вкусным — самое дешёвое вино.
И ты клал голову мне на колени
— Это когда же наши пельмени съедобными были?
— А вот эту фразу я могу объяснить! Как-то в семье был разговор, когда родители вспоминали 90-е: «Мы ели эти несъедобные сосиски и пельмени, жили жутко». А я вообще этого не помню. Для них это были тяжёлые годы, когда они думали, чем накормить своих детей, а для меня счастливое время, когда я читала какие-то книжки, ходила в школу и совершенно не помню несъедобных пельменей. Само это стихотворение появилось, когда я шла к знакомым весной и вдруг почувствовала такое огромное счастье, вернулась в своё студенчество. У меня были периоды, когда я жила одними воспоминаниями. Но последнее время, учитывая работу, у меня просто нет возможности «убегать» куда-то. Я вынуждена находиться в текущем моменте. На самом деле это то, к чему я стремилась, — жить здесь, сейчас.