«Роза при имени прежнем – с нагими мы впредь именами», - так переводят последнюю фразу романа Умберто Эко «Имя розы». Оттолкнемся от названия: почему же выбран именно этот символ? Разумеется, ввиду его потенциальной многозначности, о чем упоминал и сам автор. Итак, в суфийской поэзии (суфизм – аскетическое направление в исламе, в основе которого лежит представление о необходимости борьбы с человеческими пороками) роза символизировала любовь к Богу, и суфизм зачастую определяют как «путь розы». Сапфо называла ее «царицей цветов», а древнегреческий лирик Анакреонт – «любимым цветком муз». Кстати, с древнеперсидского само слово переводится как «дух», а в христианской традиции это символ Богородицы (роза без шипов – Дева Мария, безгрешная и невинная). Христианский контекст ни в коем случае нельзя оставлять без внимания, так как действие романа происходит в монастыре. Но между тем название вызывает ассоциацию с шекспировским высказыванием: «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». В конце повествования Адсон размышляет о том, что его рукописи, возможно, никому не нужны, и, чтобы понять эту установку, нужно обратиться к анализу текста.
Итак, «Имя розы» - это постмодернистский роман, поэтому представляет собой настоящий лабиринт, «сад расходящихся тропок», среди которых невозможно отыскать ту, что однажды стала первопричиной. Не существует единой истины, жизнь складывается из бесконечного количества возможностей и вариантов. Надо сказать, что Умберто Эко – замечательный мистификатор, и его произведение подается как рукопись, найденная переводчиком, причем значительно переработанная, личность монаха-бенедиктинца Адсона также остается загадкой, а значит, мы имеем дело с «ненадежным рассказчиком». Переводчик задумывается: что, если это фальшивая рукопись, и никакого Адсона (чья фамилия настойчиво напоминает нам о помощнике Шерлока Холмса Ватсоне) никогда не существовало? Автор заставляет читателя сомневаться во всем с самого начала и до конца.
«Имя розы» кажется нам образцом детективного жанра, ведь сыщик и его помощник приглашаются в аббатство с целью расследования убийства монаха Адельма и в итоге оказываются в центре целой серии преступлений. Но опять же следует учитывать, что это не детектив вообще, а пародия, отталкивающаяся от канонов классического жанра. В роли Шерлока Холмса – любимый учитель Адсона Вильгельм Баскервильский, товарищ философа-номиналиста Уильяма Оккамского. Вильгельм в ходе расследования рассматривает множество вариантов, считая каждый из них потенциально правильным. Казалось бы, это не совсем соответствует бритве Оккама, гласящей: «Не преумножай сущности сверх надобности». Однако вспомним интерпретацию учителя: «Мой друг Оккам отрицает не оттого, что предосудительно отгадывать помыслы Божии, а напротив, оттого, что число отгадок неограниченно». Зачем преумножать, если достаточно принять множественность?
Согласно философии номинализма, реально существуют только конкретные вещи, тогда как идеи, отвлеченные понятия имеют место исключительно в нашем сознании. Одинаковых людей нет, значит, каждая личность наделяет те или иные абстрактные категории индивидуальными особенностями. Это представление не противоречит важнейшему постмодернистскому принципу «мир как текст». Так, основным источником всех преступлений оказывается книга, не дошедшая до нас вторая часть «Поэтики» Аристотеля. Примечательно, что в ней говорится о значении комического и всепоглощающей силе смеха. Возможно, теория древнегреческого философа доведена до абсурда: смех становится главным толчком, подрывающим основы мироздания. Обличая пороки и показывая действительность в уродливых формах, он способен уничтожать боль и изживать страх.
По мнению слепого библиотекаря Хорхе (вспомним другого библиотекаря и писателя Хорхе Луиса Борхеса, автора сборника «Сад расходящихся тропок»), хранителя «странной» книги, мир, растворенный в звучащем смехе, обречен на гибель. И вот тут Умберто Эко проводит параллель между реальностью, находящейся на грани опасности, и литературой постмодернизма, где аннигилируется смысл, деконструируются стереотипы, автор умирает (именно поэтому переводчик не может установить личность Адсона), а ирония и черный юмор оказываются во главе угла. Постмодернистский текст – это центон, из-за чего читателю кажется, что его водят за нос. Монастырская библиотека – такой же лабиринт, откуда сбежала сама Ариадна, оборвавшая все нити. Как в литературе единственный выход – крушение всего, что некогда признавалось ценностями, так и для библиотеки закономерный конец – уничтожение. После пожара, Апокалипсиса в миниатюре, от книг остались лишь фрагменты. Адсон собрал отрывки, дополнив каждый из них, исходя из собственного читательского опыта, но они все равно остались незавершенными. И эта незавершенность характерна для постмодернистского мира в целом: обретение истины невозможно, потому что каждая из множества интерпретаций является верной и неверной одновременно, одна наполняет историю смыслом, а другая отрицает первую и так далее. Вот она, самая важная мысль Эко: мы находимся в жерле взаимоисключающих причин и следствий.
Итак, вернемся к истории, жанр которой не сводится исключительно к детективу. На протяжении повествования поднимаются различные философские проблемы, например, должна ли церковь быть бедной, можно ли поставить в один ряд влюбленность в женщину и любовь к Богу, или первая – дьявольское наваждение, является ли мужеложство неискупимым грехом. Особенно стоит обратить внимание на рассказ о секте францисканцев-спиритуалов. Отмечается, что еретики готовы умереть, нежели отречься от той ереси, в которую они веруют. Смерть выглядит особенно жуткой потому, что наличие какой бы то ни было истины, как уже говорилось, отрицается. Это доказывает и разрушение библиотеки, которая была «непроницаемой, как истина», но именно кладезь мудрости, как ни парадоксально, ограничивает монахам доступ к знанию. Те же, кто захотел прикоснуться к пропитанным ядом страницам таинственной книги, погибли с черными пятнами на подушечках пальцев. Доподлинно известно, что до вкушения плода от древа познания добра и зла Адам и Ева оставались в неведении и были счастливы. Однако ироничен тот факт, что роль Бога, определяющего правила, берет на себя обыкновенный человек Хорхе, а это уже неприемлемо для простого смертного. Кульминацией романа можно считать полемику Вильгельма и Хорхе: «Ты. Тебя обманули. Дьявол – это не победа плоти. Дьявол – это высокомерие духа». Единственная истина, оказывающаяся в произведении аксиомой. Человек, стремящийся возвыситься над другими, живет во тьме и убивает собственную душу, исполняя волю Антихриста. Хорхе, не желающий покаяния, съедает книгу, прекрасно понимая, что умрет в страшных муках. Это еще одна жертва ложной истины, и потому он слеп не только в прямом смысле, но и слеп сердцем. Он считает себя правым, стремясь построить защитную крепость, создать рамки и чёткие границы для познания. Но оно неограниченно, и выстроенные башни рушатся, как карточные домики.
Хочется вспомнить последнюю строфу стихотворения И. Бродского «Одиночество»:
Да. Лучше поклоняться данности
с убогими ее мерилами,
которые потом по крайности
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.
Думается, диалог двух сильных личностей, втайне восхищавшихся друг другом, - самое прекрасное место в книге. С одной стороны, мы видим человека, боящегося перемен, слепца, плененного лжеучениями, выстроившего систему «хромающих истин», потому что так удобнее. С другой стороны – Вильгельм, описанный в начале повествования как человек, страстно преданный истинному знанию, в финале приходит к мысли о «бесконечном коловращении вероятностей» в мире. Каждый персонаж искал мифическую истину, потому что так комфортнее и спокойнее, к тому же знание чего-то особенного, наивысшего, способность к анагогическому толкованию сущего укрепляет авторитет. Однако Аристотель в «Поэтике» дискредитирует истину, заставляя ее смеяться над собой. Таким образом, серьезное отношение к миру невозможно и бессмысленно, а бытие длиною в текст – бутафория, фарс, насмешка над самими основами.
Вернемся к фразе: «Роза при имени прежнем – с нагими мы впредь именами». Считается, что у каждого творения Божьего должно быть имя; человек без имени – это пустая оболочка, тело без души. Значит, «нагие имена» - это порожние души, сосуды, которые невозможно заполнить до конца человеку ищущему. Библиотека, скрытая от любопытных глаз, - это тот лабиринт, который представляет собой человеческая душа, подчас именуемая народом потемками. Смысл блуждания по «саду расходящихся тропок» не в обретении истины, а в самом поиске, в бесконечном познании непознаваемого, и в этом заключается ирония человеческого существования.