Вчера моя квартирная хозяйка Шарлотта Борисовна почти час орала на меня, чтоб я выметалась из её квартиры, раз не могу вовремя оплатить за комнату, любезно предоставленную такой неблагодарной девчонке, как я. Её слова образно рисовали мой психологический портрет грязно-бурыми красками на чёрном фоне.
В таких случаях никогда не возражаю и делаю вид, что слушаю. Не теряя времени, я и тогда углубилась в замысловатые слова конспекта, взятого на один день у трудолюбивой Алёнки.
Сама я никогда не напрягалась и даже лекции не конспектировала. Под монотонное жужжание глухого голоса препода всегда занималась каким-нибудь своим любимым делом.
Изучение предметов учебного плана по выбранной специальности в список моих любимых дел не входило. Перед экзаменами и зачетами моя память, подстёгиваемая чем-нибудь сладким, была более продуктивна, чем её хозяйка, старательно на лету запоминала разную нужную и ненужную мне информацию.
Конечно, я никогда не считала, что являюсь ангелом во плоти, но образы, которые примеряла ко мне вчера жутко блондинистая Шарлотта Борисовна, мне категорически не нравились, и в глубине души я с ней не соглашалась. А она визгливо продолжала предрекать мне трудное и гибельное будущее.
Она успокоилась, только увидев, как я, всё-таки состроив рожицу ангела, умильно посмотрела на свою провидицу и промяукала, что нижайше прошу её подождать до завтра. И она отстала.
С утра мне нужно сдать зачёт, а потом тащиться на край города в пристанище для сирых и убогих, где надеялась намыть грязной тряпкой небольшую щепотку золота, чтобы заткнуть фонтан грязи, бивший из глотки моей Кассандры, предрекающей мне темное будущее.
Я, конечно же, не надеялась, смогу ли сделать это прямо завтра, но брезжила впереди слабая надежда растопить её сердце, вестью, что я устроилась на работу! И воспользоваться этим, вымолив полмесяца отсрочки.
И я теперь иду на работу. Но какую работу? Нянькой или санитаркой: горшки выносить, мыть, подбирать. Но не в детский сад! В дом престарелых. Алёнкина мама сказала, что это обыкновенный дом для одиноких стариков.
Зачем мне туда идти? А другого варианта пока нет. Я понимаю: мама не сможет прислать мне последние, с трудом заработанные тугрики. Да и не захочет, если узнает, как я бездарно растратила квартирные денежки: просто устроила празднование своего восемнадцатилетия, лихо пригласив всю нашу группу! Набрали пива, солёной рыбки и за город к Пашке на дачу.
Весело было! Покуражились! А теперь – получи фашист гранату! Денег нет, а хозяйка с квартиры гонит!
Даже природа, хмурясь сизыми низкими тучами и понимая, что я тащу свою тушку в неминуемое рабство, оплакивает потерю моей свободы проливным дождём!
Мне нужны деньги! Нужны катастрофически! И прямо сегодня, а то хозяйка выкинет за дверь мой рюкзак. Эта швабра с нахимиченной головой может всё!
Ладно, ещё недельку я у неё могу выторговать, а дальше: лети птичка, лети!
А податься мне пока некуда. Только сюда в этот хмурый двор за неприступным бетонным забором.
Надо же, в воротах серьёзный охранник за полосатым шлагбаумом! Хорошо, однако, стерегут! Неужели старички такие весёлые, что разбежаться могут?
Огляделась. А ведь и немудрено. Отсюда так и хочется удрать: двор обступили неприступные мрачные типовые квадратные здания – коробки с небольшими окнами, так похожими на бойницы. Чинные и прилизанные, но на весёлые жилые дома совсем не похожи. Мне больше тюрьму напоминают.
Ага, вот несколько машин торчат на площадке у двухэтажной кирпичной постройки: наверное, это административное здание. Точно! Вот и вывеска над крылечком с простецким козырьком. За неприступной дверью, в этот храм старости и немощи, оказался длинный полутёмный коридор первого этажа с вереницей безликих дверей со скромными табличками. А вот и та, которая нужна мне. Простые, чёрные буквы, отпечатанные на белом листе А4 и вставленном в файл: Отдел кадров.
Дверь зверски скрипнула несмазанными петлями. За столом - скромная жрица этого храма – кадровичка. Худая до неприличия тётка с жёлтым желчным лицом и недобрым взглядом. Она скрепляет своей подписью моё заявление, и я, Синицына Юлия Романовна, выхожу из этой двери уже менеджером по клинингу. Или, если без глупых выкрутасов, то санитаркой, направленной к сестре - хозяйке. Там мне выдают халат и незатейливый инвентарь, в просторечии называемый «лентяйкой», тряпку и побитое ведро в придачу.
И сразу во второй корпус! По словам заплывшей жиром сестры-хозяйки, это теперь территория, где я должна трудиться: два этажа занятых ходячими стариками. Вернее, старушками.
Мне совершенно не нравится здесь, в бело-коричневых казённых помещениях, тускло освещённых редкими лампочками, но мне нужна эта работа.
Так и буду с покорностью домашнего хомячка шнырять между кроватями в тесных комнатках среди шарахающихся от моей тряпки обитательниц. Причём, не просто так, а строго по графику, утверждённому желчной кадровичкой. Или ещё кем-то!
А что! В этой работе, если рассудить, тоже есть свой кайф: тело работает, а мысли нестройной вереницей свободно каруселят по моей обычно занятой голове, внезапно получив свободу и ошалев от этого.
Вот и думаю я: как можно постоянно находиться здесь в этих хмурых стенах, с низкими потолками и тёмно - коричневыми панелями? Дышать даже не просто спёртым воздухом, а противным коктейлем запаха еды, хлорки и лекарств.
Жить, не имея возможности без согласования с угрюмой толпой, выпучившейся на визгливую солистку программы «Играй гармонь», переключиться на другую программу, если хочешь послушать хорошую музыку.
И точно зная, что как раз здесь и окончится твоя жизнь? Ведь однажды попав сюда, останешься тут навсегда, никому не нужным человеком! Настоящая жизнь закончилась, осталось только тоскливо встречать новый день, чтобы, дотянув его до вечера, вновь растянуться на кровати, кряхтя от боли.
Ради чего? Ожидать конца жизни? Причём, ждать здесь без родных, без любви – среди чужих людей!
Помнится у Патрика Зюскинда одна из его промежуточных отвратительных героинь, имела главную мечту жизни: умереть дома на своей кровати! Ради этого она готова была работать всю жизнь днём и ночью!
А этим, чьим-то отцам и матерям, даже в такой мечте отказано! И кем? Их же детьми!
Чего старикам здесь ждать? О чём мечтать? Что же им светит в этой жизни на заключительном этапе? Мне пока трудно предположить.
На мой взгляд, это практически пожизненное заключение! Без надежды на помилование!
Судя по последним годам моей бабушки, могу предположить, что старость и так не очень симпатична: сопровождаясь болями и печалями по прошедшей жизни, гнёт человека к земле, не давая никакой надежды!
Хорошо, если есть поддержка любящих тебя людей, которым ты не в тягость! И рядом родные и близкие, незаметно помогающие тебе справиться с неуклонно появляющимися сложностями! Тогда жизнь просто продолжается.
Но, если тебя вдруг вырвут из привычной обстановки и вопреки твоей воли заставят жить в чужом и казённом месте, то сразу чётко и ясно должно появиться осознание суровой действительности: нормальная жизнь закончилась и остался этап утилизации. Ты отжил своё, никому не интересен, никому не нужен и только мешаешь собственным детям.
Как, наверное, страшно оказаться перед таким фактом! Остаётся просто существовать здесь, без родных и радости, тоскливо ожидая неминуемой смерти среди чужих людей и в чужом месте?
Это вполне может случиться с человеком одиноким, не имеющим детей и родных.
Но когда тебя нагло сбагрили с рук родные дети?! Заручившись диагнозом равнодушного врача о старческой деменции и не обращая внимания на твои желания и игнорируя твои интересы, только ради своего удобства?
Тогда, наверное, это просто страшная трагедия! Трагедия впустую прожитой жизни! Ведь это означает, что ты умудрился воспитать бездушных и наглых детей, у которых не нашлось для тебя уголка, не только в доме, но и в жестоком, очерствевшем сердце!
Вожу грубой мокрой тряпкой по затёртому линолеуму и думаю: как-то нужно исхитриться и вырастить себе ребёночка. Лучше добрую и неравнодушную дочку, чтоб не попасть сюда доживать свои дни.
Наверное, эти все пожилые и пожухлые старушки проболтались всю свою жизнь в промозглом эгоизме, живя только для себя?
Такие мутные мысли носились в моей голове. Ещё более мутные, чем вода в казённом ведре, где я полоскала казённую тряпку. Тягучие мрачные думы мучили меня в мой первый трудовой день, глядя на медленно передвигающихся местных обитательниц, тихо шаркающих мягкими растоптанными тапками по бело-коричневому коридору. Их променад был обусловлен невозможностью прогулки на улице из-за потоков воды, льющейся с грустного неба, которое оплакивало потерю моей свободы.
Хотя положительного здесь оказалось тоже много: сестра хозяйка, оценив качество моей работы и унылость моей физиономии, пожалела меня - бедную студентку. Узнав, что я вынуждена подрабатывать, иначе хозяйка выгонит с квартиры, она, сбегав и пошептавшись с таинственной и всемогущей бухгалтершей, торжественно завела меня в кассу. И мне втихаря выдали аванс необходимый для уплаты долга моей блондинистой, молодящейся квартирной хозяйки.
Мало этого, потом мы прибыли на кухню, где благодетельница представила меня поварихам. Я была ими обласкана и накормлена. И тут, в компании лоснящихся и ахающих при каждом взгляде на мою тощую, по их понятиям, фигуру, поняла, что продержусь весь этот месяц и не умру с голода, немного объедая стариков и старушек.
В кухне было жарко и весело: бойкие и сытые краснощёкие красавицы весело переговаривались между собой, а если появлялся какой-нибудь дядька в сапогах, грузчик или сантехник, то грубые шутки прерывались звонким и раскатистым смехом.
Я сидела, вертя головой, как в цирке. Мне показалось, что лимит веселья, рассчитанный на это предприятие, для никому не нужных и брошенных стариков, медленно концентрировался только здесь, в царстве пара, запахов, бурлящих кастрюль и противно чадящих сковородок. Только здесь настоящая жизнь и радость!
Частичка этой радости перепала и мне! Благодаря ей, этой румяной и довольной жизнью сестре - хозяйке, поделившейся со мной частицей своего могущества, вечером я повергну в сладкий шок свою хозяйку Шарлотту!
И я рада этому, ведь в глубине души моя Швабра Борисовна, как я называла про себя, была добрая! Но гадская жизнь, трепавшая её долгие годы, значительно уменьшила лимит добра в душе этой бывшей девочки. Ведь ей под пятьдесят, а может и больше, а желания тридцатилетнего бойфренда, вскружившего ей голову и встречающегося с ней только при наличии у неё денежек, неиссякаемы. А у него завтра день рождения, деньги нужны Шарлотте - Швабре, как воздух! Только поэтому она на меня вчера так сорвалась.
Часть вторая:http://proza.ru/2020/07/04/1358
Вчера моя квартирная хозяйка Шарлотта Борисовна почти час орала на меня, чтоб я выметалась из её квартиры, раз не могу вовремя оплатить за комнату, любезно предоставленную такой неблагодарной девчонке, как я. Её слова образно рисовали мой психологический портрет грязно-бурыми красками на чёрном фоне.
В таких случаях никогда не возражаю и делаю вид, что слушаю. Не теряя времени, я и тогда углубилась в замысловатые слова конспекта, взятого на один день у трудолюбивой Алёнки.
Сама я никогда не напрягалась и даже лекции не конспектировала. Под монотонное жужжание глухого голоса препода всегда занималась каким-нибудь своим любимым делом.
Изучение предметов учебного плана по выбранной специальности в список моих любимых дел не входило. Перед экзаменами и зачетами моя память, подстёгиваемая чем-нибудь сладким, была более продуктивна, чем её хозяйка, старательно на лету запоминала разную нужную и ненужную мне информацию.
Конечно, я никогда не считала, что являюсь ангелом во плоти, но образы, которые примеряла ко мне вчера жутко блондинистая Шарлотта Борисовна, мне категорически не нравились, и в глубине души я с ней не соглашалась. А она визгливо продолжала предрекать мне трудное и гибельное будущее.
Она успокоилась, только увидев, как я, всё-таки состроив рожицу ангела, умильно посмотрела на свою провидицу и промяукала, что нижайше прошу её подождать до завтра. И она отстала.
С утра мне нужно сдать зачёт, а потом тащиться на край города в пристанище для сирых и убогих, где надеялась намыть грязной тряпкой небольшую щепотку золота, чтобы заткнуть фонтан грязи, бивший из глотки моей Кассандры, предрекающей мне темное будущее.
Я, конечно же, не надеялась, смогу ли сделать это прямо завтра, но брезжила впереди слабая надежда растопить её сердце, вестью, что я устроилась на работу! И воспользоваться этим, вымолив полмесяца отсрочки.
И я теперь иду на работу. Но какую работу? Нянькой или санитаркой: горшки выносить, мыть, подбирать. Но не в детский сад! В дом престарелых. Алёнкина мама сказала, что это обыкновенный дом для одиноких стариков.
Зачем мне туда идти? А другого варианта пока нет. Я понимаю: мама не сможет прислать мне последние, с трудом заработанные тугрики. Да и не захочет, если узнает, как я бездарно растратила квартирные денежки: просто устроила празднование своего восемнадцатилетия, лихо пригласив всю нашу группу! Набрали пива, солёной рыбки и за город к Пашке на дачу.
Весело было! Покуражились! А теперь – получи фашист гранату! Денег нет, а хозяйка с квартиры гонит!
Даже природа, хмурясь сизыми низкими тучами и понимая, что я тащу свою тушку в неминуемое рабство, оплакивает потерю моей свободы проливным дождём!
Мне нужны деньги! Нужны катастрофически! И прямо сегодня, а то хозяйка выкинет за дверь мой рюкзак. Эта швабра с нахимиченной головой может всё!
Ладно, ещё недельку я у неё могу выторговать, а дальше: лети птичка, лети!
А податься мне пока некуда. Только сюда в этот хмурый двор за неприступным бетонным забором.
Надо же, в воротах серьёзный охранник за полосатым шлагбаумом! Хорошо, однако, стерегут! Неужели старички такие весёлые, что разбежаться могут?
Огляделась. А ведь и немудрено. Отсюда так и хочется удрать: двор обступили неприступные мрачные типовые квадратные здания – коробки с небольшими окнами, так похожими на бойницы. Чинные и прилизанные, но на весёлые жилые дома совсем не похожи. Мне больше тюрьму напоминают.
Ага, вот несколько машин торчат на площадке у двухэтажной кирпичной постройки: наверное, это административное здание. Точно! Вот и вывеска над крылечком с простецким козырьком. За неприступной дверью, в этот храм старости и немощи, оказался длинный полутёмный коридор первого этажа с вереницей безликих дверей со скромными табличками. А вот и та, которая нужна мне. Простые, чёрные буквы, отпечатанные на белом листе А4 и вставленном в файл: Отдел кадров.
Дверь зверски скрипнула несмазанными петлями. За столом - скромная жрица этого храма – кадровичка. Худая до неприличия тётка с жёлтым желчным лицом и недобрым взглядом. Она скрепляет своей подписью моё заявление, и я, Синицына Юлия Романовна, выхожу из этой двери уже менеджером по клинингу. Или, если без глупых выкрутасов, то санитаркой, направленной к сестре - хозяйке. Там мне выдают халат и незатейливый инвентарь, в просторечии называемый «лентяйкой», тряпку и побитое ведро в придачу.
И сразу во второй корпус! По словам заплывшей жиром сестры-хозяйки, это теперь территория, где я должна трудиться: два этажа занятых ходячими стариками. Вернее, старушками.
Мне совершенно не нравится здесь, в бело-коричневых казённых помещениях, тускло освещённых редкими лампочками, но мне нужна эта работа.
Так и буду с покорностью домашнего хомячка шнырять между кроватями в тесных комнатках среди шарахающихся от моей тряпки обитательниц. Причём, не просто так, а строго по графику, утверждённому желчной кадровичкой. Или ещё кем-то!
А что! В этой работе, если рассудить, тоже есть свой кайф: тело работает, а мысли нестройной вереницей свободно каруселят по моей обычно занятой голове, внезапно получив свободу и ошалев от этого.
Вот и думаю я: как можно постоянно находиться здесь в этих хмурых стенах, с низкими потолками и тёмно - коричневыми панелями? Дышать даже не просто спёртым воздухом, а противным коктейлем запаха еды, хлорки и лекарств.
Жить, не имея возможности без согласования с угрюмой толпой, выпучившейся на визгливую солистку программы «Играй гармонь», переключиться на другую программу, если хочешь послушать хорошую музыку.
И точно зная, что как раз здесь и окончится твоя жизнь? Ведь однажды попав сюда, останешься тут навсегда, никому не нужным человеком! Настоящая жизнь закончилась, осталось только тоскливо встречать новый день, чтобы, дотянув его до вечера, вновь растянуться на кровати, кряхтя от боли.
Ради чего? Ожидать конца жизни? Причём, ждать здесь без родных, без любви – среди чужих людей!
Помнится у Патрика Зюскинда одна из его промежуточных отвратительных героинь, имела главную мечту жизни: умереть дома на своей кровати! Ради этого она готова была работать всю жизнь днём и ночью!
А этим, чьим-то отцам и матерям, даже в такой мечте отказано! И кем? Их же детьми!
Чего старикам здесь ждать? О чём мечтать? Что же им светит в этой жизни на заключительном этапе? Мне пока трудно предположить.
На мой взгляд, это практически пожизненное заключение! Без надежды на помилование!
Судя по последним годам моей бабушки, могу предположить, что старость и так не очень симпатична: сопровождаясь болями и печалями по прошедшей жизни, гнёт человека к земле, не давая никакой надежды!
Хорошо, если есть поддержка любящих тебя людей, которым ты не в тягость! И рядом родные и близкие, незаметно помогающие тебе справиться с неуклонно появляющимися сложностями! Тогда жизнь просто продолжается.
Но, если тебя вдруг вырвут из привычной обстановки и вопреки твоей воли заставят жить в чужом и казённом месте, то сразу чётко и ясно должно появиться осознание суровой действительности: нормальная жизнь закончилась и остался этап утилизации. Ты отжил своё, никому не интересен, никому не нужен и только мешаешь собственным детям.
Как, наверное, страшно оказаться перед таким фактом! Остаётся просто существовать здесь, без родных и радости, тоскливо ожидая неминуемой смерти среди чужих людей и в чужом месте?
Это вполне может случиться с человеком одиноким, не имеющим детей и родных.
Но когда тебя нагло сбагрили с рук родные дети?! Заручившись диагнозом равнодушного врача о старческой деменции и не обращая внимания на твои желания и игнорируя твои интересы, только ради своего удобства?
Тогда, наверное, это просто страшная трагедия! Трагедия впустую прожитой жизни! Ведь это означает, что ты умудрился воспитать бездушных и наглых детей, у которых не нашлось для тебя уголка, не только в доме, но и в жестоком, очерствевшем сердце!
Вожу грубой мокрой тряпкой по затёртому линолеуму и думаю: как-то нужно исхитриться и вырастить себе ребёночка. Лучше добрую и неравнодушную дочку, чтоб не попасть сюда доживать свои дни.
Наверное, эти все пожилые и пожухлые старушки проболтались всю свою жизнь в промозглом эгоизме, живя только для себя?
Такие мутные мысли носились в моей голове. Ещё более мутные, чем вода в казённом ведре, где я полоскала казённую тряпку. Тягучие мрачные думы мучили меня в мой первый трудовой день, глядя на медленно передвигающихся местных обитательниц, тихо шаркающих мягкими растоптанными тапками по бело-коричневому коридору. Их променад был обусловлен невозможностью прогулки на улице из-за потоков воды, льющейся с грустного неба, которое оплакивало потерю моей свободы.
Хотя положительного здесь оказалось тоже много: сестра хозяйка, оценив качество моей работы и унылость моей физиономии, пожалела меня - бедную студентку. Узнав, что я вынуждена подрабатывать, иначе хозяйка выгонит с квартиры, она, сбегав и пошептавшись с таинственной и всемогущей бухгалтершей, торжественно завела меня в кассу. И мне втихаря выдали аванс необходимый для уплаты долга моей блондинистой, молодящейся квартирной хозяйки.
Мало этого, потом мы прибыли на кухню, где благодетельница представила меня поварихам. Я была ими обласкана и накормлена. И тут, в компании лоснящихся и ахающих при каждом взгляде на мою тощую, по их понятиям, фигуру, поняла, что продержусь весь этот месяц и не умру с голода, немного объедая стариков и старушек.
В кухне было жарко и весело: бойкие и сытые краснощёкие красавицы весело переговаривались между собой, а если появлялся какой-нибудь дядька в сапогах, грузчик или сантехник, то грубые шутки прерывались звонким и раскатистым смехом.
Я сидела, вертя головой, как в цирке. Мне показалось, что лимит веселья, рассчитанный на это предприятие, для никому не нужных и брошенных стариков, медленно концентрировался только здесь, в царстве пара, запахов, бурлящих кастрюль и противно чадящих сковородок. Только здесь настоящая жизнь и радость!
Частичка этой радости перепала и мне! Благодаря ей, этой румяной и довольной жизнью сестре - хозяйке, поделившейся со мной частицей своего могущества, вечером я повергну в сладкий шок свою хозяйку Шарлотту!
И я рада этому, ведь в глубине души моя Швабра Борисовна, как я называла про себя, была добрая! Но гадская жизнь, трепавшая её долгие годы, значительно уменьшила лимит добра в душе этой бывшей девочки. Ведь ей под пятьдесят, а может и больше, а желания тридцатилетнего бойфренда, вскружившего ей голову и встречающегося с ней только при наличии у неё денежек, неиссякаемы. А у него завтра день рождения, деньги нужны Шарлотте - Швабре, как воздух! Только поэтому она на меня вчера так сорвалась.
Продолжение следует.