В начале ХХ века Генрик Ибсен в России был модным и популярным автором. Пожалуй, даже более популярным, чем в родной Норвегии. Во всяком случае, его пьесы на русских сценах ставились гораздо чаще, нежели в Скандинавии.
Есть у Ибсена интереснейшая трагедия «Бранд», написанная в 1865 году.
В России эту пьесу не слишком знали, она была известна в основном, поклонникам творчества Ибсена. А на театральные подмостки долго не могла попасть из-за ограничений церковной цензуры, весьма ревниво относившейся к сочинениям на подобные темы.
Нонконформизм Ибсена в «Бранде» достигает своего апогея. Монументальная фигура главного героя здесь лишена едва ли не всех человеческих черт – единая воля, стремление и фанатичная убежденность, в горниле которой сгорают самые сильные и святые человеческие чувства.
Пьеса – рассказ о священнике, одержимом мессианской идеей преобразования мира, желанием открыть темным и слабым душам людским дорогу к истине и стать их пастырем. Во имя этого священник требует от людей бескомпромиссности: «Все или ничего!», жертвует земной любовью, не дает предсмертного утешения матери, спокойно взирает на смерть сына, жены, затем гибнет сам, отвергнутый и непонятый.
В тексте пьесы Ибсен намеренно избегает точной формулировки идеалов, которые проповедует Бранд. Священник говорит о «деле Господнем», о необходимости «быть вполне самим собой», о том, что у него «цель одна, одна дорога: быть живой скрижалью Бога».
Но в сущности, чего он требует от людей – чтобы он оставили обычную жизнь во имя подвигов и жертв.
Ради чего? - Непонятно.
Лишь раз Бранд четко формулирует свои убеждения:
«Гуманность - вот бессильное то слово,
Что стало лозунгом для всей земли,
Им, как плащом, ничтожество любое
Старается прикрыть и неспособность
И нежеланье подвиг совершить;
Любовь трусливо им же объясняет
Боязнь - победы ради, всем рискнуть.
Прикрывшись этим словом, с легким сердцем
Свои обеты нарушает всякий,
Кто в них раскаяться успел трусливо.
Пожалуй, скоро по рецепту мелких,
Ничтожных душ все люди превратятся
В апостолов гуманности. А был ли
Гуманен к сыну сам господь отец?
Конечно, если бы распоряжался
Тогда бог ваш, он пощадил бы сына,
И дело искупления свелось бы
К дипломатической небесной «ноте»».
Страшно звучит, да еще из уст священника.
Впрочем, чего ждать от человека, который в ответ на мольбы и жалобы людей, умирающих от голода, отвечает: «…грех сейчас вам помогать: вас бог решил из тьмы поднять», требует от жены смириться с тем, что их маленький сын умрет, потому что он не может нарушить свой долг и пойти на компромисс.
Неужели, это герой? Человек, в сердце которого нет места милосердию и любви к людям, который сметает их, как щепки в погоне за абстрактным идеалом – герой?
Но ведь поводили параллели между ним и чистым образом Орлеанской девы – девушки, отдавшей жизнь за свою Родину, за людей и Бога.
Крайне интересна рецензия И. Ф. Анненского на эту пьесу, написанная в декабре 1906 – марте 1907 года. В ней Иннокентий Федорович так писал о главном герое и подобных ему людях:
«Меня интересуют Бранды, люди с широкими плечами и узкими душами, люди, для которых нет смены горизонтов, потому что неподвижная волчья шея раз навсегда ограничила для них мир полем их собственного зрения».
Анненский весьма точно описал, что такое религия главного героя, кто его Бог:
«Евангелие прошло мимо Бранда; может быть, он отбросил или сжег его, как вредное, вместе с тою частью сердца, которая мешала простору его мессианской идеи?
Да и в самом деле, формуле цельности решительно нечего делать с теми очаровательными поучениями Христа, которые так часто прикрывали женственную нежность его всепонимающего сердца.
“Не мешайте детям, потому что, кто сам не станет как ребенок, тот не войдет в царство бога”. – “Не упрекайте эту женщину за то, что она льет мне на ноги драгоценное миро...” – “Пусть тот, кто чувствует себя без греха, первый бросит камень в осужденную”. – “Не человек для субботы...”.
Во всех этих случаях чувство, минута кажется нам теперь еще необъятнее, чем общее выражение чувства. Но разве мог понять живого Христа мученик формулы и неверующий священник?».
«Бог для Бранда - Иегова. А его Христос не столько бог Нового Завета, сколько ветхозаветная жертва. И при этом хуже всего, что никакого Иеговы, в сущности, пожалуй что и нет, - а просто он нужен “для слабого века” - уж, право, не знаю, в качестве чего, судьи ли или угрозы?».
И. Ф. Анненский. «Вторая книга отражений».
В 1906 году, в самый разгар революции К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко включили пьесу в репертуарный план.
20 декабря 1906 года в Художественном театре была сыграна премьера одноименного спектакля.
Перевели трагедию специально для театра супруги Ганзен, ставил спектакль В. И. Немирович-Данченко, главную роль священника Бранда сыграл Василий Качалов.
«Бранд» стоит особняком в чреде ибсеновских спектаклей МХТ (С 1898 по 1917 годы на сцене театра было поставлено 9 пьес Ибсена – больше, чем произведений любого другого драматурга). Не только потому, что впечатление от него сравнивали с впечатлением от «Орлеанской девы» с Ермоловой в главной роли, и не только из-за того, что этот спектакль был первым полностью самостоятельным режиссерским опытом Немировича-Данченко в МХТ.
«Бранд» особенный еще и потому, что он открывает целую череду постановок Немировича-Данченко, объединенных общей темой. За ним последуют «Анатема», «Братья Карамазовы», «Николай Ставрогин».
Что за тема? Да все та же – «проклятые вопросы» Достоевского, еще более остро вставшие перед лицом кровавого безумия революции 1905-1907 годов.
Ужели такой герой, как бескомпромиссный, не умеющий любить и прощать, фанатичный пастырь вдохновил режиссера? Да еще после ужасов московской зимы 1905-1906 годов, после баррикад, казацких расправ, бессмысленных убийств…
Не верится.
Но, может быть, Бранд Качалова не равнозначен ни герою пьесы, ни оценке Анненского?
А текст?
Критики свидетельствуют, что в спектакле было много пропусков текста, в частности опущены две сцены из пьесы:
- самая первая, где описана встреча священника с крестьянином, спешащим домой к умирающей дочери, но не решающемся идти опасным горным перевалом, за что Бранд его резко осуждает,
- предпоследняя, в которой толпа покидает пастыря в горах.
К сожалению, нет уточнений, что именно из текста пропущено.
Возможно, со сцены не звучал этот жуткий гимн антигуманиззму и отрицанию милосердия, который я процитировала выше.
Даже среди других ибсеновских героев Бранд слишком невероятен, невозможен, чтобы быть реальным.
Конечно, трудно, читая Ибсена, «заподозрить» его в чувстве юмора.
Но вдруг Бранд – это насмешка над нонконформизмом, своеобразная антиномия самого себя?
Если не у Ибсена, то у Немировича-Данченко и Качалова.
Полагаю, спектакль «Бранд» в МХТ не возводил бескомпромиссность в абсолют, скорее ставил, как проблему. Качалов в роли священника был, по свидетельству критиков, не неистовым, а убежденным, спокойно уверенным, способным на страдания (в чем никак не веришь Бранду из пьесы). И толпа, которая шла за Брандом - Качаловым, была не просто толпой, ведомой недобрым пастырем, а людьми, объединенными порывом пламенной веры.
В финале пьесы Бранд, увлекаемый лавиной, успевает задать последний вопрос небу:
«В самом ли деле человеческая воля так же ничтожна, как песчинка на мощной деснице Господа?»
и слышит в ответ:
«Бог, Он — deus caritatis!» (Бог Милосердный).
В своей рецензии на спектакль критик П. Муратов упрекает режиссера за то, что он заменил эти финальные слова пьесы на «Бога Милосердия». Рецензент не понимает смысла этой замены.
Но, по всей видимости, он есть, и очень важный. Иначе, зачем было это делать?
«Бог Милосердный» и «Бог Милосердия» - эти два выражения не равнозначны.
«Бог Милосердный» - это характеристика, как одно из многочисленных имен Аллаха в Коране. Милосердным бывал и Иегова к своему народу, когда народ повиновался ему и чтил его. В отношении такого бога вполне уместен вопрос: «Если Бог милосерден, то откуда ад?».
«Бог Милосердия» - иное.
Это «Бог, богатый милосердием» (Еф.: 2.4), «Тот, Кого Иисус Христос открыл нам как Отца» (Ин.: 1.18).
То есть Он сам – милосердие. Это Бог любви, сам принесший жертву, а не требующий ее от людей («Бог, богатый милосердием, по своей великой любви, которой возлюбил нас, и нас, мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом» (Еф.: 2.4 -5)). Такой бог, которого не знал, не видел бескомпромиссный Бранд.
Может, в этой фразе, столь резко контрастирующей с революционным безумием, которым была охвачена Россия, и был скрыт главный смысл, главный посыл спектакля, поставленного в самый разгар кровавого хаоса?