Я закончил предыдущее повествование, когда нас студентов-дезертиров, т.е. негодных к нормальной службе, назначали на корабли бригады ремонтирующихся кораблей, которой командовал в тот момент контр-адмирал В.А. Горев, по прозвищу «Беда». Худую и сутулую фигуру этого достойного человека, всю жизнь отдававшего Северному флоту, мы, правда, видели один раз, когда принимали присягу. А пока жестокий рок делил наше построенное в две шеренги сообщество на отдельные группы, коим предстояло нести службу на субмаринах в акватории СРЗ-10, открывающейся у подножия сопки.
Со студентами, как я понимаю, никому возиться не хотелось, поэтому всех разместили в казарме около плаца, и ребята жили, как на курорте, не впрягаясь, по сути, в военную лямку. И только мне с двумя товарищами, Володей и Витей, выпала другая участь, о чем я, признаться, не жалею. Наш атомоход 671-го проекта, последний из построенных на Адмиралтейских верфях в Ленинграде, встал в ремонт по уважительной причине. В подводном положении у вражеских берегов обнаружилась течь реактора левого борта на неотключаемом участке. Этот реактор пришлось вывести, и возвращаться с работающей ППУ только правого.
Тут я, пожалуй, чуть поясню, что 671-е многоцелевые субмарины «Ерш», проектант – ленинградский ЦКБ «Малахит», а создатель атомной установки – горьковский ОКБМ, имели паропроизводящую установку ОК-300. Цель всего проекта, первоначальное техзадание на который было выдано еще в 1959 году, создать скоростной и компактный корабль с так называемым «альбакоровским» корпусом, т.е. в виде веретена или вытянутой капли. Такой корпус позволял существенно уменьшить гидравлическое сопротивление при движении под водой. Правда при движении в надводном положении он был совершенно не оптимальным, при увеличении хода начинала вибрировать корма, и возрастало волновое сопротивление. Поэтому подводная скорость в 33 узла была втрое выше надводной.
Конструкторов ждала одна существенная проблема: размещение тяжелой атомной ППУ, которая вместе с тяжелой турбиной оказывалась в сужающейся кормовой части. Атомный «мотор» перевешивал относительно толстый и легкий нос. Поэтому требовалось ужать по- максимуму реакторы, поскольку компактный агрегат, это еще и легкая биозащита. Как было уже сказано, реактора два, и расположены они побортно в одном отсеке. Между ними имеется проход в корму. У каждого ректора по четыре парогенератора, на крышках которых расположены главные циркуляционные насосы. Такое конструктивное дробление оборудования на мелкие элементы, расположенные вплотную к корпусу реактора, позволили сделать его габариты минимальными. Но появлялись короткие участки трубопроводов без арматуры, и протечку на них невозможно было отсечь.
Возвращаюсь в русло рассказа. От течи произошло запаривание части реакторного отсека, и радиационная обстановка постоянно ухудшалась. Тем не менее командир и экипаж приняли геройское решение не демаскировать позиции, а идти домой в подводном положении. Корабль вернулся на базу, и все остались живы, но многие перебрали допустимые дозы и были списаны. От численного состава осталась едва ли треть. Несмотря на то, что наша усталая подлодка стояла у пирса судоремонтного завода, она все равно требовала внимания и обслуживания. Ремонт тоже делался с участием моряков, так что отдыхать команде было некогда, и наша троица в качестве пусть неполноценного пополнения, оказались очень кстати.
Студенты носили обычную форму подводника с матросскими погонами, но вот пилоток почему-то не дали. Вместо них на наших головах красовались странные фиолетово-малиновые береты, по которым можно было безошибочно определить в нас странных чужаков. Если при взгляде с сопки охватить панораму СРЗ-10, то наши шапки мелькали по заводу, как грибы-поганки, вызывая нездоровый интерес местного офицерства.
Нас троих поселили не на берегу, а на плавказарме, где обитал экипаж субмарины. Немногочисленные нижние чины столпились у лееров, узнав, что к ним ведут новых матросов и предвкушая новые знакомства и, возможно, некие традиционные шутки. Но встретивший нас у трапа командир субмарины поставил крест на их намерениях, пояснив, что мы студенты, т.е. гражданские по сути лица, которым придется тут пожить пару месяцев. Плавказарма, наш несамоходный плавучий «отель», делилась как апельсин на четыре части для четырех экипажей. Наши пенаты располагались в надстройке наверху в носовой части. Поскольку больше половины команды отсутствовало, места было полно, и нас поселили не в кубрике, а в отдельной каюте, где раньше располагался начфин. Кроме четырех коек в два ряда глаз радовал персональный холодильник, какая-то тумбочка и круглый иллюминатор на уровне лица.
Первый день казался бесконечным, ведь за стеклом стоял, простите за тавтологию, полярный день, и солнце просто ходило кругами, не ныряя за горизонт. Но только мы вознамерились готовиться ко сну, как объявили общекорабельную тревогу. На Полярный надвигался ураганный ветер. Погода на Севере, это что-то. Она уже продемонстрировала снег в жару, а тут решила порадовать ураганом. Ветер на жаргоне делился на три номера: ветер раз, два и три. Самый сильный ветер -раз запросто сбивал человека с ног, срывал крыши и творил всякие безобразия. Я своими глазами видел как-то раз, что несущего лист рабочего завода просто приподняло над землей шквалистым порывом.
Ходила легенда, что усердный замполит одного экипажа улетел на стенде наглядной агитации, как волшебник на голубом вертолете. Борца за идеологию сдуло с берега, но он не расстался вовремя со коммунистическими скрижалями, которые тащил над головой. Молодой офицер оказался посреди акватории к вящей радости свидетелей. Его, разумеется, спасли, а весть о происшествии мгновенно превратилась в былину, причем каждый моряк заносил новоявленного пилота именно в свой экипаж.
Но нам, сонным и усталым, было не до того. Однако мы пока еще неуверенно надели робы т.е. костюмы флотские, и побежали вместе со всей командой на корабль. Субмарина стояла у пирса довольно далеко от плавказармы, и надо было сделать большой крюк по территории завода, чтобы оказаться на месте. Мы были приписаны к группе дистанционного управления реакторами в БЧ-5, и нам пришлось знакомиться с нашим боевым постом в нестандартной обстановке. Небо потемнело, шквал хоть и не валил с ног, но бил в лицо и мешал движениям. Тяжелый черный корпус корабля шевелился на внезапно образовавшейся зыби и дергал швартовы. Внутри было неуютно, хотя мы и оставались в тот вечер статистами, но общее напряжение передалось и нам. В небольшой выгородке поста управления энергетической установкой мы теснились с двумя каплеями. Периодически поступал приказ осмотреться в отсеках, но все было в норме, и через пару часов ветер упал, и мы, уже чувствующие себя чуть-чуть причастными, побрели в свой родной плавучий дом.
Рыба.
Рыбы в Оленьей губе не счесть, как алмазов в каменных пещерах. Её ловят и офицеры, и матросы прямо с пирса, если есть свободное время и желание. Правда имеется, как говорится, один нюанс. Очень уж акватория СРЗ-10 была грязновата с точки зрения радиоактивности. Удивляться не чему, поскольку за много лет ремонта атомоходов со всякими проблемами загрязнение было неизбежно. По гавани болталось судно-грязнушка СТС-8: несамоходная наливная баржа для сбора радиоактивных жидких отходов. Ее подтаскивали к очередному кораблю для исполнения прямых обязанностей, и конечно немного жидкости бывало, проливалось мимо. Вообще к экологии тогда относились попроще, и серые мрачные воды Кольского залива безропотно принимали все техногенные следы человеческой жизнедеятельности.
Так что рыба в пищу не годилось, и оставался только спортивный интерес. Как-то померяли мы дозиметром бета-радиоактивность, на чешуе свежепойманных экземпляров. Если на природном камне бывает 20-30 распадов в сек, больше всего у калийных удобрений, где присутствует радиоактивный изотоп калий 40, там может быть и все 70 распадов, то на нашей рыбе мы стабильно получали от 120 до 180 распадов, как на специальных перчатках в лаборатории, в которой ведутся работы с радиоактивными изотопами.
Есть нельзя, а что же можно? -спросите вы. Можно изготовить сувенир из североморского бычка. Это предок или брат нашего ротана, плавающая челюсть, которая глотает любую гадость. Матросы нашего экипажа показывали своих драгоценных высушенных бычков с раззявленной пастью и покрытых лаком. Следуя матросской традиции, мы одолжили крючок, смастерили снасть, благо бычки сновали повсюду, отобрали самого красивого. Потом взяли оголенный провод от электрического чайника, и в соответствии с инструкцией, трахнули бычка током из розетки, от чего тот подох с раскрытым от обиды ртом. Мы оставили сушиться наше будущее суперчучело, но не учли, что на плавказарме было полно тараканов, и те решили, что им доставили изысканный обед. Пока мы были на службе шестиногие наглецы изрядно пиднадкусывали наш трофей. Его пришлось просто выкинуть в иллюминатор, и больше мы ихтиологией не баловались.