Дело было зимой, незадолго до Нового года. Возвращаюсь я как-то домой, а в подъезде – мальчик лет шести-семи. Один. Греется у батареи, мокрые насквозь перчатки сняты – сушатся, дует на озябшие пальчики. К стене прислонена пластиковая лепёшка для катания с горки. Я прохожу к лифту, нажимаю кнопку, исследую пустоту почтового ящика, всё это делаю с каким-то сложным чувством. Лифт приезжает, но я решаюсь спросить у ребёнка, всё ли в порядке. Мало ли что, думаю.
И он поднимает на меня несчастные глаза и говорит, что замёрз. На улице минус двадцать – как вообще можно было отпустить такого малыша гулять! Я спрашиваю, почему не идет домой, и тут выясняется, что дедушка велел ему ждать в подъезде, а сам уехал на работу. «Ненадолго, он быстро приедет!» Было видно, что мальчик провёл на улице какое-то время, он катался с горки. Потом вошёл погреться, видимо, с кем-то из жильцов. Я медленно офигеваю и предлагаю принести ему сухие варежки и горячий чай. Или вообще идти домой! Но нет, домой нельзя, дедушка будет сильно-сильно ругаться. Пацан наотрез отказывается, и я решаюсь съездить наверх посоветоваться с мужем.
Быстро объясняю ему ситуацию, а сама вспоминаю давнюю историю, когда мы с ним нашли потерявшуюся девочку и привезли ее в другой район родителям, которые даже не были встревожены или хотя бы удивлены факту потери и совсем не обрадовались последующей счастливой находке. Девочка была встречена площадной бранью, а на нас хмуро и недобро посмотрели похмельные мужские лица, так что мы поспешили поскорее убраться оттуда.
Муж суёт мне в руки одни из перчаток сына, советует не горячиться, а в глазах мысль о том, что неплохо бы на этот раз не лезть не в своё дело. Но я понимаю, что этого он мне никогда не скажет.
Я возвращаюсь к парнишке, а там стоит соседка по подъезду, женщина сложной алкогольной судьбы, но в неожиданно ясном состоянии, явно знающая мальчика, потому что называет его по имени – Максимка. Она предлагает покатать мальчика в тёплой машине, но мальчик твёрдо отказывается. Я спрашиваю, знает ли она номер телефона дедушки, но она вяло отмахивается рукой. Когда от Максима удаётся добиться, что некая бабушка Рая живёт в этом же подъезде на 8 этаже, до меня доходит, что по каким-то причинам туда ему идти нельзя. Но я также понимаю, что оставлять ребёнка в холодном подъезде на чёрт знает какое время тоже нельзя.
И я пускаюсь на обман: обещаю, что мы непременно вернёмся ждать дедушку, но сперва покажемся бабушке, на всякий случай. Максим неохотно идёт. Мы едем с ним в лифте, и я вижу, как тонок его комбинезон, и подозреваю, что тёплого свитера под ним нет в помине. Дверь открывает хмурая женщина лет пятидесяти. «Это ваш мальчик?» - спрашиваю я. Вместо ответа она начинает ругать парня и поминать деда нехорошими словами. Пытаясь нейтрализовать непонимание в глазах, я спешу объяснить: «Он стоял в подъезде один! Он замёрз!» Мне кидают сквозь зубы мрачное «спасибо», в подтексте я улавливаю «лучше бы не приводила». Дверь захлопывается, и я успеваю увидеть затравленный взгляд маленького человека.
Ну, по крайней мере, он дома, в тепле, утешаю я себя. Или же я, возможно, невольно создала ситуацию, в которой крайним опять окажется этот неприкаянный ребёнок.