Та осень началась с того, что я наконец-то надел свой любимый светло-кофейный плащ, запустил руку в карман, и – о-ла-ла – вынул тонкую, женскую перчатку. Сразу стало светло и одновременно грустно. Сколько она там пробыла? Кто: Оля? Таня? Алиса? Захотелось немедленно выпить. Чем я и занялся. Но в такие дни, сколько ни бери, всё равно три раза бегать. Я побежал четвертый – он и стал роковым. У метро подобрал маленькую, грязную собачку. Прижал её к сердцу. Собачка радостно засучила лапами, и мой любимый, светло-кофейный стал напоминать защитную форму африканского революцьионэра. В таком виде, с собачкой на руках, я притащился в общагу литинститута. Уложил питомца на свой диванчик, укутал: морда на подушку, лапка на одеяло. Сам закурил и думаю: вот на кой хрен я припёр животное? Но тут в коридоре раздался шум: толпа литературной молодёжи отмечала какое-то событие – то ли поминки чьей-то зловредной тёщи, то ли чью-то нежданную беременность. Я погасил свет, прикрыл дверь и вышел «в люди".
А буквально следом за мной, спустя каких-то десять минут в общагу завалился мой приятель, начинающий тульский стихотворец А.К. Толкнул дверь в мою комнату – темно; крикнул – никто не отвечает. Заходит в соседнюю комнату к монгольскому писателю Цыбику джаб 14-му и спрашивает: - Цыбик, ты Витакова видел?
- Видел, брат. Только он в собаку превратился. Не веришь? Пойдём- посмотрим. Но ты вначале выпей, а то сердце не выдержит. Вы же чурки русские в реинкарнацию не верите, над буддизмом смеётесь! Вот сейчас сам во всём убедишься. Но вначале выпей.
Ну, когда стихотворец, да ещё из Тулы отказывался махнуть. Махнули они из обкусанной пиалы. Идут в мою комнату, включают свет, а там – морда на подушке, лапка на одеяле, и сигарета в пепельнице дымится. Оба с диким лаем выскакивают из комнаты. Причём А.К. кричит Цыбику:
- Цыбик, а чем эта коллективная белая горячка лечится?
На что невозмутимый сын монгольских степей отвечает:
- Водкой, брат. Чем же ещё!
Пошли они отмечать реинкарнацию друга в комнату Цыбика. В моей оставаться, сами понимаете, жутковато было.
Через какое-то время иду по коридору я. Слышу обрывки теософских споров из-за двери Цыбика. Дай, думаю, зайду. Ну и зашёл!
Нет-нет, у Цыбика как были узкими глаза, так остались, просто они вдруг приняли вертикальное положение. Он упал передо мной на колени. Обхватил мои ноги и жалобно прошептал:
- Витаков, ты великий шаман. Но только, пожалуйста, больше так не делай!
А я смотрел в мутное осеннее окно, стараясь глубоко в карман затолкать эту чёртову перчатку. А на душе было светло и грустно одновременно.
Следующая история