Утром, под ярким солнцем, падавшем сквозь листву на скамейку сада, он, может быть, первый раз за два года почувствовал, что все нормально. Не идеально, но нормально, лучше, чем было прежде. Что это хороший и реальный мир. И он живет в нем своей, вполне допустимой жизнью, в чем бы она ни заключалась. Ему лишь было жаль, что не с кем поделиться этой внезапной радостью. Его счастье было неполным, как бывает, когда в одиночестве слушаешь красивую мелодию. Но если кто-нибудь разделил бы с ним эту странную радость – картинка исказилась бы, как от порыва сильного ветра.
Он уже не сомневался, что все правильно – и правильно, что все кончилось. От этой мысли он вдруг почувствовал невероятное облегчение. Он вспомнил громкий, зашкаливающий пульс той жизни, так что люди почти не слышали друг друга. Они вообще почти не слышали друг друга, во всяком случае, в последние годы. А теперь так тихо! И как это было теперь далеко, словно приснилось ему. А недавно еще так болело! Может, он не добился, чего хотел, но он хотя бы попробовал.
Надо барахтаться, чтобы существовать. "Взрослое" счастье достигается долгими усилиями – и все ради того, чтобы мелькнуть и никогда не повториться. Как кончается все, чтобы, может быть, смениться лучшим. Но для этого надо быть свободным. Поэтому после многих лет жизни он сознательно выбрал одиночество, как самую подходящую ему форму.
Он позвонил по мобильнику сыну, которому исполнилось пятнадцать лет, и который второй год отмечал день рождения без отца.
Потом он решил заняться делом. И вдруг, словно в компенсацию недавнему воодушевлению, впал в уныние – прямо за мольбертом. Не все получалось, но не в этом дело. А в чем – было непонятно.
https://proza.ru/2012/09/08/1810