«Некоторым людям. Не идёт быть старыми. А некоторым — идёт. То есть, типа, «а чё бы не состариться?!.» Или, «все — и я!»
У меня сохранилась фотография. ЧБ, более чем сорокалетней давности. Под ником — «три грации».
/У меня есть и ещё одна фотка, которую моя, резкая на комплементы матушка, так и называла — «три грации». Вызывной фотограф, общий классный и — «можно один, как хотите» — снимки. И та — по желанию — фота, была про меня и двух моих школьных подруг. Выпускной «десятый», юные дарования — чёрная, белая, рыжая. Как в гармоничной лошадиной тройке. Очаровательны, в своей гуттаперчевой пубертатности. Наивны, эгоистичны и «всё впереди». /
Фотографировал дядя, в парке на Левобережной. Мы, помню, пошли гулять. Тётушка, дядя, мать, я и Дрим. Беспокойный наглый пёс — собственность московских родственников. Парк старинный, обширный и залесённый. Красивые виды — раскидистые липы, дубы, клёны; травянистые пляжи, во все стороны; мост длинный, могучий, Ленинградский. И множество аллей, по которым чинно движутся — в основном парами — профессура, с неближнего «Сокола». Так мне, почему-то думалось и запомнилось. Видимо, влияние среды.)
Мы ходили туда, иногда. И зимой, и осенью и летом. Благо, в Москву я моталась часто. Но таким составом — редкий случай, моя мать не слишком любила столиц. Хотя, когда-то отучилась пятилетку на Покровке. Значит, в тот раз — приехала по случаю, и по нему же, мы и отправились в прогулку. Тогда, мобильников с камерами не было. Дядюшка — стало быть! — вооружился фотоаппаратом специально. Для истории! И вот снимок. Стоим: тётка Муза, маман, я — посерёдке. И ясно белый, кудлатый — мелким бесом — пёс. У ног вертится. Выражения лиц расслабленные и мечтательные. Молодые ещё мама и тётенька, и безбашенная я.
Хорошо помню: тонкие летние джинсы — сестра подарила из поездки. Сабо на толстом каблуке и с заклёпками по периметру стопы. Вельветовый жакет и фирменную блузку под ним. Мне «всё это шло!» и кадр сие отразил. Поэтичная Муза — в цветастом интеллигентном июньском платье, на матери — костюм и блуза с бантом.
И я живо представляю, как дядюшка глядит через видоискатель на всё это великолепие. И улыбается. Юркий, всё время вылезающий на передний план, пёсик не держит резкости. Но — это не важно. Он такой!
Обе подруги оказались восприимчивы «к старости». Им пошлО. Они вовремя мерно опустили углы губ, груди, животы и задницы. Учитывая, всё возрастающую во Вселенной, гравитацию. И, видимо, так старались. Что забрали — заодно — и мою. Старость.
Оставив. Вечно молодой, вечно пьяной..»