Раннее майское утро. Аэроклубовский аэродром Бордовичи, зелёный с красными звёздами По‑2, точь-в-точь, как в кинофильме «Небесный тихоход», и мы, небольшая группа курсантов, ждущая своей очереди на первый в жизни прыжок с парашютом. «Ну что, штаны у всех сухие? Отказников не будет? – вместо приветствия белозубой улыбкой одарил нас парашютист-инструктор, он же лётчик, Сергей Ульянов. – Значит так, в полёте по моей команде аккуратно, подчёркиваю – аккуратно, выходите из своей кабины на крыло, становитесь во весь рост, удерживаясь левой рукой за борт задней кабины. На землю не смотреть! Можете себе представить, что вы готовитесь к прыжку в воду. По команде «Пошёл!» делаете шаг вперёд, и… значок парашютиста ваш, девки – тоже. Всё ясно?»
Ещё бы! С детства помню, как приехал домой в свой первый отпуск Костя Белозёров, учившийся в Чугуевском лётном. Пришел в клуб на танцы, снял скромную курсантскую шинелку, а под ней на тёмно-зелёной габардиновой гимнастёрке этот значок – синий вытянутый ромбик с белым куполом и алой звездочкой вверху. И точно, девки к нему, как мухи на мёд…
Клушей втискиваюсь в переднюю кабину. Ранец основного парашюта, словно старик Хоттабыч, вцепился мне в спину и не отпускает, слегка подавливая на плечи. Приятно так подавливая, успокаивающе, ведь в его руках моя жизнь. Техник провернул винт, По‑2, кашлянув пару раз, как заядлый курильщик, выплюнул сизый выхлоп и стронулся с места. Он спокойно рулил, покачивая плос-костями с расчалками, а душа моя потихоньку уходила в пятки. Небольшой разбег, и мы в воздухе. Даже взлёт не отвлёк меня, так велика была важность предстоящего. Как выйду на крыло, сумею ли удержаться на нём до команды, как ухитриться не смотреть на землю, как… И всё. Дальше моё воображение отказывалось работать, я просто не мог себе представить, как это сигануть с летящего аэроплана в никуда…
С набором высоты горизонт просматривался всё дальше, земля становилась всё необъятней, увеличиваясь в размерах, а люди и всё остальное, что осталось внизу, на ней, становились всё меньше. Вот миниатюрное здание штаба и наша казарма. Стоянка с игрушечными «Яками» и курсантами второй эскадрильи на утреннем построении. Уходящая вдаль ветка железной дороги на Бежицу да за лесом деревенские постройки Ивановки. Она почти примыкает к крокам аэродрома, который сейчас находится почти под нами.
– Выйти на крыло! – даёт команду инструктор. Я, к великому удивлению, довольно легко преодолевая сопротивление ветра, намертво ухватившись за центральные силовые стойки, осторожно встаю, переношу ноги на плоскость и, перехватив руками борт кабины инструктора, смотрю на него с такой надеждой, с какой и на маму родную в детстве, наверное, не смотрел. А он в это время, поглядывая вниз, прикидывал точку сброса с тем, чтобы я опустился в зону безопасного приземления. И оказалось, что мы оба в это время были заняты каждый своим делом.
«Как на полуторке», – абсолютно некстати вспомнилась одна из поездок в райцентр Ямполь в кузове автомобиля ГАЗ-АА. Точно так же тогда я стоял на ветру с группой школьников, держащихся за леерное ограждение кузова. И вообще кто за что мог. Я держался за свою одноклассницу, стоящую впереди, и был ни жив, ни мёртв, потому что руки мои в поисках опоры случайно оказались в области её упругой, как мячик, груди, да и остались там – она не возражала. До сих пор помню. Наверное, поэтому я не расслышал сразу команду Ульянова.
– Пошёл! – энергично повторил он рукой, и я, как расстрелянный, рухнул вниз. Страха перед прыжком, кажется, не было – был невероятно сильный страх струсить. И ещё было какое-то неземное блаженное состояние, когда привычная реальность теряет очертания, а всего меня, как во сне, кто-то начинает переворачивать, словно пытаясь рассмотреть со всех сторон. Кто? Думаю, ангелы. Потому что стрельнули стропы, вверху слегка хлопнуло, купол раскрылся. Иначе – были бы черти.
Что точку сброса я прозевал, стало понятно, когда центр аэродрома остался у меня за спиной. Лихорадочные попытки изменить траекторию снижения с помощью строп успеха не имели. И это плохо. «Учитесь, рано или поздно это вам пригодится», – запоздало вспомнилось. Метров со ста я уже понял, что меня сносит в самый опасный район приземления – на стоянку авиатехники. Я шелестел вниз, пытаясь обуздать непослушный парашют, который упорно тащил меня прямо на два отдельно стоявших По‑2, а сознание уже чётко рисовало картинку конструкции его деревянного крыла – набор лонжеронов и многочисленных нервюр, обтянутых перкалью. И шо, если я туда «гепнусь», как говорят в Одессе? Вам сапоги не жалко, они ведь почти новые?
Бог миловал. Просвистев перед самим носом этой обаятельной деревянной конструкции, я «гепнулся» впереди неё, прямо перед строем второй эскадрильи к ногам её комэска Ивана Никитича Захарова. Из огня да в полымя, как говорила моя бабушка, имея в виду что-нибудь очень нехорошее.
– Эскадрилья, смирно! – вытаращив на меня глаза, тут же скомандовал находчивый комэск. – Курсанты, судьба дарит вам наглядный пример того, шо может быть, когда не умеешь управлять куполом! Учитесь, а то это может плохо кончиться!
Вот такой дебют под куполом ПД‑47 в весеннем брянском небе.
Дальше пошло везение. Во-первых, не нужно было выходить на крыло, все последующие прыжки своей небогатой парашютной биографии я совершил с самолёта Ли‑2, недостатка которых в Балашовском военном училище лётчиков не было. Бросали нас группами по десять-пятнадцать человек. Все прыжки совершали с принудительным открытием парашюта, что упрощало психологически весь процесс: раз сказали, что сам откроется – значит, откроется, там есть кому за это отвечать. Что, не так?
По команде «Приготовиться!» цепляешь карабин вытяжного фала за металлический трос над головой и медленно перемещаешься вслед за впередиидущим к открытой входной двери «Дугласа», в которую только что сиганул твой товарищ. Это подбадривает, он смог, а я что – рыжий? Впрочем, рыжие, как правило, оказывались самыми смелыми.
Прыжки зимой имели особую прелесть. Подходишь к двери, а там белая февральская метель на фоне размытых очертаний земного ландшафта. И сколько до самой Земли-матушки, уже и дела как будто никакого – на тебе меховая куртка, перепоясанная подвесной системой, шапка-ушанка с завязанными клапанами, и тебе морозный ветер нипочём – с замирающим сердцем, словно в омут головой. И ждёшь, когда встряхнёт тебя Спаситель, и ты словно в другом мире оказался. В ярком, солнечном, где нет никакого ветра-урагана, а есть белый купол над головой и ты, удобно упакованный под ним, а где-то вдали, да и совсем рядом, сверху, снизу твои товарищи, с которыми ты на радостях кратко готов обсудить любую глупость – слышимость на высоте в пустом небе великолепная! И скользите вы такой весёлой и легкомысленной компанией вниз, стараясь перекричать друг друга (словно пацаны в детстве на санках с крутой и высокой горки), совсем позабыв, что впереди земля. А она требует к себе внимания. И уважения. Иначе и кости переломать недолго. Потому-то метрах на ста в воздухе уже полная тишина. Хорошо выбросил, все идём кучно с небольшим интервалом безопасности и, главное, в центр поля, не придётся далеко парашюты тащить. Ну вот, совсем рядом, ноги вместе, по ветру, сгруппировался – бум!.. И на боку. А ветерок есть, он тут же в купол, не успевший погаснуть, и потащило тебя по снегу, словно на собачьей упряжке, лови кайф! И редко кто старался в этот момент погасить парашют стропами – и какой же русский не любит быст-рой езды! И правда, так хочется иногда сказать в такие минуты: «Чёрт побери всё!» И думаешь: а не прыгал ли сам Николай Васильевич с парашютом?
Как-то возникла у нас проблема сдачи спортивных нормативов – каждый второкурсник до отпуска обязан стать как минимум третьеразрядником. Иначе… одним словом – это армия.
– Братцы, я придумал! – нашёлся вдруг один из нас. – Чем уродоваться в такую жару на стадионе, давайте лучше станем спортсменами-парашютистами. Нам-то не хватает до норматива по два-три прыжка.
– Поддерживаю, – был лаконичен второй.
На том и порешили.
Начальник парашютно-десантной службы (ПДС) доб-родушно-грубоватый майор Волк к нашей инициативе отнёсся с большим энтузиазмом:
– Молодцы курсанты, сами рвутся к парашюту! – восторгался он. – Сразу видно, что не первокурсники, которых, как слепых щенят, приходится в воздухе выкидывать из самолёта. В воскресенье на прыжки!
И вот пятый прыжок совершён, парашют уложен на следующий, шестой. Через день мы снова натянуто улыбаемся друг другу, сидя в Ли‑2, набирающем высоту над аэродромом. Напротив нас четверо бортрадистов – солдат-срочников, выполняющих свою программу парашютной подготовки.
– Внимание! – самолёт на курсе. Я иду первым. Стоя у открытой двери и, глядя вниз в завывающую бездну, ощущаю лёгкий адреналиновый холодок у сердца. Такой, который всегда возникает где-то в глубине души, когда, запрокинув навзничь голову, вглядываешься в непостижимую бездну голубого неба.
– Пошёл! – почти на автомате вываливаюсь, сразу осознавая, что отделился не совсем удачно, головой вниз. Словно вспышкой, мгновенным снимком отпечатался громадный ревущий Ли‑2 под странным ракурсом – вид снизу. Через мгновение он исчезает вместе со своим оглушительным рёвом. Резкий рывок, меня куда-то бросает, бьёт о стропы и… о, чёрт! Чувствую и вижу, как правый сапог, ехидно скользнув по ноге, закрутился на фоне пашни. Забыв о парашюте, всем телом тянусь к нему, но… видит око, да зуб неймёт – белым лебедем крутилась вокруг меня одна лишь портянка, она-то и осталась в руках. Новенькая, впервые одетая в такие же новые, только что полученные сапоги, взятые на размер больше (чтобы в карауле было теплее), она теперь была доказательством моей борьбы в воздухе за сохранность личного вещевого имущества. И тут я вспомнил майора Волка – «словно в плен к немцам», по-детски проявилось в сознании. Приземляться расхотелось.
К счастью, всё произошло удачно. Третий разряд по парашютному спорту я получил. Другие сапоги – тоже, но уже «бэушные». Правда, с интересным комментарием старшины Середы. А комментарий начальника ПДС, майора Волка со свирепым лицом, стал в полку бестселлером.
«Век живи, век учись…» – говорил мне мой отец.