...
- Здравствуй, Егор Ермолаевич, - от кособокой калитки поприветствовал, вышедшего на такое же кособокое крыльцо старика, Михаил Васильевич Игнатьев – председатель коммуны "Красный Берег".
- Здорово, здорово, - как и обычно, внешне неприветливо, поприветствовал гостя старый охотник Кочерыга. Понимал, что не просто так пожаловал к нему такой гость.
- Поговорить хочу.
- Давай, давай, садись вот… - Кочерыга указал на вросшую в землю, старую, но и крепкую, как и он сам, скамейку под низким окном избы…
Избёнка неважнецкая, осевшая тремя передними окнами чуть не до земли, с давно разобранным двором…
Пожали руки. Сели.
- Как здоровье-то, Егор Ермолаич?
- Дак как… В эту зиму уж не охотился дак… Глаз не тот, рука дрожит, да и, парень, зверя жалко стало, а это уж последнее дело для охотника, - откровенно сказал вдруг старик, забрал в пригоршню щуплую свою бородёнку и подёргал зачем-то.
- Ну-ну… Рука у тебя ещё – дай бог всякому, и идёшь не горбишься… Пчёлок завёл вон – хорошее дело.
С весны Кочерыга и правда на удивление всей деревне поставил за домом два улья – не помнила Ивановка, чтобы кто-то здесь пчеловодством занимался. А Кочерыга, оказалось, и это умел…
- Говори уж – чего надо-то! – грубовато оборвал долгие подступы Игнатьева к главному разговору Кочерыга.
- Так чего надо. Мельницу, знаешь ведь, на ручье поставили мы. Пригляд за ней постоянный нужен. Подумали с мужиками – лучше тебя мельника не видим… Справишься ведь? А там и пчёлам твоим раздолье и рыбалка…
- Ну-ну, ты, парень, не гони коней-то… Пчёлы, рыбалка… С этим я сам разберусь… А мельница, - он усмехнулся, - так я родился на мельнице. Ничего вы, молодые, не помните. Была же мельница – выше только по ручью, отец мой там хозяйствовал, да…
- Ну, так…
- Говорю же – не нукай, не запряг, думать надо… Ты, думаешь, так это легко, все равно, мол, бобылем на отшибе живёт. Одно дело – на отшибе деревни, другое дело – совсем одному…
- Дак там-то людей будет к тебе больше, чем тут…
- А мне, может, этого и не хочется! А? – опять возразил неуступчивый старик. Но Михаил Игнатьев знал, что он уже согласился…
… Негромкий плеск воды на плотине, подвижное зеркало омута, смолистый запах сосновых брёвен. Кочерыга – Егор Емельянович Кокорин, сидит на берегу омута – потёртый картуз глубоко натянут, так, что оттопыривает крупные в седых волосах уши; седые брови нависли над выцветшими бледно-голубыми глазами. Рубаха-косоворотка у него новая – синего ситца, с тремя даже перламутровыми пуговками по вороту – подарок от коммуны на новоселье, потёртые штаны заправлены в задубелые крепкие сапоги. Сидит он на обрубке бревна, смотрит на воду, думает всякое.
Думает, что рубаха вот такая у него в парнях только и была, что вот так же отражалось от мельничной запруды неяркое солнце в его детстве, о том, что как не довелось ему материнской ласки узнать (мать умерла во время родов), так не знал он и бабьей ласки… Прибрал его у отца, ещё мальцом совсем, помещик Зуев. Сергей Александрович, дядя тех Зуевых, что стрелялись у Марьина камня.
Почему отец отдал его господам – он не знал. Первое время ещё вспоминал, потом, будто бы и забыл… Потом уж узнал, что не надолго и отец мать пережил – говорили, что сам и мельницу сжёг и с собой что-то сделал…
В усадьбе мальчишку в обучение псарю и охотнику Григорию отдали. Тот был мужик не ласковый, но дело своё знал. Уж никто и своры не держал – Сергей Александрович, из Москвы он, вроде бы, приехал – решил большую охоту возродить. Собаки, оружие, лошади – всё это с детства Егора окружало. Потом не стало собак, потом умер и Григорий. Сергей Александрович уж иногда только выезжал на утиную охоту, брал и Егора с собой.
Потом объявили всем вольную. Сергей Александрович к тому времени скончался. Как-то хитро болезнь его называли. Но Егор-то знал что за болезнь – пьянство беспробудное. Кое-кто из старых слуг оставались в усадьбе, охотник Егор – стал не нужен. Впрочем, отпустили его с тем самым ружьём, что от Сергея Александровича осталось. Без излишеств, простое ружьицо, а надежное, и до сих пор служит. Дали ещё денег двадцать рублей за службу верную, да и отправили на все четыре стороны… Да он и сам уж за господ не держался – охотников среди них не оставалось.
Впрочем, далеко не ушёл – переплыл на Красный Берег, в Ивановку, там и избёнку старую купил (хозяева её в тот год новый дом срубили), да и зажил своей жизнью охотничьей.
Было – понравилась девка ему ивановская, да, видно, не судьба. Ходил к отцу её – сватался. Да отказал отец, да и сама-то девка, боялась его, что ли… Больше и не пытался, привык один жить…
Пчёлка ткнулась ему в бороду, и он твёрдыми пальцами осторожно вытащил её из волос. "Лети, глупая…", - усмехнулся и отпустил. Гулко хлестнула по воде рыба, и солнечная рябь разбежалась по омуту. С дороги (специально расширенной и разъезженной лесной тропы) послышалось шлёпанье копыт, поскрипывание гружёной телеги, голоса. Старик поднялся, пошёл на встречу мужикам-мукомолам…