Чарльз Кинг, профессор международных отношений и государственного управления в Джорджтаунском университете, написал статью для Foreign Affaire, на данный момент считающуюся популярной на ресурсе. Она посвящена работе советского диссидента Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», где на опыте своих исторических изысканий, он попытался описать сценарий развала СССР, постфактум его работа оказалась популярна среди западных исследователей-социологов, и сегодня Ч.Кинг вспомнил о ней, призывая экстраполировать ее не только на СССР, но и ныне существующие государства, возможно, и США (США - последняя мировая держава в общепринятом понимании).
11 ноября 1980 года автомобиль, набитый писателями, ехал по мокрому от дождя шоссе на конференцию в Мадрид. Предметом встречи было правозащитное движение в Советском Союзе, и в автомобиле находилось несколько многострадальных активистов движения: Владимир Борисов и Виктор Файнберг, оба перенесли ужасные надругательства в ленинградской психиатрической больнице; татарская художница Гюзель Макудинова, которая провела годы во внутренней ссылке в Сибири; и ее муж, писатель Андрей Амальрик, бежавший в Западную Европу после периодических ареста, повторного задержания и заключения.
За рулем сидел Амальрик. Примерно в 40 милях от испанской столицы автомобиль вырулил со своей полосы и столкнулся со встречным грузовиком. Все выжили, кроме Амальрика, чье горло было пронзено куском металла, вероятно, от рулевой колонки. На момент своей смерти в возрасте 42 лет Амальрик, безусловно, был не самым известным советским диссидентом. Александр Солженицын опубликовал книгу «Архипелаг ГУЛАГ», получил Нобелевскую премию по литературе и был приглашен в США. Андрей Сахаров был удостоен Нобелевской премии мира, которую он был вынужден принять заочно, потому что советское правительство отказало ему в выездной визе. Но в пантеоне подследственных, заключенных и изгнанных Амальрик занимал особое место.
Начиная с середины 1960-х годов, серия громких преследований писателей, историков и других интеллектуалов при советском вожде Леониде Брежневе активизировала диссидентов страны. Многим наблюдателям на Западе это зарождающееся демократическое движение казалось направленным на деэскалацию холодной войны. Летом 1968 года, за несколько недель до того, как советские танки въехали в Прагу, «Нью-Йорк Таймс» выделил три страницы для эссе Сахарова о «прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». «В ... эпоху ядерного оружия, - писал Сахаров, - у Запада и Советского Союза не было иного выбора, кроме как сотрудничать, чтобы обеспечить выживание человечества». Две системы уже стали свидетелями «конвергенции», как он выразился. «Им придется учиться жить вместе, выравнивая национальные различия и шаги в направлении управления на всей планете».
Ко всему вышенаписанному Амальрик явился с ведром холодной воды. Осенью 1970 года ему удалось тайно вывезти свою короткую рукопись из Советского Союза. Вскоре она появилась в лондонском журнале Survey. Глобальный капитализм и коммунизм советского образца не сближались, утверждал Амальрик, а фактически отдалялись все дальше друг от друга. Даже сам коммунистический мир был в опасности раскола. Советский Союз и Китай все более недоверчиво относились друг к другу, казалось, что он на верном пути к катастрофической войне (годом ранее, в 1969 году, две страны столкнулись вдоль общей границы со значительными жертвами). Но реальная проблема Сахарова, писал Амальрик, заключалась в том, что он не смог признать, что советское государство и советская система — как страна, так и коммунизм, как политический и экономический порядок — были направлены на саморазрушение. Чтобы подчеркнуть свою точку зрения, он озаглавил свое эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?»
Это была попытка преследуемого инакомыслящего поставить диагноз недомогания ранней брежневской эпохе, но Амальрик обнаружил более общий политический синдром: процесс, посредством которого великая власть уступает самообману. К 1960-м годам советское правительство создало страну, которую граждане при Ленине или Сталине считали бы невозможной. Товары народного потребления, односемейные квартиры, космическая программа, международные спортивные герои, всесоюзная авиалиния – успехи советского общества были выставлены на всеобщее обозрение. И все же больше, чем любой другой мыслитель того времени, Амальрик осознал тот факт, что страны распадаются только в ретроспективе. Могущественные государства, а также их жители, как правило, являются врожденными консерваторами, когда речь заходит об их собственном будущем. «Культ комфорта», как он его называл, — тенденция в кажущихся стабильными обществах верить, что «разум победит» и что «все будет хорошо», — соблазнительна. В результате, когда наступает окончательный кризис, он может быть неожиданным, запутанным и катастрофическим, с причинами, кажущимися тривиальными, последствиями, которые так легко исправить, если политические лидеры будут делать только правильные вещи, и никто не может поверить, что дело дошло до этого.
Амальрик также предоставил своего рода концепцию аналитического отчуждения. - На самом деле, - предположил он, - можно думать о своем пути до конца дней. Метод заключается в том, чтобы практиковать жизнь с самым маловероятным результатом, который вы можете себе представить, а затем работать систематически и осторожно в обратном направлении, от того, «что, если», до «здесь и почему». Дело не в том, чтобы подобрать свои доказательства, соответствующие тому или иному выводу. Скорее, это значит, отказаться от предположения о линейном изменении – рассмотреть на мгновение, как какой-нибудь будущий историк мог бы переформулировать неправдоподобные проблемы как неизбежные.
Рассматриваемая с 2020 года, ровно через 50 лет после ее публикации, работа Амальрика имеет жуткую своевременность. Он был озабочен тем, как великая держава справляется с многочисленными внутренними кризисами —колеблющимися институтами внутреннего порядка, хитростью необузданных и продажных политиков, первыми толчками системной нелегитимности. Он хотел понять темную логику социального распада и то, как дискретные политические выборы приводят к апокалиптическим результатам. Его пророчество было ограничено по времени и заканчивалось в 1984 году, но сегодня нетрудно услышать его призрачное эхо.
СТРАНА НА КРАЮ ПРОПАСТИ
Амальрик начал свое эссе с изложения некоторых своих качеств для выполнения этой задачи. Будучи студентом-историком, он исследовал Киевскую Русь, средневековое княжество, которое породило современную Россию и Украину, и пострадал за некоторые из своих открытий. Он был исключен из Московского государственного университета за предположение, что именно норманнские торговцы и колонизаторы, а не славяне были настоящими основателями российской государственности – утверждение, которое сейчас широко признается историками, но которое в то время противоречило официальной советской истории. Будучи интеллектуалом и другом писателей и журналистов, он был тесно связан с демократическим движением в Советском Союзе и знал его основных участников. Для людей на Западе, говорил он, он был тем, что говорящая рыба представляла бы для ихтиолога: чудесный коммуникатор тайн чужого мира.
Было бы большой ошибкой, продолжал Амальрик, полагать, что можно делать политические прогнозы о стране, изучая ее основные идеологические течения. Люди могут разделиться на соперничающие лагеря или быть разделены внешними экспертами: крайними левыми, националистами, либералами и т. п. Но эти группы всегда аморфны. Их составные части показывают небольшое реальное согласие между собой о том, что составляет ортодоксальное убеждение или последовательную политическую программу.
Лучший способ изучить политические расколы – это наблюдать, какие части общества наиболее подвержены угрозам перемен, а какие стремятся их ускорить, а затем представить, как государства могут управлять разногласиями между ними. Бюрократы и политики хотят сохранить свои рабочие места. Рабочие хотят более высокого уровня жизни. Интеллектуалы ставят под сомнение старые истины национальной идентичности. Эти разногласия могут создать проблему выживания для институтов государственной власти. «Самосохранение, несомненно, является доминирующим побуждением», - писал Амальрик. «Единственное, чего хочет [правительство] - чтобы все шло по-прежнему: власть признавалась, интеллигенция молчала, никаких раскачиваний системы опасными и незнакомыми реформами». Но что происходит во времена быстрого разрушения, когда экономический переход, социальная эволюция и смена поколений делают невозможным дальнейшее развитие событий? Репрессии – это всегда вариант, но умные правители будут использовать свою власть выборочно — например, возбуждение уголовного дела в отношении писателя или увольнение высокопоставленного чиновника, который поссорился с руководством. Еще более просвещенная власть могла бы обеспечить самосохранение «путем постепенных изменений и поэтапных реформ, а также путем замены старой бюрократической элиты более интеллигентной и разумной группой».
Но следует скептически относиться к тому, в какой степени лидеры, трубящие о реформе, на самом деле привержены ее осуществлению. Правительства хорошо умеют распознавать проблемы в другой локации и в другом времени, но не замечают той несправедливости, что заложена в их собственной основе. Особенно это касалось великих держав, таких как Советский Союз, полагал Амальрик. Если страна могла плавать по морям, не имея себе равных, и выводить людей в открытый космос, у нее не было особого стимула заглядывать внутрь того, что было гнилым по своей сути. «Режим считает себя верхом совершенства и поэтому не желает менять свой путь ни по собственной воле, ни, тем более, идя на уступки кому-либо или чему-либо». Между тем, старые инструменты репрессий (тотальный сталинизм в советском случае) были отброшены как отсталые и бесчеловечные, и теперь были слишком ржавыми, чтобы считаться функциональными. Общество становилось все более сложным, все более раздираемым противоречиями, все более требовательным к государству, но все менее убежденным в том, что государство ему может помочь. То, что осталось, было политической системой, намного более слабой, чем что-либо - даже те, кто был привержен ее обновлению, был в состоянии признать это.
Конечно, никто никогда не думает, что их общество находится на краю пропасти. Когда он говорил со своими товарищами, Амальрик сообщил, что они просто хотели, чтобы все немного успокоилось, не зная, как этого можно достичь. Граждане склонны воспринимать свое правительство как данность, как будто нет реальной альтернативы тем институтам и процессам, которые они всегда знали. Общественное недовольство там, где оно существовало, чаще всего было направлено не против правительства как такового, а лишь против некоторых его недостатков. «Все возмущены огромным неравенством в богатстве, низкими зарплатами, суровыми жилищными условиями, [и] отсутствием основных потребительских товаров», - писал Амальрик. До тех пор, пока люди верили, что в целом дела идут все лучше, они были готовы твердо придерживаться идеологии реформизма и надеяться на постепенные позитивные изменения.
До этого момента в своих рассуждениях Амальрик следовал аналитической линии, которая была бы знакома Сахарову и другим диссидентам. Стабильность и внутренняя реформа всегда находились в неком натяжении. Но затем он сделал скачок, задав простой вопрос: «Где находится точка разрыва?» Как долго может политическая система стремиться переделать себя, прежде чем спровоцировать одну из двух реакций — разрушительную реакцию со стороны тех, кому больше всего угрожают перемены, или осознание создателями перемен того, что их цели больше не могут быть реализованы в рамках организации и идеологии нынешнего порядка? Здесь, предупреждал Амальрик, склонность великих держав к самообману и самоизоляции ставит их в особенно невыгодное положение. Они отделили себя от мира, мало чему научившись из накопленного запаса человеческого опыта. Они воображают себя невосприимчивыми к болезням, поражающим другие регионы и системы. Та же самая предрасположенность может просочиться и в общество. Различные социальные слои могут начать чувствовать себя изолированными от своего режима и государства. «Эта изоляция создала для всех — от бюрократической элиты до самых низких социальных слоев — почти сюрреалистическую картину мира и их места в нем», - заключил Амальрик. «Однако, чем дольше такое положение дел будет способствовать сохранению статус-кво, тем быстрее и решительнее будет его крах, когда конфронтация с реальностью станет неизбежной».
Не было никаких оснований полагать, что такой расчет будет угрожать только определенному набору элит. При определенных обстоятельствах страна в целом может стать их конечной жертвой. В своем собственном обществе Амальрик определил четыре движущие силы этого процесса. Одной из них была «моральная усталость», порожденная экспансионистской, интервенционистской внешней политикой и последовавшей за ней бесконечной войной. Другой причиной были экономические трудности, вызванные затяжным военным конфликтом — в воображении Амальрика, надвигающейся советско-китайской войной. Третья – это тот факт, что правительство будет все больше и больше нетерпимо относиться к публичным выражениям недовольства насильственным подавлением «спорадических всплесков народного недовольства или местных беспорядков». Эти репрессии, вероятно, были бы особенно жестокими, — утверждал он, — когда подавители-полиция или внутренние войска безопасности – были «иной национальности, чем население, которое бунтует», что в свою очередь «обострило бы вражду между национальностями».
Однако была и четвертая тенденция, означавшая реальный конец Советского Союза: расчет некоторой значительной части политической элиты на то, что она сможет наилучшим образом гарантировать свое собственное будущее, отказавшись от своих отношений с национальным капиталом. Амальрик предположил, что это может произойти среди советских этнических меньшинств, «сначала в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, затем в Средней Азии и вдоль Волги» — последовательность, которая оказалась совершенно правильной. Его более общая точка зрения заключалась в том, что во времена острого кризиса институциональные элиты встанут перед точкой принятия решения. Цепляться ли за систему, дающую им силу, или превратить себя в провидцев, понимающих, что корабль тонет? Особенно, если режим рассматривается как «теряющий контроль над страной и даже соприкасающийся с реальностью», хитрые лидеры на периферии руководствуясь стимулом самосохранения, в процессе просто игнорируют указания вышестоящих властей. В такой нестабильный момент, по словам Амальрика, какого-то крупного поражения — например, «серьезного всплеска народного недовольства в столице, такого как забастовки или вооруженное столкновение» - было бы достаточно «для свержения режима». «В Советском Союзе, - заключил он, - это произойдет где-то между 1980 и 1985 годами».
ВСЕ государства исчезают
Амальрик ошибся с точной датой распада своей страны на семь лет вперед. Попытка Михаила Горбачева либерализовать и демократизировать государство высвободила ряд сил, заставивших Советский Союз исчезнуть, частично, с начала 1991 года. В конце того же года Горбачев ушел в отставку с поста президента исчезнувшей при нём страны. Тем не менее, в анналах политических прогнозов всемирно-исторических событий точность Амальрика, вероятно, заслуживает приза. Он определенно был прав насчет общей картины. В Советском случае, реформа («перестройка») была в конечном счете несовместима с продолжением существования самого государства.
Амальрик был мертв в то время, когда западные ученые и эксперты в области политики начали писать свои собственные обширные истории конца прошлого столетия: предупреждение Пола Кеннеди об опасностях имперского перенапряжения, тысячелетний призыв Фрэнсиса Фукуямы к либеральной демократии и столкновение нео-расистских цивилизаций Сэмюэля Хантингтона. Но в начале 1990-х годов работа Амальрика, наконец, была признана по праву. Он оказался особенно проницательным в отношении того, что произойдет после распада Советского Союза: скопление независимых государств, нового квазисодружества, в котором доминирует Россия, вступления прибалтийских республик в «общеевропейскую федерацию» и, в Центральной Азии, обновленная версия старой системы, сочетающая в себе немного ритуала советского стиля с местным деспотизмом. Американские консерваторы стали ссылаться на него как на своего рода Кассандру в степи. В то время как глобалисты и антиядерные агитаторы поглаживали Сахарова и питали свои собственные фантазии о сосуществовании с тиранической империей, они должны были прислушаться к Амальрику. Это могло бы вызвать более раннюю конфронтацию с балансирующим советским государством («Мистер. Брежнев, снесите эту стену!»), и ускорило бы крах коммунизма.
Было также много такого, в чем Амальрик ошибался. Он недооценил вероятность советско-китайской войны, которая была одним из столпов его анализа (хотя можно было бы сказать, что советско-афганский конфликт был хорошим дублем: затянувшаяся, изнурительная война, поддерживаемая дряхлыми лидерами, истощившая ресурсы и легитимность советского правительства). Он преувеличил насилие, связанное с распадом СССР. Это произошло гораздо более мирно, чем кто-либо мог ожидать, особенно учитывая эскалацию пограничных споров, столкновений национализмов и соперничества элит, вспыхивающих в самой большой стране мира. В течение трех десятилетий один из ее преемников, Россия, даже восстановила себя в качестве великой державы, способной сделать то, что Советам никогда не удавалось: понять и использовать основные социальные расколы своих соперников, от Соединенных Штатов до Соединенного Королевства, со значительным политическим и стратегическим эффектом. Амальрик также не предвидел возможности восточно-западной конвергенции иного рода: в сторону капиталистических олигархий, одержимых контролем, глубоко несправедливых, избирательно соблюдающих права человека, зависящих от глобальных цепочек поставок и структурно уязвимы для рынков. Возможно, он был бы удивлен, узнав, что именно такую форму в конечном итоге приняло «мирное сосуществование» Сахарова, по крайней мере на некоторое время.
«Советские ракеты достигли Венеры, - писал Амальрик в конце своего эссе 1970 года, - в то время как в деревне, где я живу, картофель все еще копают вручную». Его страна вложила средства в то, чтобы догнать своих соперников. Она упорно работала, чтобы конкурировать в качестве мировой сверхдержавы. Но фундаментальные вещи остались без внимания. Его сограждане застряли на разных «станциях» на пути к экономическому развитию, плохо понимаемые друг другом и их правителями. В такой ситуации будущее постепенной демократизации и плодотворного сотрудничества с Западом было химерой, считал Амальрик. Столкнувшись с рядом внешних потрясений и внутренних кризисов и преследуемая более динамичными и способными к адаптации конкурентами за рубежом, его страна имела гораздо меньше жизнеспособности, чем кто-либо в то время мог предвидеть.
Как теоретик своего собственного положения, он был во многих отношениях фаталистом. Он считал, что Советскому Союзу не хватило ловкости, чтобы провести сотрясающую систему реформу и все же выжить, и он был прав. Но его более широкий вклад состоял в том, чтобы показать гражданам других, по-разному структурированных стран, что беспокоиться – хорошо. Он предложил методику, позволяющую отбросить глубочайшие политические мифологии и задать вопросы, которые здесь и сейчас могут показаться звучащими на грани безумия.
Этот метод не раскроет секрет политического бессмертия. Но, систематически работая над потенциальными причинами наихудших результатов, которые можно себе представить, кто-то может стать умнее в отношении сложных, меняющих власть решений, необходимых принять сейчас - тех, что сделают политику более восприимчивой к социальным изменениям, а страну - более достойной на исторической сцене. Сильные мира сего не привыкли так думать. Но в меньшем масштабе, среди диссидентов и перемещенных лиц, люди обязаны быть искусными в искусстве самоисследования. Как долго нам еще здесь оставаться? А что мы положим в чемодан? Здесь или там, чем я могу быть полезен? В жизни, как и в политике, противоядие от безнадежности – это не надежда. Это планирование.