В этой нетерпимости даже минутного ожидания и стремлении немедленно действовать она была вся. Ирка и на экзамены всегда ходила только в первой пятерке, и замуж тоже вышла раньше всех.

- Стой там, сейчас выйду, - попыталась остановить ее я, но она уже держалась за поручень вагона, пытаясь ухватить мою сумку.

- А чего поездом? - удивилась Верховская. – Самолетом быстрее. Так, сейчас едем ко мне, бросим вещи, и – в город.

- Может, я лучше в гостиницу?

Ирка встала как вкопанная:

- Что, в какую гостиницу? Я ее жду, дни считаю, не знаю, как встретить, куда посадить, а она мне какую-то дичь про гостиницу. Я тебе говорила: Костик у бабушки в Ярославле, мой в Германии и вернется через неделю. Да если б даже и был здесь! Не волнуйся, буду на это время твоим личным водителем, меньше часа от города, слышишь? - И гордо распахнула передо мной дверь черного джипа: - Как?

- Слу-ушай, какой зверь! И ты с ним управляешься?

- Я же тебе говорила, - почти обиделась подруга.

- Правда? Не помню.

- Лизка, выглядишь классно. Похудела и вроде бы выросла. Слушай, волосы длинные - здорово!

Не сводя с меня своих расширенных от радости глаз, она резко рванула с места и, лавируя между машинами, начала выбираться из города, на который я смотрела во все глаза, как будто видела впервые.

- Потерпи-потерпи, мы вернемся. Отдохнешь - и отправимся, по местам боевой славы. Только жаль, что былой… Лиза, Лиза… Ну, а я потихоньку толстею.

- Где? Не вижу, такая же точно, а мы виделись…

- Три года назад! Лизка, ведь целых три года! Вот тогда я была пятьдесят пять. А сейчас – шестьдесят, просто ужас.

- Не выдумывай, все хорошо.

- Мне ходить тяжело, понимаешь?

- Ну, худей.

- Не могу я худеть.

- Почему?

- Потому что собаке нужны впечатления.

- Ты завела собаку?

- Нет. Собаку завел наш сосед и носится с ней по всему околотку, говорит, что собаке нужны впечатления, чтобы она не зачахла. А поскольку у меня впечатлений ноль, то мои впечатления – это еда. Как же я похудею?

- А ребенок, муж, работа? У вас новый дом, наконец.

- Вот именно что дом, ребенок, муж. И всех нужно обслуживать. С работы я практически ушла, так, делаю отдельные заказы.

- Ушла? Ты – отличный дизайнер…

- Лиз, Костя несадовский, через год пойдем в школу… Да если ездить каждый день на службу, потратишь больше на бензин, и это не считая сил и нервов.

- А гувернантка, нянька?

- Агентствам я не доверяю, а чтоб таких знакомых - нет… У Вовы фобия к тому же: чтобы в доме не было чужих.

- А моет кто твои четыреста квадратов?

Верховская вздохнула:

- Угадай с трех раз. Ну, здесь уже не так печально: когда он уезжает, контрабандой вызываю тетеньку из службы, и тетка драит дом от цоколя до крыши.

Я не заметила, как мы добрались до небольшого коттеджного поселка, спрятанного в сосновом лесу. Ирина подъехала к одному из домов, нажала на пульт, ворота поднялись, и мы въехали в небольшой аккуратный двор особняка из желтого кирпича с ярко-синей крышей и целым набором причудливых окон, плодом дизайнерской фантазии хозяйки. По дорожке, вымощенной желтым кирпичом (привет «Волшебнику Изумрудного города», любимой детской книжки Ирки), мы прошли к главному входу и очутились в царстве белых, золотых и серебристых тонов обожаемого Ириной парадного классического стиля, в котором был отделан весь дом.

- Ну, ты даешь! Нет слов, - попыталась я выразить свой восторг, но Ирка его сразу пресекла:

- Место здесь - да, золотое. Дом тоже ничего, ломала голову. Но обои китайские, плитка дешевая, колонны – полиуритан. Иначе разоришься – площади! Есть, правда, мрамор на камине. Ну, мебель дорогая, итальянская. Купила, не сдержалась. Остальное – ширпотреб.

- Что ты говоришь! Да здесь, как в мини-Эрмитаже…

- Старалась. Понимаешь, не переношу я этот, как его, хайтек. Куда ни плюнь, везде хайтек, который устарел, когда родился. А все копируют, копируют, копируют! Что за радость тащить к себе штампы! Вот купишь себе дом - отделаю не хуже.

Проводив меня в ванную, она умчалась на свою фешенебельную кухню, посоветовав непременно воспользоваться громоздившимся в углу массажным креслом:

- Гарантирую: лучше всякого мужика!

Через два часа, причесанные и со свежим макияжем, мы уже бродили по Юсуповскому дворцу, внутреннее убранство которого и на первый, и на второй взгляд не сильно отличалось от красот Иркиного дома. Она по ходу пьесы что-то зарисовывала и фотографировала, а я не могла оторваться от вида Набережной Мойки, манящего меня из каждого балкона и каждого окна. Невероятное количество лет дворец имени Феликса Юсупова, как и Мойка, 12, как и храм Спаса на Крови, стоял на реставрации, затем, источающий агрессивные запахи ремонта, он все же открылся, и вот только теперь, изрядно проветрившись и задышав, стал приобретать первоначальный вид. Мне так хочется думать, что этот вид - первоначальный, что я мысленно населяю его всевозможными призраками, которые, должно быть, навещают его ночами, как всякое место, призванное консервировать время. Время и в самом деле отчасти поддается консервации, и в Юсуповском домашнем театре меня застала врасплох мысль о том, где будет «храниться» наше время, и я с ужасом поняла, что кроме торговых центров, получается, негде.

- Не выпить ли нам кофею? – устало поморщилась Ирка и потащила меня вниз, в кафетерий. – Программа сегодня большая, надобно набраться сил.

- А что у нас в программе? – встрепенулась я, и она рассмеялась:

- Ну, ясно дело, что. Сейчас мы, охая и ахая, потащимся по набережной – вздыхать по сторонам, пройдем через Исакий и станем падать ниц пред Медным всадником. Засим версты четыре вдоль Невы и в Летний сад – там можно посидеть, перекурить немного. Потом ты вспомнишь Инженерный замок, и я скажу, что это точка нашего маршрута на сегодня. Мы где-то пообедаем, а потом – танцевать в ночной клуб.

- Я не одета! Ты же не предупредила!

- Ну, если б я тебя предупредила, ты совсем никуда бы не пошла. Можно подумать, я тебя не знаю! Да не переживай, сегодня в клубы ходят как попало.

- Ладно, ладно, сходим, посидим немного.

- Не посидим, а потанцуем.

- Хорошо, совсем чуть-чуть. Ты лучше расскажи мне про Володю.

Ирина вздохнула, наморщила нос:

- А что… Володя как Володя. Всё как всегда, работает до ночи…

Повисла странная, многозначительная пауза, в течение которой Ирка, видимо, раздумывала, говорить или не говорить, и я ее поторопила:

- Не как всегда. Ты раньше так о нем не говорила.

Верховская опустила глаза, залпом допила кофе:

- Так, хорошо. Рассказываю один раз, и больше эту тему мы не обсуждаем… На самом деле ничего хорошего. Понимаешь… - она поерзала, зачем-то достала и выключила свой телефон, словно он мог нас подслушать, и, глядя мне прямо в глаза, начала тихо, но очень внятно:

- Ты помнишь, все вы помните, как он за мной ухаживал, да что там, просто бегал. А я зажглась не сразу, но - зажглась. Все говорили: да, немного рановато, но это партия, и все такое. Года три, может больше, все было чудесно, мы комнату снимали на Литейном. Потом родился Костик, неспокойный, я здесь одна, без бабушек, и молоко пропало. Вообще три первых года его жизни – какой-то мрак. Кормить, гулять и спать. Тебя как будто нет, ты просто дополнение к ребенку. Володька приходил и падал, тоже уставал ужасно. Потом мы переехали в квартиру – стало легче, и сразу повезло: случайно он попал в строительную фирму, очень быстро сделал там карьеру. Ну, вот, решили строить дом. Нарисовала его. Потом каждый день за руль, с собой ребенка - и командовать таджиками. На русских, ясно, денег не хватало. Стройку закончили за год. Потом – отделка, мебель-шторы. Не знаю, что бы было, если б я при этом еще и работала. Теперь подходим к главному сюжету. Переезжаем, у ребенка день рождения – четыре года, а муж оставил дома телефон, приходит эсэмэска, я ее читаю: «Любимый, ну, когда же мы увидимся?» Я в шоке. Да, забыла главное! А перед этим за неделю попалась мне статья с таким названием - «Пересидеть любовницу». Я левым глазом прочитала. Где-то в желтой прессе. Обычно я такое не читаю, ну, а тут взяла. А суть в том, что если у вашего мужа появляется любовница, то, оказывается, нужно сделать вид, что вы как будто этого не видите. Описаны все признаки: у мужа негатив, отлучки и «командировки», а, главное, он и жену пытается куда-нибудь спровадить, чтобы самому, значит, жить полной жизнью.

- Не верю, ерунда какая-то.

- Лиза, слово в слово. Ну, разве что мой дома ночевал. Он, понимаешь ли, в других местах не засыпает. Так вот, суть в том, что препятствовать ему не нужно, а нужно всячески спроваживать к любовнице, чтобы не быть помехой – это я цитирую тебе статью. Любовница, заполучив его на время, начнет принимать меры, чтобы оставить себе навсегда, и тут у них пойдут скандалы... Как говорят психологи, если не препятствовать, они сожрут друг друга сами. Представь, я все выдержала, даже не уличила, правда, стала мониторить телефон.

- Зачем?

- Ну, как зачем? Быть в курсе.

- А вдруг это ошибка?

- Если бы! Сначала писала какая-то Таня, через два месяца - Оля, после Оли – Марина и Дина. Блин, принцип одноразовой посуды! То есть вроде бы все несерьезно, но мужик точно съехал с катушек. Поняв и осознав весь ужас ситуации, я прошла и все стадии отношения к этому. Первая называется «кошмар», вторая гласит: «почему?», третья вопрошает: «кто виноват?», а четвертая успокаивает: «это удобно». Сперва рыдала, ела антидепрессанты, потом пошла к психологу, на тренинги и курсы, как все обманутые жены. Слушай, сколько же в нашей стране обманутых жен!

- Постой, а с Володей ты поговорила?

Ирка вытаращила на меня полные слез глаза и резко отодвинула тарелку.

- А зачем? Для чего? Ведь я точно знаю, что он изменяет. Ну, уличу его, и что, развод?

- Почему сразу развод-то?

Она посмотрела на меня и с тихим отчаянием проговорила:

- Уличают, Лиза, только тогда, когда люди готовы к разводу. То есть готовы к войне. Села я, стала взвешивать. Костя отца обожает, обожает наш дом, свою комнату. Для него это мир. И, получается, я должна этот мир сейчас взять и разрушить.

- Да нет, конечно, нельзя. Да и куда ты пойдешь – в коммуналку?

- Воевать не могу: ни тылов, ни ресурсов, ни армии. Я в тюрьме, и выхода нет. Я не знаю, где выход. Не знала… Но я думала, думала долго. День и ночь, день и ночь, день и ночь. И дожила до того, что в какой-то момент поняла: мне все равно! Понимаешь? Лиза, мне все равно, лишь бы мы соблюдали приличия! Теперь, когда я слышу бред о том, что ревность, мол, освежает чувства, что из нее вырастает любовь, меня тошнит физически. Кроме брезгливости, ничего не может вырасти. Я не люблю и не хочу своего мужа. Это ужасно. Чего бы я только не сделала, чтобы его полюбить и ценить так, как раньше! Не люблю, хоть убей.

- Я понимаю.

- Есть еще социальный момент, - продолжала Ирка. - Мы сейчас не равны, это ясно. Тогда, когда он за мной бегал, я принимала решения. А потом, - грустно усмехнулась она, - из независимого и равноправного государства я превратилась во французскую колонию. Я зависима, ничего не попишешь. На мне ребенок, дом и быт, но зарабатывает-то он. И он свободен. Сейчас, когда мне надо в магазин или в аптеку, беру ребенка и поехала. А раньше, когда Костик был маленький, сижу и жду, когда приедет Вова. Получается, выход один: хочешь равноправия – опять становись независимым государством. А им становятся двумя путями: либо затевают войну, о чем мы уже говорили, либо бурно развивают экономику, крепят мощь страны.

- Ну, да, заводят собственное дело.

- А нет другого выхода, хоть тресни. А пока я буду крепить эту мощь, мою единственную и неповторимую жизнь, которая проходит, придется проживать частями.

- Как это, частями?

- Не частями, неправильно, - нишами. То есть с мужем мы дружим, мы с мужем соратники, у нас грандиозные совместные проекты - дом и сын. А любовь я найду и вне дома. Не нашла, но найду. Что же делать…

- То есть все-таки дружите, да?

- Слишком многое связывает, тут ничего не попишешь. Но своими танями-олями он сам мне дал зеленый свет...

- Не знаю. Мне это не нравится. Ты понимаешь, женщина, когда она влюбляется в мужчину и вступает с ним в связь, подсознательно воспринимает его как будущего отца своего будущего ребенка со всеми вытекающими. У тебя съедет крыша, короче.

- Ну, пока-то не съехала. Даже вроде забавно: он там гусарит и уверен, что никто об этих подвигах не знает. Ты видишь, я держу себя в руках. Ну да, сижу в засаде. И потом, - вернулась она в свое обычное, деятельное состояние, - скажи, почему я должна своего мужа кому-то дарить? Он почти красавец, содержит семью – в общем, мужчина что надо. Вот станет бесполезен – брошу. Так живет большинство.

- Не уверена.

- А потом, буквально на днях я додумалась вот до чего. Что Вова, в общем, и не виноват: ну, загулял, с кем не бывает. Ошиблась-то я, Лиза. И не я первая, не я последняя. Мы очень часто делаем ошибку, когда выбираем, мы торопимся, оцениваем параметры. А искать нужно только одно - родную, родственную душу. Да, мы с Володькой любили друг друга, но он не родственная душа, и я ведь это чувствовала. Я сама виновата во всем и теперь в наказание буду жить такой раскромсанной жизнью: одна часть там, другая – здесь. И поделом мне! Зато ты у нас молодец, не торопишься.

- А как ее узнать-то, родственную душу?

- Не знаю. Говорят, почувствуешь.

***

Придавленные Иркиной историей, мы вышли из дворца и действительно побрели к Медному всаднику – смотреть, как конь перебирает в воздухе передними копытами, если памятник быстро-быстро обходить по часовой стрелке. Первой эту особенность творения Фальконе заметила художница-пушкинистка, гениальный подросток Надя Рушева. Когда эта новость со значительным опозданием дошла до нас, первокурсниц, то мы, ни минуты не думая, побежали проверять - в феврале, на ночь глядя. Да, если бегать, то перебирает. Вот мы и бегали, потому что закрыли метро, а потом добирались до студенческого городка на «Парке Победы» пешком, пронизанные блоковской метелью. Отчего-то метель в Ленинграде - всегда блоковская, всегда петроградская, совсем не похожая ни на московскую, ни на какие другие.

Рассуждая об этом, мы дошли до Петра, сделали наш ритуал кругового обхода, но летом впечатление совсем другое, не такое волшебное, что ли.

- Твоя очередь открывать тайны, - взяла меня под руку Верховская и повела к Исаакиевскому собору.

- Ты будешь смеяться, но открывать нечего, - сказала я правду, и от этого не было грустно.

- Ну, тогда я спрошу по-другому: что тебя держит там, в этой дыре?

- Там не дыра, там миллионный город.

- Ой, началось! Скажи еще, балет, в котором переночевал наш Мариинский.

- Он там не ночевал, а спасался в войну! И школу оставил хореографическую, которых три на всю страну. Нет школы – нет и танца.

- Ну, хватит. Все, пустила корни.

- Ир, если честно, я не знаю что. Возможно, то, что во мне живет странная уверенность, будто я могу вернуться сюда в любой момент. Хоть завтра, хоть сейчас. Это как ленинградцы, которые десятилетиями не бывают в Эрмитаже, и ничего - живут. Ну, понимаешь, им достаточно возможности!

- Ну, так возьми и вернись. Знаешь, мы обсуждали с Володькой. Дом большой, приезжай и живи. И газет здесь тьма-тьмущая. Лизка, как же мне тяжело тут одной, ты бы знала! Ни поплакаться, ни поделиться. Как что – беги к психологу. Дожили! Как за границей.

- Подожди, почему ты одна? А Степанова? Ленка Истомина?

Верховская надолго замолчала.

- Когда мы переехали в коттедж, моя свекровь вздохнула и сказала: с этим домом вы потеряете всех друзей, потому что самая трудная вещь на свете – умение пережить чужой успех. Вот так-то, дорогая.

- Постой, но я-то здесь, на месте.

- Ты – да. Во-первых, это ты. А во-вторых, критерии успеха у тебя другие.

- Какие же, вот интересно?

- Ну, сохранить себя, наверно. А я не сохранила, я разрушена, неудачница в браке.

- Кто неудачник, кто удачник – неизвестно. «Когда закрывается одна дверь, то непременно открывается другая».

- Ага, как говорит моя психологиня, движение вперед обычно является следствием пинка в зад. Вот я и двигаюсь.

И опять мы в молчании брели остроконечными линиями, держась направления Летнего сада, я по старой привычке ловила взглядом шпиль Адмиралтейства, и от этого мое сердце сжималось, а чувства опять можно было выразить в двух словах: неизбывность и невозвратность. Я вглядывалась в каждый угол, в каждый дом, и меня больно ранила двойственность ощущения: Ленинград, без мысли о котором я не жила в Городе ни одного дня, казался точно таким же, как в пору нашей первой встречи, и, в то же время, от него уже мало что оставалось. Как будто все было на месте: каналы, всадники, опознавательные знаки, мосты, толпы туристов. Не все ленинградские пирожковые еще превращены в бутики, и живы неподвластные новому буржуазному стилю оазисы доступного сервиса вроде гостиницы «от управления культуры» по Некрасова, 12. Но бездарный, растущий, как на дрожжах, новодел, заполонивший исторический центр, уже даже не прячется, не мимикрирует, а выступает в роли полноправного хозяина… Еще чуть-чуть - и он сожрет истинный Санкт-Петербург, который теперь уже и сам нуждается в защите.

Нарочно петляя, мы вышли на Невский, и я была готова заплакать оттого, что там нет уже ни «Лягушатника», ни галантерейного магазина под народным названием «Три ступеньки», ни социальной, как бы сказали сегодня, пельменной на выходе из метро «Невский проспект».

- Ты ностальгируешь по юности, а не по той пельменной, – смеялась Ирка, стремящаяся поскорее проскочить культурную часть программы и перейти к развлекательной.

- Ир, этого безобразия нет ни в одном символическом городе мира: ни в Риме, ни в Вене, ни, тем более, в Праге.

- Ты была в Риме? И как?

- Ну, первый раз он пришелся под занавес поездки, и я уже с трудом воспринимала. Гипервпечатления. Представь, стояла на римских форумах и рыдала, что не могу его переварить. Все причитала: хочу в Рим, хочу в Рим, хочу в Рим. Ты не поверишь – через год опять поехала, по случайной, горящей путевке.

- То есть желания, высказанные в экстазе, в аффекте, сбываются?

- Да, да, да… Но, видимо, не везде. Мне тогда еще подумалось: дело в «матрице города». Рим исполнил мою эмоциональную просьбу.

- Что такое матрица города? – помолчав, спросила Ирка.

- Некая сила данного места. Не знаю, как точно сказать. У городов-символов вроде Рима, Парижа она очень сильная. Но у других тоже есть, если только…

Смутная мысль, как-то связанная с загадкой «Белых рыцарей», - а в том, что здесь кроется загадка, я уже не сомневалась, - вдруг кольнула меня посреди моих же слов, оставив смутное предчувствие, что отгадка совсем рядом…

* * *

Гастроли «Другого театра» проходили в «Театре на Литейном», и в первый же вечер я с изумлением обнаружила полный зал, намеревающийся смотреть «продолжение» чеховской «Чайки» в интерпретации Бориса Акунина, который «дописал» пятый акт в виде пародии на детектив. Сюжет этой нью-«Чайки» в том, что доктор Дорн (привет Фандорину) вдруг начинает расследовать смерть застрелившегося в финале Константина Гавриловича, и получается, что все без исключения персонажи имели и мотив, и возможность его убить.

Примерно то же самое мне говорил и Геннадий Матвеев, играющий Тригорина в этой пьесе-шутке, о смерти Водонеева:

- Все, начиная с черных риэлторов, которые занимались продажей квартиры, продолжая теми людьми, кому Шура был должен, и заканчивая родственниками Ирины Диннер, за которой он взялся ухаживать в обмен на завещание жилья, имели мотив.

Я смотрела этот, в общем, талантливый шапировский фарс, а мысли мои были о другом: чем дальше, тем явственнее меня беспокоило ни на чем не основанное ощущение того, что риэлторы риэлторами, квартиры квартирами, а эти две смерти, Крутилова и Водонеева, как-то связаны между собой, и жизнь эту связь нам предъявит.

После спектакля получила эсэмэску от Бернаро: «Возвращайтесь, вы обещали».

Подумала и написала: «Хорошо». Потом пожалела, что написала. Я никогда не умела дружить с мужчинами, а для романа с артистической богемой я малоподходящий экземпляр. Но дело даже не в этом. Ирка права, сто тысяч раз права, когда говорит о родственной душе и прочих вариантах. В сказках, чтобы отыскать эту самую родственную душу, Иванушки-дурачки и Иваны-царевичи слезали с печи, посылали в белый свет свои каленые стрелы, отправлялись неведомо куда на всяких там серых волках и коньках-горбунках. Сегодня никто никуда отправляться не собирается, даже самолетом – для этого есть сайты в Интернете. Но ни Ирка, ни, тем более, я не дошли еще до той степени безнадежности, чтобы броситься в их многообещающие сети. Вообще с Интернетом мы опоздали: в самом деле, когда выход в сеть могли себе позволить лишь образованные состоявшиеся люди, среди них, может, и водились искомые принцы. Но, сейчас, когда каждая продавщица заводит в Интернете свой блог, где и высказывается по всяким поводам, обращаться туда в поисках судьбы было бы странным занятием.

А идея с путешествием неизвестно куда - бросить все и уехать! - и в самом деле стоящая вещь. Для нее, правда, тоже необходима определенная степень отчаяния.

* * *

Четыре ленинградских дня были пущены на ветер, а я так и не позвонила Мишке Савельеву, которому звонила всегда, когда наведывалась в Питер. Савельев был моим самым верным поклонником, преданным другом и женихом с большой буквы, которого я упустила. Мы познакомились в парке нашего городка лет двадцать назад, и Мишка стал моим бессменным воздыхателем. Как водится, влюблялась я в других, но он всегда маячил рядом, соглашаясь на роль доверенного лица и удобной подружки. Внешне Савельев удовлетворял всем моим требованиям: рост, длина ног, чувство юмора… Он даже учился без троек. Но влюбиться в него я решительно не могла, хотя весь мой здравый смысл взывал именно к этому.

Савельев уехал вслед за мной поступать в Ленинград: я – в университет, он – в политех. И в Ленинграде у нас случился короткий бесславный роман, за который мне до сих пор было стыдно. Корни романа гнездились в предшествующей ему моей несчастной любви к однокурснику Жене Нечаеву, которую я надеялась вытравить с помощью Мишки. Идея потерпела крах, полгода мы не общались, но потом Мишка пришел и сказал, что дает мне пять лет на раздумье. Если через пять лет (по его мнению, достаточный срок, чтобы просто объесться свободой) я не соизволю выйти за него замуж, то он женится – один раз и на всю жизнь. И он действительно женился, на ленинградке, но наши отношения остались прежними.

После недолгих раздумий я все-таки набрала Мишку, получила выволочку за то, что не предупредила о приезде, и теперь он в Финляндии, а за выволочкой - обещание вернуться завтра и где-нибудь поужинать со мной.

Мы встретились возле Мраморного дворца, и по тому, как Савельев без конца поправлял то волосы, то воротничок, то галстук, я поняла: волнуется. Махнула ему рукой, приказав оставаться на месте, не спеша перешла дорогу и оказалась прямо в его объятиях.

- Лизавета! Два года! Не верю! – закричал Савельев на все Марсово поле, подхватил меня на руки и резко закружил, высоко приподняв над асфальтом.

Разница в росте у нас сантиметров тридцать, и мне всегда было отрадно ощущать себя беззащитной и маленькой в его могучих руках.

- Разве два? Полтора или меньше…

Я и сама вдруг ужасно разволновалась и, пытаясь заземлиться, начала проявлять заинтересованность и задавать вопросы про работу. Мишка работал на Кировском и быстро двигался по служебной лестнице, о чем я знала из его редких телефонных звонков, а переписка у нас не сложилась.

- Два месяца как начальник участка, - смутившись, похвастался он. - В подчинении сто человек.

- Ну, ты даешь! Молодец! А в Финляндии – тоже работа?

- Ну, конечно, прозрачная Лиза. Квартиру взял по ипотеке, нужно шевелиться… Да ладно, ерунда. Ну, ты-то как?

Не отвечая на вопрос, я взяла его за руку и потянула в сторону моста Лейтенанта Шмидта, до которого мы с Иркой в прошлый раз так и не добрались. Молча мы дошли до моста, перебрались на Васильевский и без всякой цели побрели в сторону Стрелки, откуда набережная смотрится лучше всего, и особенно Зимний… Мишка обладал удивительным свойством, которым могут похвастаться единицы: с ним было комфортно молчать, как если бы я молчала одна, сама с собой. С ним и новостями обмениваться было вовсе необязательно: так, поделились аурой (потерлись коконами, как он выражался) – и все. Но сегодня я всей кожей ощущала его плохо скрываемое намерение проникнуть в мою внутреннюю жизнь.

- Отчего ты сказал: я – прозрачная?

- Похудела, как будто бы вытянулась.

- А я думала, видишь насквозь.

- Да, тебя разглядишь, как же, как же… Зайдем? – кивнул Мишка в сторону голубой вывески с надписью «Барракуда» и, получив мое радостное согласие, повел меня внутрь.

- Барракуда – разновидность морской щуки, - объяснял мне Савельев, пока мы шли замысловатыми коридорами в виде причудливо декорированных аквариумов. - Предпочитает нападать, как ты, и все ее боятся.

- Вот интересно: на кого это я нападаю?

- Ну, на тех, кто сильнее тебя.

- Никогда не ходила так много, - с наслаждением откинулась я на удобный диван, пытаясь вынырнуть из внимательного Мишкиного взгляда, которым он меня сканировал и даже не старался это скрыть.

- Ты знаешь, я тут созвонился кое с кем, - начал он, когда официант принял заказ, - только очень прошу, отнесись к моим словам серьезно. - Савельев чуть поерзал, поиграл салфеткой. - В пресс-службу губернатора нужен человек, но решать надо быстро. Ты умная, ответственная, хваткая. Лиз, это шанс, реальный шанс вернуться в Питер. Сколько нужно времени обдумать?

- Нисколько, Миш. Я не могу. Не обижайся.

Он так и подскочил на стуле:

- Объясни! Почему?!

- По всему, по всему, по всему. В пресс-службе же работают чиновники, отнюдь не журналисты, понимаешь? Рутина, секретарская работа. Я с ума сойду от скуки все эти глупости писать и переписывать – это во-первых. А во-вторых, в ближайшие три месяца я буду занята.

- Своей газетой?

- Нет, одним проектом.

- Каким проектом? Ну каким проектом, Лиза? Опять на площадь, камни собирать?

- Ты информирован. Читаешь в Интернете?

- Читаю. Будто бы с тобою говорю. А ты все больше с миражами. Провинциальные спектакли, сумасшедшие поэты, памятники-чучела… Кто-нибудь про это хоть читает?

- Вот ты читаешь - разве мало?

- Прости, - спохватился Савельев. - Когда ты уехала в Город, я думал, что это назло.

- Назло?! Да кому и зачем?

- Нет-нет, не назло, а н а п р о т и в. Все хотят в заграницы, в столицы. Все, но только не ты. Я понимаю: отрицание стереотипа, нигилизм, Базаров… Но о жизни своей ты подумала?

- Ну, скажи еще «Бедная Лиза».

- Ты не бедная Лиза. Ты - вредная. Все бросить к черту, уехать… А потом – выживать. Хорошо, не в пресс-службу. В газету. Санкт-Петербург – по-прежнему столица графоманов, и место для твоих статей найдется, будь спокойна.

Я молча покачала головой.

- Ну конечно, для тебя это слишком простой путь, скажем так: недостаточно сложный. И, стало быть, неинтересный. Как ты любила цитировать? «Система устает и изнашивается гораздо сильнее при простых, банальных операциях и почти не страдает при сложных». Да, в этом вся причина, какой же я дурак!

Мишка досадливо отвернулся и угрюмо молчал, не желая возвращаться в светское русло разговора, и я тронула его за руку:

- Нет, не так, хотя в чем-то ты прав. Про систему ты прав абсолютно. И вообще: легкий путь открывается лишь тому, кто прошел тяжелый – ты в курсе? Но не будем об этом. У меня осталось два дня. Не хочу их потратить на споры. Давай рассказывай, каково тебе-то тут, в Петербурге?

Обиженный на меня, Савельев молчал, и мне пришлось его растормошить вопросами. Наконец, он сказал:

- «Петербург» режет слух почему-то. Не привыкну, наверно, никогда. Ну, а наш Ленинград исчезает. Потихоньку, по дому, по улочке. Я недавно заметил, представь… Как-то шел возле Парка Победы - и ничего там не узнал. Кузнецовская улица, помнишь? Магазинчики, дальше пустырь – очень странное… странное место, ты там любила гулять. Был буквально на днях – тихий ужас: пустыря - ни метра, все застроено мега-домами, сплошь какие-то бутики. Никуда не хожу, ни за чем не слежу. У меня, Лиз, сплошная рутина. И если выражаться твоей лексикой, то нашим Ленинградом я не пользуюсь. Какие выставки- театры-Эрмитажи? Зашел на пару сайтов, почитал - и все. Но представь, весной уехал в Петрозаводск на полтора месяца, и к концу третьей недели стало мне в этом Петрозаводске так муторно, так скверно - просто жуть. Вот хожу – все меня раздражает, и чем дальше, тем хуже и хуже. Люди, улицы, говор – все-все… Еле-еле дождался конца, прыгнул в поезд, а утром увидел Ладожский вокзал и ожил.

- Все верно: ценность объекта, и субъекта тоже, определяется не по наличию, а по отсутствию, ты что, не знал?

- В общем, я никуда не уеду, потому что могу только здесь.

И опять мы куда-то брели вдоль Невы, прикованные ее дивными, глубокими панорамами, которые время от времени озарялись вспышками ставших будничными салютов. И мне казалось, я никуда никогда не уезжала, а Город представлялся полузабытым сном с бессвязным зыбким сюжетом, истаявшим давным-давно.

Прощаясь, я порывисто обняла Мишку, который один во всем мире видел и понимал меня так, как никто, но, получается, мне это не было нужно.

Продолжение следует.

Понравился текст? Ставьте лайк, подписывайтесь на мой канал, буду рада новым читателям)) Карта Сбербанк 4276 4900 1853 5700