Из романа "Тень филина", окончание.
Андрей Игнатьев не стал долго ждать, и уже на следующий день вся семья (жена его тоже захотела поехать), отправилась в путь к далёкому и таинственному Красному Берегу – неизвестной родине Олега Игнатьева, в деревню Ивановку.
Выехав рано утром, уже к полудню были в областном центре, где к ним присоединились и Игорь Игнатьев с женой…
… Ещё вчера Галина, жена Игоря, зло говорила:
- Ну, и где они, что с ними, ты можешь мне ответить…
- Да ничего с ними не случилось, чего ты… Ну, в не зоне действия они, и что? Раньше, вообще, мобильников не было, и как-то жили, - убеждал жену, да и самого себя Игорь.
- Старика с ребёнком отпустил, что угодно может случиться… Нет, я не могу так…
- Ну, не можешь, бери отгулы и поехали, хоть завтра! – уже злился Игорь. Он и сам уже волновался. Не смог отказать отцу – отпустил Мишку с ним, а теперь, и правда, думал – не случилось бы чего… - Не такой уж там глухой угол, - уже спокойнее говорил. – Там этот фермер, Моторин, живёт, у него машина.
- Да хоть добрались ли они… Ой, не могу я дак… - переживала жена.
- Ну, дак поехали, правда. И сами хоть отдохнём там. Ты уж сто лет в Ивановке не бывала.
- Поехали! – согласилась Галина и стала названивать начальнице по работе, договариваться об отгулах.
Игорь тоже позвонил своему напарнику, предупредил, что не будет его три дня.
А работал он тренером по самбо…
…Конечно, хотел, чтобы Мишка занимался, таскал его на тренировки, но особого желания сына к этим занятиям не видел. И относился к этому спокойно: если не хочет – заставлять бесполезно, а когда сам захочет – и заставлять не надо будет. Какие ещё годы-то – десять лет, успеет всему научиться. Он и сам только в тринадцать лет начал заниматься самбо, но успел и "мастера" выполнить, и вот – тренером работает. А если так и не появится в сыне желания заниматься самбо или другим спортом (а и к другим видам спорта особой тяги в сыне пока не видел) – так, может, и не надо ему это.
Игорь бы тоже никаким самбо не занялся (был почти равнодушен к спорту, а любил лет с семи больше всего читать и книги почти без разбора глотал, благо – библиотека и дома была большая, и в школьную ходил), если бы не один рассказ деда Василия…
Тот, вообще-то, не любил рассказывать про войну… В то лето, Игорь перешёл тогда в шестой класс, в Ивановке неожиданно появились мальчишки – двое братьев-близнецов, внуки бабки Могуничевой. Приехали почему-то в первый и последний раз из Воркуты, где работал их отец, сын бабки…
В тот день захотелось Игорю не у речки погулять, а сходить в лес, за деревню, где, говорили, по окрайкам стали появляться подосиновики.
Ивановка уходила от реки вглубь берега двумя улицами, и ещё тянулась рядом домов и бань вдоль реки… По своей улице, зеленой, заросшей полностью кашкой (лишь тропка вдоль домов серая, но тоже кое-где в пятнах подорожника), и бежал Игорь к лесу.
В конце улицы, уже за деревней, был скотный двор, рядом с ним ископыченный загон для коров и пруд, в который заходили коровы на водопой.
Стадо сейчас паслось в лугу у леса. Пастух Антон, средних лет мужик, в брезентовом плаще и кепке-шестиклинке (несмотря на теплую погоду) сонно сидел на вислопузой лошадке и время от времени щелкал кнутом, лениво матеря уходившую в сторону корову…
На противоположном от скотного двора, более-менее чистом, не так густо заваленном коровьими лепёхами, берегу пруда и сидели двое одинаково рыжеватых мальчишек.
Еще вчера вечером Игорь слышал от бабушки, что к Могунихе приехали внуки, и даже мечтал, как познакомится с мальчиками, подружится. Он и пошёл сразу к ним…
Он понял, что они делали – готовились закинуть в пруд корзину. Сверху корзина затянута марлей, в середине марли – дыра, в корзине хлеб. Караси, заплыв в корзину, уже не смогут выплыть – не хитрый способ, о котором рассказывал Игорю дед.
- Здорово, - первым сказал один из мальчишек.
- Привет…
Братья степенно, по очереди пожали ему руку, звали их Вовка и Сашка. При этом были так похожи, что Игорь тут же и забыл кто из них Вовка, а кто Сашка…
- Если без нас корзину проверишь – получишь, - сказал вдруг с угрозой, кажется, Сашка, и сам себе кулак в скулу упёр.
- Ага, - подтвердил, кажется, Вовка и щёлкнул кулаком правой руки по раскрытой ладони левой.
- Я и не собирался, - удивился Игорь такому повороту.
- А хочешь сейчас тебя побьём? – опять первый спросил.
- Нет. Вы чего?..
- Ну и вали отсюда, чего встал! – второй крикнул.
Игорю стало обидно, он считал себя деревенским старожилом, а эти только приехали…
- Где хочу, там и буду стоять! Сами валите!
- Чего? – оба пошли на него.
А Игорь не побежал. Ему бы и хотелось сейчас убежать. Но не бежал…
И братья остановились. И один – поднял ссохшийся ком земли и бросил.
Обида была сильнее боли. Игорь сам на них бросился. И они побежали от него. А потом вдруг резко оба остановились, схватили Игоря за руки и свалили на землю…
Тут и подъехал пастух Антон:
- Я вот кнутом-то вас!
Все трое бросились в деревню. Рыжие братья к своему недалёкому дому, а Игорь к своему – через всю деревню. Бежал и слёзы обиды сглатывал.
Бабушка полола в огороде гряды, дед что-то поколачивал в дровнике, где у него что-то наподобие мастерской было… Игорь ушёл на поветь. Там в расписанном аляповатыми цветами сундуке лежали старые журналы, книги, пачки перевязанных бечёвками писем…
Вечером уж дед-то и сказал – сидели они на крыльце, пока бабушка собирала в избе ужин:
- Мне Антон-то, пастух, рассказал. Молодец, Игоряшка, не побежал от них… Дак они вдвоём тебя и свалили?
Игорь кивнул.
Дед покачал осуждающе головой. Тогда-то и рассказал он внуку о разведчике Петрове, удивительно ловко владевшем приемами "борьбы вольного стиля".
- Он и мне показывал, да у меня не очень получалось. Да и не до приёмов там было – так, баловались…
- Борьба вольного стиля? – переспросил Игорь.
- Да, так Сашка Петров называл.
- Может, вольная борьба? Я такую по телеку смотрел.
- Может и вольная, - согласно кивнул дед.
… Осенью в городе Игорь попросил отца записать его в секцию вольной борьбы.
Пошли вместе в недавно построенный огромный спорткомплекс, где какими только видами спорта не занимались. Нашлась и борьба. Только не вольная, а классическая.
- Вольной у нас в городе нет. Да вы давайте, к нам записывайтесь, - говорил тренер, оглядывая и Игоря, и его отца.
Александр Васильевич вопросительно глянул на сына, тот пожал плечами и всё же сказал: "А дедушка говорил – борьба вольного стиля".
- Да что ты заладил – "вольного стиля", "вольного стиля", - взорвался вдруг отец, ему-то вообще вся эта затея не очень нравилась, только что не хотел обижать сына, да и отца…
- Подождите-подождите, - подал вдруг голос второй тренер, постарше возрастом, до этого равнодушно, казалось, сидевший за столом и что-то писавший в толстой тетради. - Вольного стиля, говорите. Так ведь так раньше самбо называлось. Ага. Я сам этим вольным стилем занимался и тогда тоже всё с вольной борьбой путали. Самбо-то это уже в пятидесятые годы название придумали. К самбистам вам надо!
Первый тренер, кажется, осуждающе глянул на старика.
- Пусть идут к самбистам, Николаич, пусть идут, - ответил на этот взгляд старый тренер.
В этом же спорткомплексе и самбисты занимались. Попали как раз на тренировку. Игорь и сам не понимал почему, но с первого же взгляда полюбил этот спорт.
Скоро он втянулся в тренировки. Появились и первые успехи на соревнованиях…
Очень хотелось ему, чтобы приехали на следующее лето воркутинские братья. Но почему-то больше они не приехали – ни на следующее, ни позже, никогда…
А теперь тренер Игорь Александрович Игнатьев всё чаще задавал себе вопрос – а что такое спорт, нужны ли такие уж серьёзные занятия им? Для здоровья полезнее физкультура. А что спорт характер воспитывает – это точно. Но он может развить не только лучшие, но и худшие черты характера – самонадеянность, культ грубой силы. Разве нет? Да и та система спорта, которая складывалась в последние годы, всё больше не нравилась ему. Хотя занятия в детско-юношеской спортивной школе ещё были бесплатными для ребят, но уже приходилось им самим (родителям, конечно) и форму покупать и, зачастую, поездки на соревнования оплачивать. И уже не редкость случаи, когда ребята из небогатых семей, даже и очень способные, прекращают занятия именно по этой причине. Это совсем не устраивает его, Игоря Игнатьева…
Более того, Игорь понял, что его всё больше не устраивает сам образ жизни в городе, хотя и был он абсолютно городским человеком.
Разве это нормальная жизнь – в бетонной клетке, где за стенкой такая же клетка. И раздражает, то громкая музыка из-за стены справа, то стоны больного старика слева… И он уверен, что так же раздражает кого-то не тихая жизнь его семьи. Заставленный машинами двор. Вечно вывороченное нутро помойки у забора, пыль и грязь летом. Слякоть и снежно-водяная мешанина – осенью, зимой и весной… Транспорт, машины, которые, кажется, уже гораздо важнее, главнее не то что пешеходов, а даже тех людей, что управляют ими… Эта постоянная скученность, эта невозможность полной тишины, натуральной без электроподсветки ночной темноты, мёртвая вода из водопровода… Эта невозможность побыть одному, а человеку иногда нужно побыть одному в своём доме… Невозможность даже в этой тесноте рожать детей…
Если бы он мог выбирать – вот такая жизнь в городе или жизнь в деревенской избе, пусть и без городских удобств… Да только здоровье сына, а чистый деревенский воздух и чистая вода – это главное для здоровья, был уверен Игнатьев, только один этот аргумент перевешивает все остальные…
Бросить бы всё, да и уехать жить в деревню. В Ивановку, на Красный Берег.
А что нужно, чтобы жить там? Возможность заработать на пропитание и возможность учиться для сына… Кажется – так не много, а непреодолимо. А давно ли в Воздвиженьи школа была, ещё его отец там учился. И ведь выучился – профессором стал. Ну вот появилась возможность работать у фермера, можно бы и другую работу придумать. А там, глядишь бы, и школа появилась, если бы люди-то жили…
Вот такие мысли-мечты всё чаще посещали Игоря Александровича Игнатьева.
И вдруг позвонил Андрей. Сказал, что завтра к обеду с женой планируют быть у них в городе.
- Вы-то не хотите в Ивановку съездить? – спросил Андрей.
- Хотим, - ответил Игорь и улыбнулся.
… И вот – едут. Игорь на переднем сиденье рядом с Андреем, женщины и Колька – сзади. Жёны их сразу общий язык нашли – всю дорогу болтали. Колька за долгую дорогу от Москвы уже умаялся, часто просил у матери пить, открыть форточку, ещё что-то, а потом задремал.
Андрей и Игорь молчали. Но молчание их было не тяжёлым. Кажется, впервые со времён детства делали согласное дело – совсем не такая нынче поездка получалась, как тот давний совместный поход в Ивановку…
...
… И стало в тот вечер в Ивановке неожиданно многолюдно и шумно.
Вынесли на улицу стол, выставили снедь и питьё. Александр Васильевич Игнатьев, его сын Игорь, жена его Галина, Андрей Игнатьев, его жена, Николай Моторин и его жена Ольга, работавшие у Моторина семейная пара из Заозерной – Иван и Ирина Коншины, тракторист из Жукова Семён Кукушкин, Володя Сапогов – мастер на все руки (бывший житель Воздвиженья, а потом Жукова, а теперь постоянный житель Ивановки – он занял пустующий домик неподалёку от моторинский фермы), молчаливый таджик Саша (его настоящее имя никто кажется и не знал – сложно выговаривать, да он и сам себя Сашей называл), поработавший какое-то время в колхозе в Жукове и тоже почему-то перебравшийся к Моторину… Да еще ребятишки: Мишка, Маринка, Колька…
- Вот, думалось – всё, умерла Ивановка, захирел Красный Берег. Ан нет – вот нас сколько тут. И все мы здесь не чужие… - говорил Александр Васильевич. - Я уж большую часть жизни в городе прожил, думалось по молодости – всё распрощался навек с деревней. Стеснялся, бывало, и сказать, что я деревенский, а чем старше, тем больше сюда тянуло. И притянуло. Родина… Земля моя… Я вот подумаю, да и поселюсь тут. Мне уже не надо ни газа, ни ванны, а вот эту реку и это поле надо… - Он вроде бы ещё и не выпивал, но был будто бы не совсем трезвым, и Игорь с опаской посматривал на отца, больно уж разволновался…
- Так и давайте за нашу родину, за Ивановку! – не вытерпел, видно, долгой и сбивчивой речи Моторин и поднялся с полной рюмкой. Жена толкнула его ногой под столом, но тоже поднялась следом, и все встали, чокнулись рюмками. Даже таджик Саша.
Неожиданно разговорилась жена Андрея:
- Я такой красоты нигде не видела! Это же чудо! Андрей, а дом твоего деда не сохранился?
- Нет, я же говорил…
- Ну, давай купим какой-нибудь, будем приезжать, это же чудо…
- Берите любой, да и живите, у большинства домов никаких уж хозяев, поди-ка, - откликнулся Моторин.
- Вы к нам в Заозерье приезжайте, вот там можно отдохнуть – тишина, покой, а то здесь-то скоро, как в Москве, не протолкнуться будет, - то ли серьезно, то ли в шутку сказал Иван Коншин…
Ольга Моторина затянула вдруг "Окрасился месяц багрянцем" и муж подхватил, а все остальные подтянули, даже, кажется, и таджик что-то напевал…
Дети тоже будто опьянели от свободы и свежего воздуха – носились и валялись по лужайке.
- Пострелята, давайте-ка дровишки на костёр собирайте, - скомандовал Моторин, и дети с радостью бросились собирать старые доски, палки, полусгнившие колья павших заборов – этого мусора кругом было много…
Зажгли костёр, и сразу ночь потеснила долгий вечер. И небесные звёзды сливались с искрами костра.
Мишка Игнатьев разомлевший от непонятного счастья, подошёл к отцу и матери, сказал с затаённой надеждой в голосе:
- А я всегда тут хочу жить…
- Да я бы, может, тоже хотел, - откликнулся отец.
- Для начала отпуск здесь поживём, - подвела итог их мечтаниям Мишкина мама.
Александр Васильевич вдруг погрустнел. Моторин заметил это:
- Ты чего, Василич?
- Отца-то увёз я отсюда, каково ему было в городе-то помирать…
- Ну, ты это… Не надо… Давай-ка ещё по грамульке…
Неожиданно общее внимание привлёк Володя Сапогов, до этого больше молчавший:
- Я думаю, чего… Это, Николай Петрович, - Моторину кивнул… - Это… Александр Василич… - на Игнатьева взглянул… - Это… думаю… Пока много-то нас – давайте камень-то на место поставим. Марьин-то… А чего – Красный Берег дак… Пусть всё как было… Старики-то рассказывали, это…
- Точно! – первым поддержал его почему-то Андрей Игнатьев. – Господин фермер, придётся вашей техникой попользоваться. Но я готов возместить – горючку там, амортизацию…
- Да ты чего, обидеть хочешь… - махнул на Андрея Моторин и поднялся, возвысил голос. - Решено – завтра ставим Марьин камень на место. Святу месту – пусту не бывать…
И конечно, в ночи и гвалте общего разговора, никто не слышал и не видел, как плыла от Воздвиженского к Красному Берегу лодка…
- Здравствуйте, всем! – громко поздоровался Сергей Куликов, неожиданно вышагнувший из темноты в свет костра.
- О! Сосед, садись, молодец, что пришёл. Налить ему!..
- Я, извините, сразу о деле скажу, а потом уж…
- Какие сейчас дела, ты что…
Но Куликов твёрдо повторил:
- Дело у меня, мужики… И женщины тоже, - добавил, смутившись, -Я в храме-то, под досками там, крест нашел. Старый, надкупольный. Целый, абсолютно. Чугунный. Я покрасил его золотянкой… Да это, ладно… Купол-то целый почти, там сбоку только прореха, я забирался, приготовил всё… Надо бы крест-то поднять, - окрепшим голосом сказал. - А то живём без креста. Давайте, все вместе-то, земляки… - обвёл стол взглядом.
- Мы хотели завтра камень… - кто-то начал.
Но встал Александр Васильевич, сказал твёрдо:
- Камень – это память, крест – это жизнь. Завтра будем ставить. Крест.
Приближение
(вместо окончания)
... Во тьме, в бесчувствии, в небытии – толчок. И сладкая боль из точки, из самого центра этого толчка. Неосознанно разгибается нога – какая томительная, сладкая боль… Пелена сходит с глаз, и он уже видит, чувствует тьму, в которой находится. Он делает первый шаг. Он скрипит всеми сочленениями… И – свет впереди, и живой воздух волнами наплывает… Золотисто-зелёное, изумрудно-сверкающее впереди… Превозмогая боль, медленно, скрипя – вперёд к свету…
…Василий Семёнович Игнатьев, с трудом переставляя ноги, опираясь о стену, прошаркал по больничному коридору к двери. С трудом, навалившись всем телом, открыл. С крыльца помог ему спуститься какой-то мужчина… Сел на ближнюю пустую скамейку…
… Он опьянел от воздуха, от света. Прикрыл глаза, и какое-то время не двигался, вбирал в себя солнечное тепло, запахи, забытые звуки жизни…
И не верилось, что доживёт до весны. Дожил.
Был он когда-то сильным мужиком, а сейчас – кожа да кости. Он сидит на скамейке, склонившись, упёршись руками в колени. Синие, застиранные штаны коротки, и видны бледные, сухие как палки, ноги. Кисти рук опутаны бледно-голубыми вздутиями вен. На левой руке плохо различимая старая наколка.
Открыв глаза, он увидел между тоненьких, едва проклюнувшихся травинок жука. Он был толстый, усатый, с отблеском чёрный.
Подобие улыбки скользнуло по губам.
- Ну, здравствуй…
… Жук почувствовал какую-то внешнюю, неодолимую, высшую силу, оторвавшую его от земли и опустившую на что-то шершавое, тёплое, в золотистых травинках или усиках. Он сделал несколько шагов, прощупывая путь перед собой чёрными усами, преодолел синее вздутие и застыл, чувствуя тепло – сверху, от солнца и снизу, от того, на что опустила его та неведомая сила; и это тепло было частью той неведомой силы… И ещё он почувствовал, сперва самыми кончиками всех своих ножек, а потом всем своим существом, толчки – тук-тук-тук… И жук будто попал в поле этого движения-звука, сам стал частью этой пульсации, слился с нею…
…Жук шевельнул усиками, он чувствовал как что-то наполняет его, будто часть той высшей силы переливалась в него… Он сделал несколько шагов и вновь замер, вновь попал в этот ритм – тук-тук-тук…
Жук щекотнул руку, и Василий Семёнович, снова взглянул на него. И вспомнилось…
Было ему девять… десять лет. Всю зиму он тяжко болел. Однажды сквозь бред услышал, как мама за тонкой досчатой перегородкой спросила у доктора (потом уже думал – откуда же взялся в их деревне доктор?.. из города с какой-то оказией приехал?): "Что ему можно давать?". "Что попросит, то и давайте". Позже понял он, что это был приговор. И он попросил тогда почему-то козьего молока (хотя у них была корова), и мама купила, принесла от соседей. С тех пор ни разу он не пил такого вкусного молока… А тогда он пошёл на поправку. И настал день, когда он вышел на крыльцо. Старшая сестра Полина и мать, наверно, работали в поле. А он будто заново узнавал мир. И мир этот радостно – солнышком, первой травой, клейкими листиками, тёплым ветерком встречал его. Он спустился с крыльца на землю, сел на скамейку. И увидел жука. И жук тот поразил его. В нём, в жуке, будто собралась тогда вся, одновременно и сложная и простая, тайна мира, жизни… Лапки, усики, начинавшие медленно, с видимым усилием, раздвигаться чёрные с отливом надкрылья… Он взял жука на ладонь, тот, сперва, замер, потом прополз немного. И вдруг с треском развернулись чёрные створки, радужно сверкнули прозрачные крылья, и жук взлетел... И тогда он, Васятка Игнатьев, знал, что жизнь его будет долгая и интересная, он будет хорошо учиться в церковной школе, потом, может, в уездном училище, станет учёным, в городе будет жить… И ведь забыл потом всё… Ну, не он, так сын в городе живёт, вот и его всё же в город привёз… Хотя, лучше бы уж дома… Там…
Вспомнилось, как пришёл после второго ранения домой. Сразу и председателем поставили. Как же стыдно-то было, что вот он вернулся, пришёл к жене и ребёнку… Потому что из всей-то Ивановки, ушли сорок человек, а вернулись трое…
И дальше – жизнь, работа, работа, работа… А для чего? Если день за днём видел, как умирает родная деревня, будто неодолимый рок сбывается… А он всё жил… Вот и до этой весны дожил, солнышко видит, траву, скоро, поди-ка, сын Александр проведать придёт. Может, и внук Игорь…
… Жук почувствовал, как то, что копилось в нём, сжалось в точку и вырвалось наружу – распахнулись надкрылья, расправились лёгкие крылышки…
Жук летел прямо на солнце. И стал он чёрной точкой, а потом исчез совсем. Улетел в свою жизнь, чтобы исполнить то, для чего и явлен в сей мир.
… "Так для чего же я-то жил?! Ведь всё уже, всё уже …" И увидел перед собой разлившуюся в весеннем половодье родную реку…