Лишь только сорвав с себя пелену общепринятости, я увидел, как бесконечен мир возможностей.
Он был будто бы создан для меня. И все это время ждал действия, чтобы перевернуться, преобразиться, наполниться жизнью и смыслом.
Стоило только сделать шаг в сторону, как за невидимой чертой осталось все, что не важно, не нужно, бессмысленно.
Я исчез, перестал существовать в мыслях тех людей, у которых хранился только мой формальный образ. Расставшись с этой маской я стал для многих невидим.
Растаяли во времени и пространстве сиюминутные вещи и образы.
Я вспоминал дни моей беспечной жизни, когда позволял себе растрачивать время и мысли на вещи, и людей, значение которых, на самом деле, для меня было ничтожным.
Я стоял на пороге в вечность, и, глядя на ночные звёзды сквозь решетку тюремной камеры, медленно умирал, но схватив глоток воздуха снова рождался.
…
Жить … как же хочется жить!
Эта мысль рывком выталкивала меня из темноты небытия, отрезвляла и пробуждала сознание.
Прав ли я был ранее, в своих решениях и действиях, или нет, но теперь жить мне оставалось всего несколько часов. Казнь была назначена на утро.
Мои товарищи либо отказались от меня, опасаясь преследования, либо не имели возможности дать о себе весть, или по крайней мере поддержать в эти тяжёлые минуты дружеским словом.
И все же, я ещё был жив. Я боролся.
Каждая секунда бесценного времени тратилась на те мысли и воспоминания, которые были бесконечно важны для меня.
Мое детство, родные, самые близкие и надёжные друзья, самые красивые и дорогие сердцу места.
Мое дело и борьба за идеалы, которые я впитывал с юных лет.
И она …
Единственная, дарованная мне самими небесами, самая красивая, бесконечно любимая… свобода.
Что говорить, я любил каждую ее минуту, каждое мгновение, отмерянного мне времени.
…
Да, мне было страшно.
Но, я боялся не смерти. Отчаянно, до холода на сердце, мне было страшно, от осознания того, что я ничего больше не успею. Больше ничего хорошего, важного не оставлю после себя. Ничего не скажу этому миру!
И, в отчаянном остервенении я записывал свои мысли. Я старался передать все те ценности, которым следовал сам и которые помогли мне жить и быть человеком. Те слова, которые способны разбудить разум человека подневольного, закованного в клетку навязанных обязательств.
Я робко надеялся, что может быть случится так, что мои записи не попадут в застенках. И, когда-нибудь, кто-то, прочтя мои слова, на секунду задумается. И, в этот момент, в его душе даст трещину стена, закрывающая ту невидимую черту в мир простых истин и возможностей.
…
Оказавшись запертым, я имел доступ к единственному только источнику - мыслям и воспоминаниям.
Перебирая в голове все, что я знал, или видел, анализируя и складывая в разных пропорциях информацию, я мысленно учился рисовать стройные формы. Понятные, но, затрагивающие самые глубокие струны сердца.
Мои воспоминания возвращали меня в тот день и место – на Бородинское поле, где мы подставляли грудь под пули и картечь. В славе отвоевывая свободу Отечества.
А потом, - на площадь, заполненную войсками. Где жалкая горстка единомышленников, не смирившихся с деспотией, стояли и смотрели в лицо смерти.
Стояли для того, чтобы свобода стала достоянием каждого, а наше отечество окончательно и бесповоротно не погрязло в пучине деспотии единовластия.
Мы не отступили перед ружейными и пушечными залпами, но и не стреляли в ответ, не решаясь взять на себя смерть таких же как мы простых и смертных, но подневольных людей.
Мы умирали, для того, чтобы взмах руки одного человека не мог больше решать кому жить, а кому нет.
…
С натугой заскрипели кривые заржавленные петли, дверь в камеру отворилась.
- Павел Иванович, идёмте, пора.
…
Веревки виселиц тихо покачивались на холодном ветру, гипнотизируя так, что я не мог оторвать от них взгляда.
Омерзительная, позорная для дворянина смерть от петли, все что мы заслужили защищая Отечество.
Что могло быть хуже? Только небытие. Темное, холодное ничто, которое заполнит все что останется от моего сознания.
Радуясь хотя бы минутной возможности обменяться взглядами со своими единомышленниками, мы пылко поприветствовали друг друга, обменявшись словами ободрения и поддержки. И, не имея более ничего сказать, каждый погрузился в свои последние мысли.
Меня же более не посещала ни одна мысль.
…
Мы стояли на помосте, а один из распорядителей казни, внизу, хриплым голосом зачитывал приговор. И кроме нескольких чинов и конвоиров не было ни души. Никто не пришел чтобы проводить нас.
Под барабанную дробь мне накинули на шею петлю. Прозвучал последний удар и опора под ногами пропала. Я полетел вниз.
Резкая боль в шее, как вспышка, и все вокруг потемнело.
…
Я умер, но почему то сквозь темноту сплошного ничто чувствовал подступающую тошноту.
Сознание стало проясняться и я увидел, что лежу на земле с оборванной веревкой на шее, а вокруг суетятся люди.
Не веря счастью, я, с натугой и болью в горле, глотнул полные лёгкие воздуха.
Я ещё жив …
…
С восторгом и лёгкостью смотрел я вокруг себя любопытным взглядом младенца.
Распорядители отправили посыльного в лавку за новой веревкой, а это значило, что у меня есть ещё около четверти часа.
О, это была вечность! Мысли летели с сумасшедшей скоростью, разбивая и втаптывая страх и обреченность. Я дышал полной грудью, а глаза мои наполнили слезы счастья.
Господи, чем я заслужил такой подарок? Неужто это значит, что не такой уж и плохой я человек.
За эти минуты я успел прожить тысячу жизней, пока все не было всё готово к довершению казни.
Какие бы то ни было, сомнения покинули меня окончательно. На помост я шел с лёгким сердцем и высоко поднятой головой.
Я все успел, я все правильно сделал, я прожил не зря.
…
Когда барабанная дробь стихла и я, полетев вниз, провалился в небытие, то мысли мои не пропали бесследно.
Маленькими искрами они стали вспыхивать в сознании других людей. Тех, до кого все же дошли мои рукописи.
Да, я был казнён, но часть меня, самые светлые мои идеи, продолжали жить в сердцах людей.
Их рукой могу я и впредь говорить с вами между строк.
Цените же и вы каждую минуту своей жизни, но не меняйте на нее свою свободу. Ибо по настоящему мы живы только в те минуты, когда душа и мысли свободны.
