Игорь Захаров
Сидим как-то в классе, ждем комполка Береста. Тот заходит, кладет перед собой свою папку и, загадочно улыбаясь, говорит: кто хочет в Польшу? Я смотрю на сидящих рядом сослуживцев. Видно, что у всех более старших чем мы товарищей в мозгу лихорадочно щелкают арифмометры — все прикидывают варианты: — квартира — гараж — лодка — рыбалка — охота — жена — карьера.
Руку подняли четверо — я, Юрка Козлов, Мишка Барабошин и Валерка Мельниченко.
Приехали в Бжег и первым делом пошли, понятно, в бар. Бар назывался просто и незатейливо — «Дринкбар». На всю дальнейшую службу в Бжеге он остался нашим любимым местом посиделок. В том числе и из-за темноволосой юной красавицы — официантки пани Божены.
Заходим. Помещение довольно миниатюрное. Внутри стоят всего четыре столика, и всё. Садимся и осматриваемся — как и что тут пьют.
Пьют рюмочками размером с наперсток, помочат губы и поставят рюмку. Из закуски — ничего, одни напои и галаретки. Ну кто ж так водочку-то пьет!!
Тут подходит к нам длиннющая молодая официантка (пани Гражина) и вопрошает:
— Чего паньство хце?
И суровые, закаленные нарзаном, инструктёры Каменского полка мрачно буркнули в ответ:
— ВУДКИ.
— Иле? (сколько)
И маленький росточком Глыба ответил просто и незатейливо — пятнащте!
— Иле, иле??
— Пят — на — щте! — уточнил Глыба не поверившей своим ушам официантке. Ну и мы следом за ним сделали свои скромные заказы.
И вот она несет через зал поднос, весь уставленный этими наперстками с водкой, а посетители провожают изумленными глазами поднос до самого нашего столика. Ну мы побросали наперстки в рот, а Глыба ещё подошел к стойке бара:
— Коньяк маш (есть)?
— Мам. Иле?
— Стакан!
Хлопнул Глыба стаканяку коньяка, утерся рукавом, и вшистко. После этого посещения в «Дринкбаре» мы стали самыми желанными посетителями.
Как-то сел Глыба в кабину Яка, только включил АЗС «Аккумулятор» и его упаковало сразу сработавшим подтягом ремней и ограничителями разброса рук! Правда, не катапультировало.
Как-то провозил я его ночью в СМУ на спарке. Шасси не вышли, и мы проходим низко над полосой перед носом у РП в лучах прожекторов. Тот кричит нам — «Стойки на месте!»
РУД на МГ, резкое снижение к полосе, ТП на выпуск, тормоза, и в итоге умостились на полполосы!
Как Валерка умудрился ласты склеить уже на гражданке?
Как я дважды сидел в Польской тюрьме
Раз первый.
Первый раз меня со штурманом Саней Стерховым патруль польской милиции остановил для рутинной проверки документов — проше паньства о пашпортэ!
Загранпаспорт мы берегли пуще зеницы ока и брали только для пересечения границы, а с удостоверением личности офицера ходить по антирусски настроенной стране тоже было опасно. Короче, — пашпортув нема, поэтому нас сажают в «воронок», везут в тюрьму и запирают в камеру. И все это подчеркнуто презрительно, с нравоучениями типа — у нас стан военны, а паньство не подчиняется нашим правилам и т. д.
И взяли-то нас, одетых в наши летные кожаны, да наши рязанские морды и так за версту видны в любой одежде, ясно ведь, что радецке. Посидели мы в камере с полчаса, полюбовались на мазки крови на стенах.
Приходит за нами наш, русский патруль, и препровождает в комендатуру. В кабинете коменданта гарнизона за столом сидит эдакий синьор — помидор в краснопогонном полковничьем кителе, и, не отрывая глаз он написания какой-то бумажки, буднично и устало спрашивает: — Что вам мешает служить?
(Какого черта, думаю, «мешает служить», мы только что приехали в Польшу!)
Отвечаю правдиво: — Ничего не мешает, товарищ полковник.
Тут от его реакции мы даже вздрогнули! Он подскочил на стуле, как подброшенный пружиной, ударил обеими ладонями об стол, выбив из зеленого сукна тучу пыли, и издал ужасающий, визгливый вопль: — Ка-а-ак!!! Вам НИЧТО не мешает служи-и-ть!!!???
Фамилия у него была Симрод, я же его с тех пор звал — Семиурод.
Раз второй намного интересней, но мог окончиться гораздо печальнее.
Перед второй сменой полетов поехал я на велосипеде в центр города молочка купить.
А по центру города можно было только пешком ходить. Купил молочка, иду по улице назад, веду рядом свой велосипед. До конца улицы, где висит знак конца запрещения велосипедного движения остается метров десять всего, я, пару раз оттолкнувшись ногой от брусчатки, прыгаю в седло, и тут, из-за угла, навстречу мне выезжает патрульная милицейская машина!
Они же не видели, что я только что сел на велик! А улица старого города узкая, им никак не развернуться. Пан на ходу открывает дверь и кричит мне по-польски — затшимайще, пан!
Некогда мне, полеты на носу, да и сидел я уже у Вас однажды, поэтому я прикинулся, что не понял его, а сам на педальки — то жму!
Он, уже грозно: — ЗАТШИМАЙЩЕ!!
Куда там! У меня уже взыграло ретивое, я — шмыг, и ходу! Сзади раздался рев мотора — погнали они квартал объезжать вдогонку за мной!
Ага, погоня — это прекрасно! Азарт, кровь бурлит! Несусь со всего ходу к парку, только педали мелькают — там узкие пешеходные дорожки и на машине они не пройдут по ним. А погоня уже дышит в спину, ревет мотором! Обидно, ведь УАЗик — русская машина! Только влетел в тень крайних деревьев, как сзади послышался визг тормозов — совсем чуток не догнали!
Только теперь я понял всю серьезность своего положения — меня ловят по-взрослому.
Надо незаметно пробираться домой. Еду вдоль Одера, по тропинке, ищу выезд на дорогу. Наконец увидел распахнутые на улицу ворота какой — то усадьбы, пробрался по двору, выглянул на улицу из-за угла дома. Никого. Осторожно выезжаю на дорогу, не успев еще набрать скорость. И тут из-за поворота на большой скорости вылетает погоня!
Помню испуганные глаза шофера. Он не успевает затормозить, и УАЗ бьет меня капотом в правый бок. Я взлетаю в воздух вместе с сумкой с молоком и приземляюсь на противоположный тротуар. Бутылки со звоном разбиваются, велик с погнутыми колесами успокаивается в луже молока. Из машины, не веря своей удаче, выскакивают паны с дубинками и ко мне
— Чему Пан учека?
— Паньство мне гонИте, вот я и учекам! — отвечаю я тоже в запале.
Они:
— Згода, едими з нами!
Привезли в знакомую уже тюрьму, посадили в ту же знакомую камеру. Да, думаю, — сейчас народ приедет на полеты, а где Захаров? Надо что-то делать!
Встал, подошел к глазку, смотрю в коридор, изучаю обстановку. В дежурке сержант обсуждает что-то с напарником, поглядывая в сторону моей камеры.
Ага, думаю, — что-то замышляют, в комендатуру не звонят! Это к лучшему.
Тут сержант заходит в камеру.
— Пан, пенендзе маш?
Я в душе возликовал. У них же завтра праздник и сержант, почти как в России, очевидно, решил обменять мою свободу на деньги!
— Мам.
— Пеньтсет злоты дАвай.
— Добже!
А бутылка водки польской как раз столько и стоила. Так и расстались, очень довольные друг другом.