Это рассказ о судебном процессе над председателем трибунала Константином Сергеевичем Суворовым.
Суд состоялся летом 1950 года на секретном Семипалатинском ядерном полигоне[1].
Набирала обороты «холодная война». В обстановке строжайшей секретности создавался ядерный щит страны. И, безусловно, позиции органов госбезопасности на полигоне были сильны. Располагая многочисленным штатом сотрудников и осведомителей, чекисты не только охраняли секреты, но, как и в довоенные годы, продолжали вылавливать «шпионов» и обезвреживать «врагов народа». То есть – по-прежнему занимались фабрикацией контрреволюционных дел.
Противодействие этому попытался оказать председатель Особого военного трибунала гвардии полковник юстиции Суворов. Это был честный и мужественный человек, прошедший всю войну, награжденный четырьмя боевыми орденами и медалями. На должность председателя трибунала его назначили в конце 1947 года. Изучая поступавшие из отдела контрразведки МГБ дела, он видел, что многие из них сфальсифицированы. Сначала пытался образумить следователей путем бесед с ними. Но только обострил отношения. Тогда Суворов вместе с секретарем того же трибунала гвардии лейтенантом Комаровым, говоря языком обвинительного заключения, стал проводить линию по «смазыванию контрреволюционных дел».
Ответный удар местный отдел госбезопасности нанес в январе 1949 года. Вначале был арестован Комаров. Потом «взяли» Суворова.
Вначале их обвиняли по контрреволюционной статье 58-7 УК РСФСР (вредительство), затем переквалифицировали «преступные действия» на статью 193-17 (злоупотребление властью).
Согласно обвинительному заключению, Суворов и Комаров «проводили антигосударственную практику склонения подсудимых, обвинявшихся в измене Родине, к отказу от показаний, данных ими на предварительном следствии и в начале судебных заседаний, чем обеспечивали сокрытие изменников Родины от должной кары по советскому закону».
Далее на десяти печатных листах детально излагались конкретные эпизоды их преступной деятельности. Расскажем об этом на примере двух дел – Лебедева и Астахова.
Еще при изучении дела Лебедева, назначенного к рассмотрению на 13 июля 1948 года, Суворов понял, что оно сфальсифицировано. Дело, как говорят, было шито белыми нитками. Однако в судебном заседании Лебедев продолжал признавать свою вину в сотрудничестве с разведывательными органами иностранного государства.
Задавая вопросы подсудимому, Суворов настойчиво пытался установить истину, но Лебедев стоял на своем. Военному трибуналу не оставалось ничего другого, как вынести обвинительный приговор. По статье 58-1 «б» УК РСФСР (измена Родине) ему было определено наказание в виде 25 лет лишения свободы.
Далее, как утверждается в обвинительном заключении, события развивались следующим образом. Комаров, исходя из «общей установки Суворова» и вручая Лебедеву в тюрьме выписку из приговора, вступил с ним «в неофициальные переговоры, при которых упрекал его в связи с признанием им своей вины»:
- Запугали тебя, видать, крепко, парень. Послушай моего совета. Обжалуй приговор и напиши всю правду. Если приговор военная коллегия отменит, то доследовать твое дело будут уже не органы контрразведки, а военные следователи.
И здесь Лебедева прорвало. Он разрыдался и поведал секретарю трибунала о своих мучениях. Из его длинной и путаной исповеди следовало, что он абсолютно ни в чем не виноват, что признания в сотрудничестве с иностранными шпионами у него выколотили, в буквальном смысле этого слова, работники контрразведки.
Заявление осужденного Лебедева Комаров принес и молча положил на стол Суворову. Тот, пробежав его глазами, сказал:
- Надо теперь спасать человека, срочно направлять дело с его жалобой в военную коллегию. А я приложу письмо со своим мнением.
В этом письме председатель суда указал, что приговор, вынесенный под его председательством, является неправильным и подлежит отмене.
При таких обстоятельствах Военная коллегия направила дело Лебедева на доследование. Однако работники МГБ, используя известные методы, вновь заставили его признать вину...
Иначе развивались события по делу Астахова, которого органы МГБ также обвиняли в сотрудничестве с иностранной разведкой. Процесс этот состоялся 14 августа 1948 года.
«В начале судебного заседания, - как отмечалось в обвинительном заключении, - Астахов виновным себя в измене Родине признавал и давал развернутые показания по существу инкриминируемого ему обвинения. Впоследствии же, в результате постановки Суворовым вопросов провокационного характера, Астахов встал на путь отказа от своих показаний, сначала в части принадлежности к разведывательным органам, а затем и от остальных эпизодов обвинения».
После этого Суворов объявил перерыв, в ходе которого, если верить обвинению, Комаров по его указанию переговорил с подсудимым и «спровоцировал его на заявление о применении в отношении него работниками органов контрразведки якобы незаконных методов допроса».
Позже выяснилось, что методы эти не «якобы», а в действительности были незаконными. Применял их по большинству поступивших в трибунал дел старший следователь отдела контрразведки МГБ капитан Марков, снятый вскоре с должности за пьянство и моральное разложение. Но следствие в отношении Суворова и Комарова вначале доверили именно ему.
После направления дела Астахова на дополнительное расследование, Суворов, беседуя с заместителем военного прокурора Степановым, высказал ему свое мнение о деле:
- Вот такие дела – у контрразведчиков сорвался еще один орден. Они ведь за каждого разоблаченного шпиона получают орден.
Но в то время уже каждый шаг, каждое произнесенное Суворовым слово фиксировались. И эта фраза тоже попала на страницы обвинительного заключения.
В определении о возвращении дела Астахова на дополнительное расследование суд под председательством Суворова предлагал, в частности, органам следствия произвести допросы ряда лиц из числа бывших военнопленных, показания которых могли иметь существенное значение для решения вопроса о его виновности или невиновности. Но отдел контрразведки МГБ при всех своих неограниченных возможностях так и не смог этого сделать. Видимо, фамилии были вымышленными. Хотя в официальной справке МГБ указывалось на невозможность установления и допроса этих лиц «по причине отсутствия на них полных автобиографических данных».
21 декабря 1948 года дело Астахова, направленное после доследования в трибунал, Суворов вторично отправил на доследование – по тем же основаниям.
Этим, как отмечалось в обвинительном заключении уже по делу самого Суворова, он «поставил органы контрразведки перед фактом невозможности привлечения Астахова к судебной ответственности».
Но у органов госбезопасности всегда был резервный вариант. По постановлению Особого совещания при МГБ СССР от 8 июня 1949 года Астахова на основании ст. 58-1 п. «б» УК РСФСР заочно осудили к 25 годам лишения свободы.
Суворову инкриминировались в вину и другие «факты проведения антигосударственной практики склонения изменников Родины к отказу от своих показаний», вынесение по таким делам оправдательных приговоров. Помимо этого, он обвинялся в том, что «вопреки требованиям об усилении мер судебной репрессии в отношении изменников Родины и лиц, проводивших антисоветскую агитацию», выносил им явно заниженные меры наказания (дела Марченко, Дашко Доника, Шерматова и др.)…
Процесс над Суворовым и Комаровым состоялся 4 июня 1950 года. Выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством полковника юстиции Зайдина предпринимала попытки объективно подойти к оценке собранных по делу доказательств. Но решимости вынести оправдательный приговор у судей не хватило. Приняли компромиссное решение – направили дело на дополнительное расследование.
В основу своих выводов судьи положили показания допрошенных в судебном заседании народных заседателей, участвовавших вместе с Суворовым в вынесении оправдательных приговоров и направлении дел на дополнительное расследование. Они свидетельствовали о том, что не замечали, чтобы Суворов склонял подсудимых к отказу от своих показаний. Сами же подсудимые по этим делам не были передопрошены. Очные ставки с ними также не проводились. Кроме того, Военная коллегия установила, что показания одного из основных свидетелей обвинения были целиком построены на сведениях, ставших ему известными из разговоров с сотрудниками отдела контрразведки, куда он частенько захаживал.
Сам же Суворов, как усматривалось из материалов дела, «задолго до возникновения уголовного дела против него ставил вопрос о ненормальных взаимоотношениях с местными органами прокуратуры и контрразведки на почве предъявленных им законных требований об улучшении качества следствия».
Военная коллегия освободила Суворова и Комарова из-под стражи. В качестве меры пресечения суд избрал для них подписку о невыезде. В адрес Главной военной прокуратуры было вынесено частное определение о незаконных методах ведения следствия.
Доследование длилось более года. Все это время Суворов и Комаров оставались в Семипалатинске, не имея средств к существованию. Они не раз писали о своем неопределенном и крайне тяжелом материальном положении в Москву. А следователи умышленно затягивали дело, зная о его бесперспективности. Лишь 26 июня 1951 года заместитель военного прокурора войск МГБ СССР прекратил дело за недоказанностью предъявленного Комарову и Суворову обвинения. Тем самым им давали понять, что хоть и не доказали вины, но все равно подозревают – оставляют на них клеймо не разоблаченных врагов. Так длилось еще двенадцать лет.
Только в мае 1963 года заместитель председателя Военной коллегии генерал-майор юстиции Д.П. Терехов написал письмо Главному военному прокурору генерал-лейтенанту юстиции А.Г. Горному с просьбой пересмотреть основания прекращения этого дела. В ответном письме говорилось, что основания пересмотрены и дело прекращено за отсутствием состава преступления, а следователь Главной военной прокуратуры, проводивший следствие по делу, за «необъективное его ведение» освобожден от должности и привлечен к партийной ответственности.
[1] По материалам судебного производства Военной коллегии Верховного суда СССР №002/50.