– Матушка, матушка, а мы что – ведьмы?
Немолодая женщина с тёмными, изъеденными работой руками, облизала ложку и положила её рядом с миской, в которой оставалось ещё немного супа. Молча засопела и тяжеловато поднялась со скамьи. Была она грузновата, а тут ещё и ступни изуродовала болезнь. Стара она стала, вот что. Только помирать не собиралась – не дождутся. Вон, ещё дочка совсем маленькая, поздний цветочек. Словно в октябре вдруг расцветшая ромашка, словно на излёте осени проклюнувшаяся почка на чёрной смородине, себе на погибель – а людям на диво. Маленькая. Шесть лет. Надо чтобы хоть шестнадцать…
Перед маленькой Роми оказалась полная маленьких сладких оладушек плошка. Глиняная, с краями в потрескавшейся глазури.
– Знай ешь, – буркнула женщина.
– Матушка, – пискнула девчушка.
– Рот едой занимай. А голову – думами, – сказала мать.
Что ей скажешь? Рано. Откуда только вопрос такой взялся, неясно! Уже давненько Тармина не зажигает чёрных свеч, уже давно не ворожит на огонь да на воду. Больше шести лет не вяжет она никаких чар и не плетёт заклинаний. Изувечила своё тело тяжёлой работой – то в коровнике, то в поле, только чтоб из общины не погнали, чтоб девочка росла среди людей, а не в лесу дремучем.
– Матушка, а Виттан сказал, что я ведьма и дочь ведьмы, – прожевав оладушку, сказала Роми. – Потому что у нас нет отца, зато есть коза, кошка и чёрный петух.
– Вон как, – недобро усмехнулась Тармина. – И ничего он не чёрный. Он красный с чёрными пёрышками. А хвост какой у него? Разве можно такой красивый хвост чёрным назвать? И зелёным отливает, и синим… ай да хвост! А кур как топчет… хочешь, к ужину яичек свеженьких сварю?
– Тогда мы очень точно не ведьмы? – спросила Роми.
Когда она начинала переживать о чём-то или задумывалась – то начинала говорить в два раза больше слов.
– Не ведьмы.
– А тогда почему когда я на Арни посмотрела вот так – он очень-очень совсем упал? – спросила Роми и уставилась на старый горшок на полке.
Горшок с полки упал и разбился, а в безразличном взгляде Тармины появился интерес.
– А ещё что можешь? – спросила она очень осторожно.
– Могу петуха позвать, – пожала плечами девочка, – а могу вот так руками поделать, подумать про что-нибудь хорошее – и оно увидится. Жаль только очень сильно, что точно это совсем руками не возьмёшь, а только увидишь!
Тармина вздохнула и уже хотела признаться, что ведьмы они, совершенно точно очень ведьмы, если выражаться, как Роми… Что и порчу она на людей некогда наводила, и травы покосные путала, и выгодные сделки купцам срывала, злясь на весь мир… что много недоброго совершила, да только не радуется сейчас этаким делам… как Роми вдруг просияла, вскочила со скамьи и подбежала к матери. Обняла, подняла сияющее личико, пытаясь заглянуть матери в глаза.
– Раз мы не ведьмы, – сказала она замирающим от счастья голоском, – то мы тогда волшебницы. Матушка, сделай что-нибудь волшебное?
– Я тебе волшебную похлёбку сварила. И волшебные оладьи напекла. А ты давай мне посуду помой волшебно, – неловко сказала Тармина.
А у самой сердце замерло, когда она на счастливую Роми глянула. На глаза слёзы навернулись. Вот слышал бы её сейчас Рофус, слышал бы, как она рада, что колдовать умеет.
– Я помыла, – сказала Роми.
Тармина поначалу подумала – пошутила дочка или придумала. А посуда вся на столе чистая лежит, мокрая – но чистая.
– Волшебница ты моя. Иди уж гуляй, – погладив девочку по голове, сказала мать. – Только гляди, на улице-то мальчишкам и девчонкам не показывай, какая ты волшебница. А то приставать станут – мне поколдуй да мне поколдуй… так и до недобрых просьб дойдёт.
– А разве люди недобрые? – удивилась Роми.
– Люди разные. И недобрые тоже бывают.
Убежала. Егоза! А Тармина села, подбородок кулаком подперев – вроде бы и надо идти сено на сеновал закидывать, вроде бы и надо что-то делать, а в голове знай думы тяжёлые перекатываются. И как встречалась она то с одним, то с другим, как детей не хотела – травы горькие пила, и как встретился ей бродяга-колдун, который считал дар колдовской проклятием. От него и понесла, да не стала травы пить – то ли ему назло, то ли себе в утеху. Родила. Маленькую. Ласковую, словно котёнок. Чёрный котёнок с зелёными глазками – который уже вон в кота здоровенного вырос, всё за Роми бегает, как собака… да и петух частенько за нею увязывается. Смешно, когда девчушка бежит, а за нею – чёрный кот да красный петух несутся. Вперегонки.
Два года прошло с того разговора, Тармина в дом вечером вернулась, глядит – бежит её маленькая Роми, платье порвано, лицо в крови.
А за нею мужики да бабы с вилами-мотыгами.
– Ведьма! Ведьма! – кричат.
– Матушка, матушка, помоги! – запищала Роми.
Страшно. Схватила Тармина дочь за шиворот, словно котёнка, в дом втянула – снаружи только петух остался, вскочил на забор, кричит, крыльями хлопает. Беду отгоняет – да велика беда, многонога, многорука, зла, гневна.
Обступили дом, кричат – жги ведьм, жги!
– Да случилось-то что? – выдохнула Тармина, спиной прижимая дверь. – Колдовала?
– Виттану нос разбила… только посмотрела, а кровищи-то, – всхлипнула Роми. – А за что он кота бил?
Что же. Засопела Тармина, да выход, видать, был только один. Достала чёрный котёл, на чугунную плиту грохнула, стала в зельях рыться. Старые – пахнут трухой и мышами. А всё-таки верные… уморить можно любого! Кроме ведьм – тем этакие штуки нипочём.
– Матушка, а что ты делаешь?
– Зло творю, – ответила Тармина. – Выпущу наружу – помрут они все, а мы убежим.
– Матушка, так нельзя. Мы ведь не ведьмы. Мы волшебницы!
– Вот как?
– Позволь, я. Люди ведь добрые. Сейчас опомнятся.
Вытерла личико, пошла к дверям. Кинулась Тармина следом, да запнулась. Совсем плохи стали ноги. Не держат.
Встала девочка в дверях – маленькая, светлоокая.
– Люди, вы – очень-очень, точно совсем добрые, – сказала Роми да в ладошки хлопнула.
Взвился на заборе петух, кукарекнул трижды, тут и свершилось чудо.
Часто потом видели в деревне – бежит впереди всех ребятишек девочка. Смешная, маленькая, а за нею – чёрный кот да красный петух. Видели – улыбались, радости не тая. Где ни пробежит – там всё само собой решается, чудеса творятся: цветы осенью зацветают, песни с неба льются, ну, или хотя бы картинки необычные видятся. Жаль, руками не потрогать.