Митя и Марина долго смотрели друг другу в глаза, держась за руки. Время как будто остановилось. Он не мог наглядеться на ее реснички, разглядывая то каждую в отдельности, то все сразу. Он любовался ее небольшими, но красивыми, отчетливо очерченными губами, носом, редкими и бледными веснушками, маленькими, аккуратными, очень нежными ушами, в мочках которых были миниатюрные золотые сережки с крохотными изумрудами. Над ними ярко светил молодой месяц и бесчисленное количество звезд. Звезды были так близко, что, казалось, если протянуть руку вверх, можно было ухватить одну из них. Но все эти звезды не имели никакой ценности. Митя уже держал в руках самую главную звезду, ради которой он жил все эти годы, учился играть на гитаре, качал бицепсы, закалял свой характер.
— Какой же ты хороший! — тихо и очень нежно сказала Марина. — Какой же ты хороший, — еще раз сказала она, но уже как будто с ноткой грусти.
— Ты тоже очень хорошая! Самая лучшая!
— Нет. Я плохая. — Марина опустила глаза, в которых блеснули слезы.
— Не говори так! Ты самая лучшая!
— Ты просто ничего обо мне не знаешь…
— Я знаю о тебе все!
— Когда ты узнаешь обо мне все, ты отвернешься от меня и даже не станешь со мной здороваться.
— Нет ничего такого, чего я не смог бы тебе простить!
Митя крепко обнял Марину. Она уткнулась лицом в его шею. «Что за страшные тайны могут быть у этого ангела?» — с тревогой гадал Митя. Казалось, что самым темным пятном на ее биографии была ранняя связь с отморозком, который бил ее смертным боем. Что же может быть страшнее? Аборт? Предательство?
В любом случае он готов был простить все. Он уже простил ей все, не зная, каких скелетов она прячет в своем шкафу.
— Какой же ты хороший! — то и дело повторяла Марина.
Митя крепко прижимал ее к себе и думал о том, что сидеть вот так вот под звездами, крепко прижавшись друг к другу, — гораздо более интимно, чем заниматься тем, к чему его все время подталкивал Метр. Митя очень хотел физической близости, мечтал о ней много лет, но именно сейчас он хотел насладиться близостью духовной. Никогда ни с кем он не был близок так, как с Мариной в этот самый момент. И даже когда он взасос целовал свою первую девушку Машу, он не ощущал себя с ней единым целым. Она была недосягаемой королевой, которая по ошибке, по чьему-то недосмотру оказалась в его руках, но не стала частью его. Тогда как Марина была теперь для него самым родным на свете человеком.
Марина через некоторое время уснула. Ее ровное дыхание согревало то место, где заканчивается плечо и начинается шея. Она его по-прежнему обнимала, но уже не крепко. Сон был спокойным и безмятежным. Митя мог отнести ее на руках в палатку. Мог и сам лечь вместе с ней. Он знал, что Нина не обидится на него за это. Но он не хотел. Ему нравилось сидеть, держа в объятиях спящую Марину, слушать ее сопение, редкие вопли чаек, всплески воды. Он бесконечно мог смотреть на звезды, рассыпанные по небу щедрой рукой Творца. Вот на юге над морем появился едва различимый огонек. Это было судно. Оно шло в сторону Корсакова. Огонек приближался и через какое-то время разделился на несколько огоньков. Суденышко было небольшое. Шло близко к берегу, а огоньки были посажены близко друг к другу и близко к воде. Но нет — несколько огоньков располагались далеко от основной группы. Два судна? Нет! Это буксир тащит баржу! Это «Вихрь» и «Козыревская»! Сердце забилось от волнения, как будто увидел старого любимого друга после долгих лет разлуки. Как жаль, что Марина спит! Как бы ему хотелось, чтобы она видела их! Мало кто в Корсакове задумывался, откуда берется песок в детских песочницах, на стройках. Люди видели, как самосвалы привозят им песок и сваливают кучей. И они, наверное, думали, что это благодаря самосвалам у них есть песок. Но Митя с самого раннего детства знал, что за весь песок, какой только есть в городе, нужно благодарить старенькую неуклюжую баржу «Козыревскую», которую его папа и папины друзья почему-то называли «Маланьей». Это она при помощи огромных насосов поднимала песок с морского дна и тащила в порт. А помогал ей в этом маленький трудяга «Вихрь». А на берегу их ждал кран, который огромным ковшом, размером с кузов самосвала, вычерпывал песок из трюмов и выгружал на огромную песчаную кучу. И этот же кран насыпал песок в грузовики, развозившие его по городу. Песок в трюмах был сырой. Из ковша ручьями текла вода, вываливались мидии и морские звезды. А по пирсу бегали, вращая глазами, крабики размером со спичечный коробок. Они не понимали, где они, где море, куда им бежать.
Папа Мити работал в Портофлоте слесарем-судоремонтником. Его умелыми руками были налажены и настроены все механизмы «Вихря» и «Козыревской». А экипажи обоих суденышек состояли из его друзей-собутыльников. Митя был хорошо знаком с ними со всеми. Несколько раз в детстве он ходил с ними в рейс за песком. Это были самые яркие воспоминания его детства. Пока взрослые пили водку в кают-компании, он лазал по всему судну. Для него здесь не было запретных мест. Он хорошо знал обстановку машинного отделения, капитанского мостика. Он знал каждый сантиметр старого деревянного штурвала, и несколько раз под чутким руководством капитана Василькузьмича, или просто Кузьмича, как называл его папа, Митя заводил буксир в порт, старательно лавируя между буями, указывающими фарватер.
Но самое интересное всегда было там, где брали песок — в Мраморном. Это самая южная точка острова. Там заканчивается залив Анива и начинается пролив Лаперуза, отделяющий Сахалин от Японии. Оставив «Маланью» качать песок, «Вихрь» мчался в сторону Лаперуза собирать урожай. Там стояли ловушки для крабов, оставленные во время прошлого рейса. Ловушка представляла собой сетчатую корзину с круглой пластмассовой горловиной. В корзину клали тухлую рыбу. Крабы забирались внутрь полакомиться падалью, а назад выбраться не могли. Когда поднимали краболовки, Митя всегда убегал на мостик. Он очень любил играть с маленькими крабиками, но панически боялся больших камчатских и королевских крабов. Клешни у этих крабов были размером с его ладонь. С мостика мальчик наблюдал, как хмельные дядьки, в числе которых был и его папа, ловят крабов и бросают в бочки, запихивая палкой пытающихся выбраться наружу. Когда бочки закрывали, Митя спускался на палубу. Начиналась рыбалка. Удочки представляли собой сучковатые палки длиной не более полутора метров. К концу палки были привязаны толстые лески с гирляндами огромных ржавых крючков. Наживки на крючки не надевали. Через пять-десять секунд после погружения в воду удочку надо было вынимать. На леске трепыхалось по четыре-пять рыбин. Чаще всего это была камбала. Реже — красноперка или навага. Навагу всегда бросали в чан с тухлой приманкой для крабов. Папа объяснял, что летом навага всегда червивая. Ее можно брать на еду только зимой. Наловив за час несколько бочек рыбы, команда сматывала удочки, и буксир брал курс на Мраморное, где дожидалась «Козыревская».
На обратном пути Митя вдоволь наедался крабового мяса и жареной камбалы, а папа продолжал пить с друзьями водку. Домой возвращались с уловом, и мама прощала папе, что пришел пьяный.
Вы прочли отрывок повести "Митя. Любить". Полный текст вы можете бесплатно скачать на сайте denchernov.ru
