Хлопнули ворота. Это мама приехала на велосипеде с рынка. Все сразу бросились к ней смотреть, что она купила. Мама прыгала на одной ноге, пытаясь перекинуть другую через раму велосипеда. Все висли у нее на пакетах и засовывали туда руки, а некоторые даже и головы.
Алена тоже бросилась проверять, что мама привезла.
– Минуту! Ты обижена! – напомнил ей Петя, но Алена только ногой от него отмахнулась. Нашла горячую французскую булку и стала делить ее с Сашей. Остальные прыгали на них сверху, крича «Отломи и мне!».
– Давайте я поделю честно! Вы даже ломать не умеете! – вызвался Петя, отнимая у них булку. – Ну вот! Теперь совсем другое дело! Так хорошо?
– Лучше не бывает! А теперь дай мне то, что ты сам себе поделил честно! – сказала Катя, отбирая у него корку.
Пока дети делили горячий хлеб, мама выкладывала из сумки продукты.
– Можно подумать, вас неделю не кормили. А потом ничего не будете есть! – ворчливо сказала она и тотчас, вспомнив о чем-то, радостно добавила: – Там у вашей Табуретки щенки! Она их гулять вывела.
– Почему это Табуретка наша? Ты не разрешила ее взять! – возмутилась Катя, не успев толком дослушать. Потом смысл слов дошел до нее и с криком «ЧТО?! ЩЕНКИ?!» она сорвалась с места, не подумав даже обуться. За Катей летели Костя, Вика, Алена и Саша. Последним, сунув руки в карманы, шел Петя и притворялся, что ему неинтересно и он выше этого.
– Возьми с собой Риту, раз ты себя все равно заставляешь идти! – сказала мама.
– Ну ладно, мелочь, пошли! – великодушно согласился Петя и посадил Риту на плечи.
Рите на плечах ужасно понравилось, и она радостно завизжала, на всякий случай для страховки вцепившись Пете в волосы. Мама, правда, опасалась, что Петя снесет Риту о верх ворот, но он присел. В окно было слышно, как Петя снисходительно поучает Риту:
– За уши держи! За уши мной можно управлять! Поняла? Вправо тянешь – я вправо иду! Влево – влево… Что ты делаешь? Не плюй мне на голову, а то дам по лбу!
– По лбу! По лбу! – радостно закричала Рита.
Она вечно так делала. Когда ей было хорошо, она ходила за кем-нибудь следом и, не зная, как выразить свой восторг, повторяла за ним какое-нибудь слово. Часто самое нелепое и случайное из сказанных. Например, «нос» или «шторы».
Мама смотрела из окна, как дети бегут мимо почтовых ящиков. На семь человек было четыре пары шорт, одно платье, одна юбка, одни памперсы, одна сабля, четыре пары тапок, одни резиновые сапоги, одна бейсболка и одни босые ноги.
Они добежали до узкого въезда, который папа когда-то не мог найти на машине, и остановились. Здесь на улице-«восьмерке» была маленькая пасека, огороженная трехметровым забором из ржавого железа. За забором стоял трактор, который уже много лет никуда не выезжал, и три или четыре улья. Если смотреть в щелку, можно было увидеть, как гудят у ульев пчелы.
– Тут баба Мила с мужем живет! Они тупакам мед продают! – громко заявил Саша.
– Кому-у продают? Язык с мылом помою! – возмутилась Катя, которая хотя сама и знала кучу плохих слов, вечно требовала от братьев и сестер их не знать.
– Ну отдыхающим!
– Вот и говори: «курортникам»! Откуда ты такое слово знаешь?
– «Курортник»? Ты сказала! А оно совсем плохое? Совсем-совсем? – жадно спросил Саша, просчитывая открывающиеся возможности.
– Я с тобой с ума сойду! Нет, другое!
Поняв, что «курортник» слово нормальное, Саша потускнел, утрачивая к нему интерес:
– А-а! Я слышал, как они с тетей Клавой ругаются. Тетя Клава им говорит, что у них мед из сахара и что у них пчелы кусаются, а они отвечают, что у них ихние голуби белье во дворе обгадили.
– Не «ихние», а «их»!
– Я и говорю «их». Ихние голуби обгадили, гуси гогочут, а эти отмораживаются!
Вика и Алена вертели головами, высматривая щенков. Поблизости кто-то повизгивал, а потом из-под отогнутого листа железа полезли щенки, довольно уже взрослые, недель четырех. Было странно, что у лысой, страшной, бесконечно длинной Табуретки такие красивые, толстые и пушистые щенки, похожие на котлеты на лапках.
Вокруг «котлет» с встревоженным лаем носилась Табуретка и пыталась заставить их ее слушаться. Одну «котлету», сунувшуюся к ногам Вики, она даже завалила на землю и слегка покусала. Заодно попыталась зарычать и на Вику.
– Это еще что такое?! – строго сказала Вика, и Табуретка, опомнившись, завиляла хвостом. Минуту спустя она уже ела холодную гречку с мясной подливкой, которую притащила Алена. Один из щенков упал в гречку, и остальные его облизывали.
Когда щенки поели, Катя громко сообщила, что жить на улице они, разумеется, больше не будут. На улице полно опасностей. Микробы, вирусы, машины, другие собаки. Пчелы, наконец, могут покусать.
– А до этого не кусали? Вон они какие огромные! – сказала Вика.
– А ты молчи! Вот скажи, у щенков есть прививки? У них есть противоблошиные ошейники? Их ветеринар смотрел? Вот у этого из глаза течет! – закричала Катя, и Вика отступила, потому что крайне сложно спорить с человеком, который во всем прав.
– Ну началось! – простонал Петя и потопал домой. На плечах у него подпрыгивала Рита, дергая его за уши во все стороны и требуя у своей лошади возвращаться.
Щенков было шесть. Катя, Алена и Вика взяли каждая по два и, сопровождаемые переживающей Табуреткой, отправились домой. Катя планировала сложные формы лечения и строительство многоэтажной будки, но папа неожиданно воспротивился.
– Или я, или эти щенки! – заявил он.
Катя посмотрела на папу и на щенков, делая непростой выбор.
– А где ты будешь жить? – спросила она у папы.
Но за папу вступилась мама, и его пришлось оставить, а щенков вернуть на пасеку. Катя и Алена дулись на папу часа два, а потом обнаружили в коробке с лекарствами глазные капли и отправились лечить щенка с текущим глазом.
– Куда вы мне собак обратно притащили? А ну забирайте! Взяли – так забирайте! Всех перетоплю! – кричала на них из-за забора баба Мила.
Потом баба Мила ушла домой, и девочки решили, что за ведром, чтобы топить, но, видимо, ведра баба Мила не нашла и вернулась с макаронами. Макароны были холодные, но зато их было очень много. И тут только девочкам стало ясно, почему щенки и Табуретка такие толстые.
Закончилось все тем, что Алену ужалила в ладонь пчела, а щенки забились под улей и рычали на Катю, когда она пыталась вытащить их обломком швабры. Глазные капли так и остались неиспользованными, и их в тот же день перевел Саша, пытаясь выяснить, горят они или нет.
Самое большое впечатление щенки произвели на Риту. Говорила Рита еще неважно, но, пытаясь показать, как поразили ее щенки, весь день пробегала на четвереньках и даже суп потребовала себе в миску, чтобы есть как собачка, стоя на четвереньках. Мама ей дала, но это оказалось неудобно, и Рита была вынуждена сесть за стол и взять ложку, потому что оставаться голодной было не в ее правилах.
После обеда Рита опять опустилась на четвереньки и, отрывисто лая, принялась бегать по лестнице и чесаться, как это делают собаки, когда их мучают блохи, а добрая Алена надела ей ошейник из папиного галстука и водила ее за собой.
Катя путем долгих уговоров убедила папу, что возьмет на ночь самого больного щеночка для оказания ему неотложной медицинской помощи, а утром вернет его Табуретке, потому что понимает, что он еще нуждается в материнском молоке. Табуретка похищения своего младенца не заметила, поскольку коварная Катя отвлекла ее внимание сосиской и, схватив щенка, убежала раньше, чем он начал скулить.
Заинтересованные этим явлением, Саша с Петей записали скулеж оставшихся щенков на телефон и принялись ставить опыты. Оказалось, что считать Табуретка не умеет. Можно разворовать у нее всех детей, не давая им скулить, и ей будет все равно, но если все щенки на месте, а телефон продолжает поскуливать, то Табуретка сходит с ума и ищет источник звука. Эксперименты продолжались бы до вечера, но на помощь Табуретке пришли пчелы. Одна из них залетела Пете в рот, и хотя Петя загрыз ее раньше, чем она его укусила, он все равно предпочел ретироваться и оставить собак в покое.
Тем временем Катя занималась больным щенком. Он был безобразно толст и, возможно от слабости, все время напускал лужи. Катя вымыла его шампунем, потом сняла с него двух раздувшихся клещей и бросила их на газовую конфорку. Это очень рассердило Костю. Закричав Кате «Злая! Злая!», он стал бить ее по ноге саблей.
– Там у него еще третий клещ! Давай на тебя посажу? – предложила Катя и стала гоняться с клещом за визжавшим Костей.
Пожалев брата, Петя отобрал у Кати клеща, хотел бросить его в унитаз, но передумал и ради интереса скормил его крысам.
– Они теперь умрут! – сказала Катя.
– Не умрут! – сказал Петя и предложил поспорить на штуку. Катя отказалась, и Петя поспорил с Костей и Сашей, увеличив их и без того неоплатный долг.
Костя и Саша просидели у клетки минут пятнадцать, но жадный Шварц, слопавший клеща в одиночестве, так и не умер. Тогда Саша и Костя, огорченные, отправились во двор, спрятались за угол дома и принялись комбинировать.
Мама сразу заподозрила, что они комбинируют, потому что их долго было не видно и не слышно. Обычно Сашу и Костю было слышно всегда. Она вышла из дома и незаметно подкралась к ним. Саша и Костя сидели на корточках, почти соприкасаясь головами. Между ними на земле были навалены палочки, ватки и куски бумаги, змеящиеся белым дымком. Пыхтя от усердия, мальчики наваливали в эту кучу все, что могло гореть.
– Что вы тут делаете? – спросила мама.
Саша подскочил и торопливо спрятал что-то в сухие листья.
– Мы делаем пожар! – радостно сообщил Костя.
– Что-о?!
– Костя, я же тебе говорил! Костер, костер! – зашипел Саша.
– Ах да, костер! – поправился Костя, но было уже поздно. Мама отобрала у Саши спички и, потушив огонь, ушла с ними в дом.
Саша, требуя спички назад, потащился за ней, но по дороге сунул руку в карман и что-то там нашарил:
– Ой, мам! Зуб! Ты можешь мой молочный зуб положить в банку?
– Зачем?
– Я буду каждый день его чистить. Он будет чистый-чистый.
– А ты не мог бы чистить те зубы, которые у тебя во рту?
– Нет, это неинтересно, – сказал Саша и отправился в ванную чистить свой молочный зуб. Костя, завидуя, прыгал рядом и раскачивал свои зубы в надежде, что у него тоже чего-нибудь выпадет. Но, увы, зубы держались крепко.
Алена водила Риту на поводке до вечера. Рита до того впечатлилась щенками, что мама никак не могла уложить ее спать. Носила по комнате, укачивала, опускала ее голову к себе на плечо, подпрыгивала, пела «а-а-а!», но Рита все равно вскидывала голову, хваталась за шторы и, отодвигая их, смотрела на горящие окна соседних домов и залитый потусторонним светом этаж больницы.
– Не ночь! Не ночь! – твердила она, показывая на свет пальцем.
– Ночь, – говорила мама, положив ее в кроватку. – Ночь. Спи!
– Не ночь! Не ночь! – упрямилась Рита и снова протягивала палец, мучительно пытаясь объяснить, что разве ты не видишь: там свет! там жизнь! там кто-то ходит!
Но мама упрямо задвигала шторы и продолжала настаивать, что все-таки ночь. Наконец мама прилегла на стоявшую рядом кушетку и, качая кроватку ногой, незаметно уснула. Рита быстро выкатилась из кроватки и на цыпочках прокралась по коридору. Все уже спали. Она спустилась по скрипучей лестнице, придвинула табуретку и, забравшись на нее, включила свет.
– Не ночь! Не ночь! – повторила Рита с торжеством.
Кто-то ткнулся Рите в ногу. Щенок! Все это время он скулил у лестницы и пытался забраться по ступенькам. Оставив свет внизу включенным, Рита взяла щеночка на руки, отнесла его наверх и положила маме под бок. Мама во сне сперва оттолкнула его, а потом, ощутив что-то теплое, прижала к себе локтем. Уставший щенок успокоился и уснул.
Рита осталась довольна. Маме же все равно, кого кормить и укладывать спать. Вот пусть и будет мамой щенка! А сама Рита завтра возьмет себе мамой собаку и сможет не ложиться спать – ведь собаки не укладывают своих детей. Мечтая о том, как завтра пойдет искать себе новую маму, Рита всего на секунду свернулась на коврике, закрыла глаза и начала тихонько скулить. Она скулила все тише и тише. А через полчаса мама встала и переложила щеночка Риту в ее кровать. Рита в полусне потрогала маму рукой, потом ногой, удовлетворенно вздохнула и, перевернувшись на живот, уснула уже окончательно.