Валерка Чесноков временно перестал принадлежать гордому племени прожектористов. Его ЗиЛ-130, на котором установлен прожектор, встал, что называется, колом. Полетели какие-то запчасти. Пока их из отряда привезут, пока то да пока сё…
В общем, у нас таким образом теперь на две «шишиги» три водителя. Что позволяет им по очереди выходить на границу пешим порядком. Они рады, если честно. Всё-таки разнообразие в службе — великое дело. У меня нынче тоже разнообразие. Ещё какое! В ночной дозор я сегодня ЕДУ! Представляете? То есть сажусь в кабину ГАЗ-66 на место старшего машины, будучи старшим пограничного наряда, навожу фароискатель на КСП, еду себе… и в то же время с комфортом тащу службу.
Водитель — вышеупомянутый Валерка Чесноков, собачник — Рафаэль Зайнуллин. Но самое-то главное в том, что КСП завалена метровым слоем снега. А это значит, что не надо вглядываться до боли в глазах в рифлёные полоски следовой полосы в неверном желтоватом свете фароискателя. Нет полосок! На ровном снежном покрывале любой след практически вопиёт: здесь кто-то был! прошёл! прополз! Проскакал, в конце концов (если это дикая коза, например).
Но тут вот какое дело. Мороз на улице. Сильный. А в «шишигиной» кабине только два места. И потому собачник Рафа вместе с Туманом должны ехать в кузове. Прямо под звёздным небом. Мороз будет грызть Зайнуллина за лицо, пробираться в шубенки и валенки. А Туман будет лежать на старом бушлате, расстеленном возле самой кабины, и стараться не слететь с бушлата на особо душевных колдобинах. А мне, несмотря на полномочия старшего, будет неловко оттого, что вот Рафа там, в кузове, на морозе, а я тут, в кабине, в тепле и уюте. Нет, про звёзды я загнул, понятно, всё-таки кузов тентом закрыт, но тепла же от него нет никакого.
И мы выехали в морозную ночь. Мы с Чесноком в кабине. Рафа с Туманом в кузове. В соответствии с приказом и конструктивными особенностями «шишиги». Напротив Белых Сопок остановились перекурить. Накоротке. Потому что, как по не нашему заказу, занялась метель. И фароискатель словно специально как-то особенно выпукло, объёмно высвечивает завивающиеся над бесконечным полотном КСП вьющиеся рассыпные снега. Полы наших дублёных солдатских шуб полощутся на резком ветру, как тряпочные. Сухая колючая крупа хлещет по щекам. И это где-то даже приятно после обволакивающего тепла кабины. Мне, во всяком случае, приятно. И Валерке Чеснокову, кажется, тоже. А Рафе наверняка не очень. Или совсем неприятно.
Мы стоим у кабины и смолим в кулак сигаретки.
— Надо ехать, — говорю я. — А то, если где-то кто-то натоптал, сейчас снегом заметёт к едрене фене. Не увидим ничего.
— Ага, — говорит Зайнуллин, — надо.
И не сходит с места.
— Ну и поехали тогда, — говорит Чеснок и тоже не сходит с места.
Это они, между прочим, в мой адрес не сходят с места. А чё я-то? Если бы в «шишигиной» кабине было посвободнее…
— А давай, Рафа на капот залезет, — предлагает Чесноков. — Как это в «Кавказской пленнице»-то, помнишь? Если чуть-чуть перефразировать… То, что нам мешает, то нам и поможет.
— Он на этом капоте что, вдвое сложится, что ли? — вопрошаю ехидно.
— Сложусь! Зуб на мясо даю — сложусь, как списанный! — взвивается орлом обнадёженный Рафа.
— А Туман?
— А чё Туман? Так и поедет в кузове. Он же всегда так ездит!
— А если выпадет как- нибудь?
— Он тебе дурак, что ли? Мал-мал соображает! И он-то ведь поводком к скамейке привязан.
Чеснок занимает своё место. Рафа, кряхтя, лезет на капот. Ну и ни фига он, конечно, не сложился. Хотя честно старался, как мог. Когда на месте старшего угнездился и я, в кабине стало тесновато, а в спину мне упёрлись ненормально огромные и ненормально же угловатые зайнуллинские валенки. Поскольку сам Зайнуллин прилёг левым боком, этак по-римски, на капот, упираясь в него локтем. А взор устремил в ночную вьюжную тьму, всем своим видом давая понять, что просто так валяться не собирается, а будет бдить в шесть шаров. То есть за всех сразу. Не извольте беспокоиться!
Чеснока мне теперь было не видно. Поэтому я, глядя в серый потолок кабины, громко сказал, как Гагарин:
— Поехали!
А потом добавил от себя, как старший:
— Чеснок, от стыка сворачиваем влево, на рубеж прикрытия, помнишь, да?
— Ясен пень, не забыл!
Дурацкая какая-то присказка! Почему пень ясен? А может, это изначально звучало как ясень-пень? В смысле, пень ясеня? Тьфу! Это я нервничаю что-то. С нарушением инструкции ведь мы сейчас едем. Но зато не в обиде. Потому что в тесноте. Едем, таращимся в темноту, на скачущий луч фароискателя, на свистопляску круто заверченной позёмки. Едем, за жизнь параллельно разговариваем. Вот доберёмся до стыка, там опять покурим. А серьёзно метёт, что ни говори. «Шишига» надсадно воет мотором, но упорно движется вперёд. Едем.
— Романтика, да же? — радостно отчего-то восклицает Рафа. — А представляете, если б щас пешком шли, а? Да же?! Щас бы, верняк, где-нить на пятом правом только тащились, а?
— Ну, — меланхолично откликается Чеснок.
Я связываюсь по рации с заставой. Докладываю, что минут через двадцать, если не завалит дорогу снегом, будем сворачивать на рубеж, что нормально всё, в общем. Пока. А дорогу-то на рубеж как раз и замело. Прилично так. На «шишиге» точно не проехать. Ну или если только лопатой колеи прокапывать перед машиной. Быстро-быстро, чтобы опять снегу не насыпало. Нет, мы добросовестно попробовали, конечно. Дохлый номер. Стоим на стыке. Курим. По рации говорить стало невозможно. Сплошной треск в эфире. Ветром, что ли, радиоволны сдувает? Я беру МТТ и бреду к стыковой опоре системы. На ней — линейное гнездо связи, прикрытое сверху, как козырьком односкатной крыши, квадратным куском толстой чёрной резины. Как раз от непогоды. Только для метели это вообще никакая не защита.
— Этоявсёнормальновремя? — обычная и неизменная скороговорка.
Дежурный отвечает. В трубе тоже что-то шипит и потрескивает, но всё же слышно достаточно хорошо:
— Вы где сейчас?
— На стыке. Слушай, доложи начальнику, что мы на рубеж не проедем, тут всё замело конкретно.
— А то я не вижу. Думаешь, над заставой не метёт?
— Короче, чё нам делать? Если тут ещё минут пятнадцать простоим, то и на заставу, наверное, не пробьёмся!
— Щас доложу. Наши-то со старшиной по сработке на левый выехали.
— Если и дальше так дело пойдёт, налетаемся сегодня…
—Да, может, стихнет скоро. В общем, вы это… ждите пока на трубке. Колокольчик дам.
Колокольчик — громкий и резкий мерзкий звук, который легко могут организовать в трубке дежурный по заставе или дежурный связист. Только сегодня можно запросто проворонить и такой акустический изыск за воем и свистом разбушевавшейся стихии. Услышали, однако.
— Давайте на заставу, — голос дежурного звучит так, будто он откуда-то с другой планеты говорит.
— Поня-я-ал! — ору жизнерадостно, хотя уже и представляю, что обратный путь вряд ли будет лёгким. — Так, мужики, по местам, возвращаемся.
— По местам — как положено или как ехали? — уточняет Чеснок.
Вздыхаю тяжело:
— Как ехали. Но только до Белых Сопок. Дальше — как положено. Ты Тумана-то проверял, Рафа?
— Ага. Растёр его маленько, поговорили с ним, туда-сюда… Нормально он там, короче.
Семь раз мы останавливаемся на обратном пути, разгребая лопатой снежные заносы на накатанной прежде дороге. Время тянется, подобно плохой резине. И будто нет больше в мире ничего. Да и сами мы будто не целиком. А только есть в мире наши саднящие, исхлёстанные снежной крупой красные лица да замёрзшие руки, уже плохо держащие лопату. Да неутомимая разгулявшаяся метель. Да ещё Туман время от времени в кузове носом свистит. Жалобно так, тоскливо — душу наизнанку выворачивая.
А потом случается чудо. Оно сваливается на мир внезапно и эффектно, как и положено настоящему чуду. Едва мы, миновав Белые Сопки, начинаем спускаться к заставе, как непогода разом стихает. Словно выключают её. Ни снега, ни ветра. Становятся видны звёзды. И огоньки заставы. И ещё видно, как, поставив на сугроб ФАС — мощный следовой фонарь, — дежурный машет лопатой у распахнутых ворот системы. Они, похоже, не для нас распахнуты. Просто, видимо, связался дежурный с тревожной группой и узнал, что она возвращается. Трудится вот теперь наш ДЖ по ПЗ. А тут и мы подоспели.
Хороший был ночной дозор. Романтичный. Это Рафа правильно заметил.
Автор Олег Бучнев
