Она приезжала на заставу не так часто, как нам хотелось бы. Да что там, совсем не часто. И потому каждый приезд «шишиги» с голубым фургоном был сродни маленькому, но очень душевному празднику.
…Я стою на заставской вышке, потому что нынче называюсь «колуном», то есть часовым заставы. И даже не подозреваю, что через каких-то полчаса сделаюсь героем момента, глашатаем очень-очень хорошей вести. Потому что увижу, как с правого фланга пылит, а также «бежит, качается… и катится-катится» на грунтовых ухабах вожделенный голубой фургон. И самое-то главное, что вот именно через полчаса мне как раз и сменяться с поста.
Ну что, забдил автолавку! Сообщил об этом дежурному по заставе. Теперь главное, чтобы моя смена прибыла минутка в минутку, и чтобы фургон заехал на территорию как раз тогда, когда я уже сдам боеприпасы, поставлю автомат в пирамиду и буду свободен, как ветер. Значит, надо всё делать быстро. Сменщику не повезло. Если конкретно, — Лёхе Алексееву. Нет, он, конечно, попросил кого-нибудь себе купить чего-нибудь. Но это, братцы, не то.
Обязательно надо самому подняться по лесенке в фургон. Обозреть предвкушающим взором прилавок. Увидеть за ним розовощёкую симпатичную продавщицу, разулыбаться с ней от хорошего настроения и вообще. Втянуть жадными ноздрями запахи гуталина и тройного одеколона в стойком непередаваемом слиянии, плюс тонкую струйку сладковатого конфетного аромата, плюс кожаное амбре от ремней и сапог. И при этом ощутить себя почему-то почти на «гражданке»… Вот только тогда ты будешь в состоянии прочувствовать автопраздник всеми фибрами души.
— Везёт тебе, — Алексеев провожает меня, уже наполовину скрывшегося в люке, светло-завистливым вздохом.
Это да, этого не отнимешь. Если везёт, так уж везёт. На этом фоне я неслыханно щедр:
— Хочешь, пряников тебе возьму?
Лёха, конечно, хочет.
Скоростной, грубо антидисциплинарный спуск с семнадцатиметровой наблюдательной вышки занимает несколько секунд. Доложить начальнику заставы о прибытии со службы, разрядиться, протереть автомат и сунуть его в пирамиду — три минуты. Ну — вперёд и с песнями! «У высоких берегов Амура автола-а-авки чё-то там… Ура!» Глупо? Ага. Но зато как настроение передаёт!
А знаете, почему приезд передвижного магазинчика в правильное время — вообще праздник?! Потому что, если он прибыл после обеда, вот как сегодня, то отменяются (или, во всяком случае, сильно сокращаются) послеобеденные работы и занятия, потому что автолавка — это святое. Потому что в ней отовариваются и офицеры, и их жёны, не говоря уж про пограничных волков любого года службы. А до обеда никаких занятий не бывает, все спят после ночных нарядов, если только замбой Азовцев не загонит в окопы опорного пункта, чтобы отбить внезапную атаку супостата. На замбоя народ злится. Ну да, это ж мы за счёт своего сна «воюем». И никто потом тебе его не добавит в порядке компенсации. Нет, мы всё понимаем, но… Обидно! Ведь и без того слово «застава» и слово «выспаться» — слова-антиподы.
У фургона сзади двойные дверцы, они сейчас распахнуты, и уже первый счастливец, Лёха Сальников, делает заказ:
— Мне три плитки молочного ириса… Две банки концентрированного молока… Нет-нет, не сгущенного… Да, вот этого, спасибо! Две пачки печенья, пять пачек «Примы»…
А он серьёзно закупается! По живому режет, паразит… Я тоже обожаю и этот плиточный ирис, и это печенье, и особенно молоко. Оно, знаете, в таких же банках, как сгущенное, но оно другое. По густоте — как очень жидкий кисель. А по вкусу… Оно такое сладковатое, терпкое немножко, аж даже чуть горчит, но обалденное, иначе и не могу сказать.
А вдруг это были последние банки?! И ирис… — вдруг тоже последний?! Ведь автолавка до нас уже успела заехать на несколько застав.
А Лёха продолжает:
— Так, теперь пять подворотничков, пожалуйста. Погоны на шинель, металлические буквы — две пары комплектов… Э-э-э… Зелёные нитки…
—Та возьмите лучше сразу хозпакет, — скороговоркой, обильно сдобренной украинскими словечками, предлагает миловидная продавщица. — Тут же ж и иголочки, и нитки трёх цветов. И на картоночке ж воно… Дуже гарно!
— Ну… давайте хозпакет, — Лёха покладист и нетороплив. Он нынче первый успел к открытию. А получку, ефрейторские свои четыре восемьдесят, только вчера получил. Мои четыре восемьдесят тоже рвутся в бой. К тому же следующий после Лёхи — я. Сальников спускается по лесенке довольный по всем статьям. Полные руки всякого нужного добра и традиционных автолавских вкусностей. И абсолютно свободные от денег карманы: нет теперь у Лёхи заботы, как получкой с умом распорядиться.
Через пять минут этой заботы не стало и у меня. Вот так мы с Лёхой за один раз просадили свои ефрейторские денежки. Да оно бы и ничего, но дня не то через три, не то через четыре мы с ним и молоко с ирисом прикончили, и печенье схрустели.
… Теперь вот у крылечка стоим, курим со смыслом. То есть, спокойно курим. Поскольку к боевому расчёту, на который ещё аж через полчаса становиться, мы с ним готовы. Новые подворотнички подшиты, бляхи на ремнях автолавской пастой ГОИ надраены, сапоги на солнце аж сверкают. Потому что мы их не вонючей ваксой из общей здоровенной банки драили, но благородным гуталином из персональных баночек, приобретённых в голубом фургоне. Да ещё персональными же бархоточками потом прошлись!
— У тебя что-нибудь осталось? — лениво спрашивает Лёха.
— Не-а, — также лениво ответствую я, блаженно щурясь на солнышке и абсолютно точно зная, о чём речь. — Только пачка «Примы», банка крема и подворотнички.
— Аналогично, — Лёха лаконичен и безмятежен.
Некоторое время мы треплемся ни о чём, потом замолкаем. И молчим, пока я не озвучиваю одну беспокойную, но очень верную мысль:
— Слышь, Лёх, что-то автолавки давно не было!
— Ну!
И мы с Сальниковым ржём так, как будто кто-то вот только что рассказал нам свежий анекдот. А чего не поржать-то? Весна к маю подбирается, потом лето быстро пролетит, и наступит дембельская осень. Впрочем, последняя вполне может перейти в дембельскую зиму. Тут уж как повезёт.
Автор Олег Бучнев
