Стоял жаркий август 99-го, наш короткий промежуток между второй командировкой-выездом полка в Даг и следующей, последней. Только-только закончились всякие мероприятия по нашей реабилитации, разъехались родители с родственниками, впереди маячили учения в Ахтырке и на полк, как всегда в Красе, надвинулись тоска, безысходность рутины и Устав. Зато батарее купили видак.
Натурально, после построения и вопроса, заданного комбатом о назначении денег, выделенных именно нам, все проголосовали за видак. Так что в то воскресенье, одно из тех оставшихся спокойными, батарея смотрела кино.
Полк на выезде и полк в Краснодаре – две большие разницы. Там, между протертых и прожженных больших палаток, ночами на позициях и мерзкой от хлора воды, была какая-то свобода. Тут, в здании бывшего техникума, с дивизией под боком, ходьбой строем и самим летним городом, имелась только служба.
Вечер воскресенья ждался особенно сильно, положенные два часа попинывания балды наполнялись продуктами Голливуда и это вполне себе мирило с общей серой несправедливостью. Хотя та и старалась пролезть повсюду.
У сержанта Гарика увели новенькие берцы. Увел его же призыв, но Гарик не верил.
У каптера Марадоны жизнь и незнакомый поц увел девушку на гражданке.
У старлея Надточего несессер с рыльно-мыльными увели еще в Даге, но…
Но старлей помнил, копил обиду и ждал акта возмездия. На его взгляд время наступило и лучше, чем воскресный вечер, его не имелось. Батарея, выйдя с ужина, совершенно не подозревала такой подставы, но деваться было некуда и мы топали по стадиону, распевая строевую хрень и с уже невольным подозрением поглядывая на прочие батареи, роты и взвода, растекавшиеся в сторону расположений. Мы продолжали топатьи орать про «артиллеристы, Сталин дал приказ», «ковыляй потихонечку» и остальные «вы прислушайтесь – летят, гудят…».
Старлей, картинно убрав руки за спину и гордо покачивая чересчур задранной вверх фуражкой, сурово и неумолимо, по его мнению, наслаждался творившимся. На наше мнение, как лиц, имеющих прямое отношение к пропаже в Даге, ему было накласть. Нам нет, да и лицо, как подозревала батарея, имелось среди нас, но на чистую воду пока вывести не получалось. Мы шагали, орали и потихоньку начинали тосковать.
- Р-я-я-аз, р-я-я-я-аз, раздватри… Леву-леву… - Надточей хрипловато голосил команды и перекатывал по рту сигарету. – Чо загрустили, воины?! Ходим плохо, еще круг, с песней!
Спасение пришло откуда не ждали – со стороны дивизии, с ее штаба. Спасение имело внешний вид недавно пришедшего комвзвода артразведки, крутого, аки техасский рейнджер, летёхи-понтореза. У него, довеском к здоровой юной наглости, имелось два весомых достоинства – отсутствие жадности к собственным сигаретам и папа, подполковник и начснаб дивизии. В нашу сторону летеха двигался в сопровождении обоих своих достоинств.
- На месте стой, раз-два! – рявкнул подпол, почему-то краснея в надвигающихся кубанских сумерках. – Замок, ко мне!
Через минуту мы очень правильным строевым перли ко входу в нашу распалагу, а лейтенант Надточей, судя по рукам, напоминавшим движения военно-морского сигнальщика, разъяснял подполу свою позицию.
В батарее Надточей так и не появился, вместо него, сонно зевая, пришел старлей Шевель, вкусно пахнущий женскими духами, ужином в офицерской общаге и недавно принятой соткой-другой коньяка.
- Чо, бандерлоги, подставили командира? – фыркнул Шевель, отдал нам видеокассету и ушел спать на диван к комбату. – Не кантовать!
На экране шли странные титры, батарея ржала над композитором Шизоманьяком, доберман хватал одноглазого за руку, человек Доберман стрелял в инкассаторский фургон, батарея довольно ухала и ржала, пока…
Пока не появилась глухонемая цыганка Над. Над облизала дульник своего ствола, покрутила кукиши на пальцах, что-то разъясняя типа на языке жестов, жадно, на камеру, целовала главного героя, кричала из-за выходок брутально-плохого копа, свободно выкидывающего батон гражданского балабаса и смахивающего на зоновскую шестерку. Батарея молчала до конца фильма и на перекур мы ушли молча.
Женская красота – страшная сила и тот вечер убедил в этом почти всех. Молодая Моника, бархатно и влажно смотрящая в камеру своими каре-итальянскими очами, на остаток вечера сделала нас грустными, несправедливость с увольнениями ощущалась еще сильнее, а старший призыв неожиданно достал календарики, где уже и думать забыл отмечать дни до дембеля.
Я видел много фильмов с Белуччи. Моим любимым является не «Малена», не «Слезы солнца» или еще какой, где она имела главную женскую роль. Любимым кинопродуктом с Моникой, сразу по выходу, стал «Братство волка», где она была агентом римской папской разведки, переодетой в проститутку-гадалку борделя провинции Жеводан. Но, как ни странно, если вспоминаю Белуччи, то вижу перед глазами цыганку Над. И вовсе не облизывающую дульник своего ствола.
