Евгений Кригер // «Известия» № 148 (8758) от 26.06.1945 г. [5]
Не спалось Москве в ночь на двадцать четвертое. В парадных допоздна хлопали двери. В квартирах не умолкали телефонные звонки. Свет горел в окнах. Вместо того, чтобы лечь спать, вернувшись из вечерней смены, люди стучались к соседям, долго расхаживали с ними по коридору, толковали о том, о сем и, наконец, зазывали к себе: все равно не уснуть, до утра уже недолго. Стояли у раскрытых окон, всматривались в синий предутренний город, слушали отдаленный гул, доносившийся со стороны Красной площади и Кремля, где ночным бивуаком расположились танки. Шарили в кухонных столах и буфетах, тайком от хозяек вытаскивали на стол кое-что из припасов, прибереженных на праздник, тихонько звенели стаканами...
На улице накрапывал дождь. Холодный ветер задувал в окна. На измятых подушках беспокойно ворочались дети бормотали что-то во сне, вскакивали трясли в руках будильник, им казалось что часы остановились и теперь все пропало, никто не знает, когда нужно вставать. Один из мальчиков поднялся в четыре утра и, выдержав тяжелую схватку с родителями, выбежал из дома, что бы посмотреть на танки и кавалерию до начала парада. Мать долго кричала ему в окно, чтобы надел галоши. Ей казалось, что только у нее вырос такой беспокойный мальчишка. Но по улице бежали к Красной площади целые ватаги взъерошенных, вспотевших от волнения мальчиков. Они знали, что в этот ранний час войска еще стоят в преддверии площади. Потом будет поздно, потом все двинется. Нужно все осмотреть, все выяснить, если удастся, даже собственными руками пощупать гусеницы танков и постоять возле холеных нетерпеливых коней. Справедливость требует отметить, что раньше всех появились в местах сосредоточения войск подростки в возрасте от десяти до пятнадцати лет. Это были самые ревностные инспекторы парада. Они явились домой с мокрыми ногами и заявили, что на улице совершенно сухо, так сухо, что танкистам приходится поливать свои танки из резиновых шлангов, и вообще они пришли домой на минуточку, перекусить и тотчас же бежать обратно, на улицу.
Что ж было сердиться на мальчиков если их отцы тоже не спали, поднимались ни свет, ни заря, а многие и вовсе не ложились, так и просидели за разговорами до утра. Что ж делать, если не спится. Бывает у людей такая бессонница, когда назавтра предстоит что-то большое, счастливое, и нахлынут воспоминания тяжелых лет, предшествовавших этому дню, и немыслимо быть одному, нужно, обязательно нужно видеть всех, с кем пережито большое, суровое время. И свет горел до утра во многих московских домах.
С рассветом, сереньким, хмурым, как будто наперекор этой хмури, во всех концах города, пробуя голос, как утренние петухи, запели трубы, где-то перекликнулся с ними баян, ему ответил другой, на оселые голоса отозвалась чья-то губная гармоника, послышался шум шагов на асфальте, заскрипели двери в подъездах, — Москва выходила на улицы. Вся разом, всеми людьми, далекими своими окраинами, фабричными поселками, целыми районами, сливаясь на перекрестках в одну общую волну, устремившуюся в сторону Красной площади, где уже гремела гулом моторов и звонким цоканьем кавалерии тысячеголосая музыка парада.
Удивительно бывает в Москве это мерное и в то же время плещущее весельем, торжественное и совершенно непринужденное, вольное, кипучее, всколыхнувшее всех от мала до велика движение грандиозных человеческих масс к Кремлю. За время войны мы отвыкли от этого зрелища. Были месяцы, когда сама Москва была участком фронта, узлом многих армейских дорог. Гул канонады проносился над ней. Угрюмо выли сирены воздушной тревоги. Женщины, старики и подростки рыли траншеи, держали вахту на крышах несли санитарную службу, боролись с огнем и пожарами. Столица стала военным лагерем, а люди ее — солдатами обороны Когда фронт отодвинулся, Москва по-прежнему оставалась для него арсеналом Она была суровой и сдержанной, подчинилась законам войны, строгой экономии сил и средств, нужных фронту, и не было празднеств и шествий на ее площадях тёмных, погруженных ночами во мглу. Так жила вся страна, и великим напряжением сил она добилась победы.
И вот уже второй раз мы видим Москву, возрожденную к радости. День 9 мая был, как первый, свободный, всей грудью выдох человека, вынесшего на своих плечах небывалую тяжесть и распрямившего сильное тело, — он высоко поднял голову, кровь бурлит в его жилах, он подставил лицо лучам раннего солнца и жадно вдыхает живительный воздух раннего утра. Как светло вокруг, какие просторы открылись, и далеко, далеко, до самого горизонта, виден пройденный путь! И был второй день — Москва принимала Героев, людей великого фронта.
И погода-то выдалась неважная, набухшие влагой облака нависли над городом, брызнул дождь, — но куда там, разве удержишь в домах москвичей, если с рассвета песня гуляет за окнами и рвется навстречу фронтовым людям, героям, созванным в столицу с самых отдаленных границ нашей Победы, с Дуная и с Эльбы, с Карпат и с берегов Ледовитого океана. Фронт в гостях у Москвы! Он склоняет к ногам Сталина и его маршалов знамена, захваченные у врага. II столица всем своим людом устремилась на улицы по которым пройдут, возвращаясь с парада, сыны великой Победы.
Дождь. Свежий ветер дуст в лицо холодными брызгами. Что ж — это фронтовая погода. Она ближе напомнит нам окопную четырехлетнюю страду. Так говорили люди в колоннах, и хотя демонстрацию пришлось отменить, празднество продолжалось веселой волей народа. Войска возвращались с парада. Сотни тысяч людей тесно прижимались почти к самым шеренгам бойцов, всматривались в их лица, что-то кричали в восторге, бросали цветы, и даже ветхие старухи, сложив быстро зонтики, протискивались вперед, чтобы помахать рукой и что-то свое, ласковое, тихое, сказать проходившему мимо загорелому юноше в каске.
Маленькие бродячие оркестры появились в толпе. Один музыкант пришел с баяном, другой — с гитарой, они встретились и пошли дальше вместе, наигрывая веселую песню. Лил дождь, но и под дождем появлялись в разных концах улицы танцующие пары. Иные кружились, раскрыв над собой зонт, другие, напротив даже шляпы снимали, чтобы дождь по брызгал слегка на разгоряченное в пляске лицо, и так удивительна и прелестна была картина веселящейся в ненастье столицы, что на одном из балконов на улице Горького художники вынесли на воздух холсты, прикрыли их тоже зонтами и, мокрые, возбужденные невиданным зрелищем, набрасывали на память, а может быть, для истории панораму праздничной улицы под летним дождем.
Все правила уличного движения пришлось отменить в этот день. Ликующий народ установил на время своп собственные веселые законы. Бесцеремонно завладели площадями танцующие юноши и девушки, и автомобилям на перекрестках пришлось долго и жалобно выпрашивать милости, чтобы пропустили их следовать дальше. Один водитель, подчинившись новым законам, раздобыл где-то губную гармонику и, забыв о клаксоне, высунувшись из кабинки, наигрывал славную песенку, и этого счастливца первым пропустила смеющаяся московская улица.
День был на исходе, а на улицах стало еще теснее. В праздничных огнях площади были, как бальные залы, и самой счастливой из девушек была та, с которой танцевал человек с золотой звездой на груди, но только на минуту счастливой, тут же подруги ее увлекали Героя с собой, из танца в танец передавали его друг другу, пока, усталый, смеющийся, он не начинал молить о пощаде, об отдыхе.
И вдруг все замерли. В сетке дождя и тумана возвысились над городом колонны могучего света, и на этих колоннах как будто покоились облака высоким, лучезарным сводом, и это был как бы замок Победы, вместивший в себя всю громаду Москвы и ее далекие пригороды, и миллионные массы людей. Красные, зеленые, серебряные гроздья света вспыхивали в темном небе.
Незабываемые минуты! В небе, ярко освещением лучами прожекторов, москвичи видят портреты Ленина и Сталина.
И именно потому, что это празднество света происходило в тумане ненастного вечера, и свет отражался туманом, волнами реял над городом, уходил в облака, проливался ручьями в далекие края неба и опять низвергался на землю каскадами многоцветных лучей, — поэтому именно свет казался крылатым, он весь был в движении, в бурс и в натиске, как наше время, как наша страна.
Так пришла ночь: новыми приливами света.
И празднество продолжалось. Нс могли затихнуть площади, не хотели расстаться друг с другом миллионы людей, свидевшиеся и подружившиеся в славный день ликования, но унимались оркестры, не хотела думать о сне юность великого го рода.
В тот день Москва встретилась с Фронтом!