Гриня (Григорий Павлович) Кусочкин верил сам и других склонил в свою веру, что пройдёт недолгое время, всех костромских художников – современников Грини забудут, а возле его картин в музеях народ будет толпиться, «чинно-благородно».
Любимое гринино словцо, по любому поводу произносимое. Отчасти предсказание сбылось: картины Кусочкина куплены музеями Москвы, Ярославля и Суздаля, даже Парижа, есть в частных собраниях в России, на Западе.
Костромской антик, чудак, хитрован, самоучка – на сорокалетие получил в подарок от жены кисти и краски и начал писать под Айвазовского, ни разу на море не выезжая, копировать Гогена… Школярничать быстро наскучило, и тогда Гриня открыл свой стиль – «дураковины». А тут как раз перестройка, шире двери наивному народному искусству, так что Кусочкин пришёлся как раз ко двору.
Искусствоведы писали: «Его работы близки к лубочным картинкам, с их обобщёнными формами, простыми героями, жанровыми сценами и народным юмором».
Лубок, да, вовсе не бесхитростный. Густые мазки, плотно заселённое героями пространство холста. Русалки-давалки, полулюди-полупсы Полканы в валенках, чертенята и гуманоиды, Павлик Морозов и НЛО, груди, лапы, хвосты, вилки, бутылки, пистолеты, куски колбасы - и всё это взметено то ли вихрем враждебным, то ли свежим ветром перемен, все летят, как у Шагала, только не плавно-поэтично, не под скрипочку, а под гармошку, под частушку, под умца-умца.
Иностранцы-туристы, сходившие с круизных теплоходов на волжскую набережную, натыкались на взъерошенного бородатого Кусочкина и его полотна, ошалело рассматривали «дураковины» и покупали разом все картины. Деньги Гриня складывал в наволочку - деталь бессовестно-литературная, словно из бульварного романа, но я сам видел эту ситцевую кубышку, набитую долларами.
До того, как заняться живописью, Гриня много лет прослужил в пожарной части – фотографом. Ездил на пожары, почти ежедневно фотографировал руины и обгорелые трупы, что весьма способствует воспитанию жизнелюбия. Сочинял научно-фантастические повести и читал их на заседаниях литературного объединения «Молодые голоса», которым руководил тогда критик Игорь Александрович Дедков. Узкий круг знал, что Гриня ещё и пишет стихи в духе обэриутов. Один из друзей (уже после грининой смерти) припомнил только первые строчки:
Эх, не зря же Каренину Анну,
Эх, не зря раздавил паровоз...
Вспоминается и рассказ Грини о том, как в детстве, в первом, что ли, классе отправился он вместе с другими детьми на прогулку по Волге на речном трамвайчике. Всем детям родители дали с собой покушать (именно так и рассказывал Гриня, «покушать», сказал он, обращая внимание на нежность отношений). У кого-то булочка с маслом, у кого-то колбаса, у кого-то даже апельсин: время хоть и послевоенное, но уже не беспросветно голодное. Мама Грини не имела возможность ничем особенным сына побаловать и дала ему яичко, сваренное всмятку. Яичко лежало в кармане и маленький Гриня, балуясь, его раздавил, сам того не заметив. А когда все дети достали припасы и начали их уплетать, Гриня вытащил из кармана что-то мятое, липкое, мерзкое, в мелкой белой скорлупе, что-то тошнотворно-неаппетитное, что-то вызвавшее смех у всех детей на палубе речного трамвайчика.
Из мятого яичка вышли на свет азарт и честолюбие, амбиции и стеснительность потаённая, вышли желание первенствовать и побеждать. Помню один случай, проявивший характер Грини, соединявшего в себе и Хлестакова, и Башмачкина. В сентябре 1992-го в Кострому приехала Мария Владимировна Романова с сыном. Принимали их в мэрии, которая в ту пору называлась ещё горисполкомом. Сначала устраивали официальный приём, потом пресс-конференцию.
Я прихожу пораньше и вижу в холле на втором этаже Кусочкина - то ли изрядно датого, то ли пьяного каким-то внутренним восторгом. В руках у Грини фотоаппарат. Гриня замечает меня и кидается, чтобы поделиться радостью. «Знаешь, какой у меня кадр? Гриша в обнимку с ампиратором! Слушай, тут такая херня была… Игнатьев, директор музея, за то, что ампиратрице картины в подарок даёт, тридцать три тысячи запросил. А я свою бесплатно отдал». – «А что за картина-то, Гриня?» - «Да ты видел... или нет? Ну, покажу потом. "Мы летим за пивом" называется».
Про Кусочкина сняли фильм – неудачный, на мой взгляд. Режиссёр, инфицированный штампами постмодернизма, смешал настоящий кураж с подражанием куражу, игру в бисер с подкидным дураком. Результат – многошумный и бессмысленный. Гриня, впрочем, благодарил.
Закат был печален и страшен. Гриня охотно принимал гостей, поил-кормил и пил сам, и опять пил, уже без гостей. Жена ушла. Гриня уже не писал новых картин, а выносил на продажу старые работы, которые раньше были свалены куда-то за незначительностью и неудачностью. Потом уже и не продавал, а раздаривал, впрочем, он всегда был не жаден и мог подарить другу любую работу, ежели она понравилась. Подарок, естественно, надо было «чинно-благородно» обмыть. И так день за днём… А потом он начал звонить, обычно по вечерам. Говорил, что сейчас у него в квартире полно иностранцев, его зовут за границу, чтобы давал уроки живописи. Или делился радостью, мол, в театре будет торжественный вечер в его честь, множество гостей, музыкантов, цветов, «ты приходи обязательно!» Первый раз я чуть было не поверил, другие друзья Грини объяснили: у него глюки, сознание уже отказывается принимать реальность.
Умер Гриня в один из дней между Новым годом и Рождеством, когда люди перестают замечать разницу между «есть» и «нет» и даже из водопроводных труб пахнет водкой. И квартиру, где он лежал, открыли не сразу.
Я шёл по улице, впереди меня два мужика, по виду совсем не люди искусства, и один сказал другому: «Кусочкин последние дни совсем жёлтый был... ничего не ел...» Яичко всмятку, смятая жизнь человека с умом, достоинством и талантом.
