История о том, что выбирая своему пожилому родственнику сиделку, вы выбираете что-то гораздо большее.
Марико перегородила собой дверь и закричала: «Стриляйте, стриляйте в меня, не пущу к бабушка, к Алексевна не пущу!». В этот момент полицейские поняли, что поговорить с бабушкой без разрешения Марико у них точно не получится и разбрелись «осматривать место происшествия».
В тот день у моей бабушки умер единственный сын – мой отец. Они никогда не расставались - всю жизнь прожили вместе в одном доме. Последние годы бабушка стала «лежачей», и материнская забота свелась к телефонным звонкам – «алло, слышишь? может картошечки отварить?», «почему не заходишь?». Папа действительно редко к ней заходил, с трудом переживал превращение своей волевой матери в беспомощную пожилую женщину. О бабушке заботилась сиделка – Марико.
Марико тогда без всякого врача и консультаций быстро поняла, что нельзя сразу говорить бабушке о смерти ее сына, потому что «Алексевна сразу умереть как узнать, ти что, генацвале, не пущу тебя в комнату, не нада, не проси даже».
В этот день я впервые познакомилась со смертью и впервые познакомилась с человеком, чья профессия звучит как «сиделка». С человеком, чья профессия, по сути – это одновременно оберегать от смерти и быть проводником в эту самую смерть. Причем хорошая сиделка умудряется одновременно оберегать от смерти и своего клиента, и его семью. Клиенту она помогает избавиться от страха и справиться с гигиеническими процедурами, а от семьи скрывает проявления страха и стыдные подробности процедур.
Марико было где-то сорок пять, она была стрижена под мальчишку, обожала футбол, баскетбол и автопром. У нее был очень смешной русский язык, в котором то и дело возникали слова родного грузинского – «генацвале, дарагой». Она всегда размахивала руками - сумбурно, резко, она почти задыхалась, когда нервничала или злилась, но не могла не двигаться. Думаю, люди на улице смотря на нее часто хмыкали себе под нос «чокнутая».
Сама бабушка никогда не называла Марико «сиделка». Она выбирала любые другие слова – «помощница», «горничная», коверкала ее имя (Тбилисо, Софико). Потому что, наверное, ей было очень страшно от того, что ей нужна именно сиделка. Что она не может справиться с теми вещами, которым когда-то в детстве ее учила мама – например, почистить зубы. Сама Марико очень смешно переживала бытовые неурядицы. Когда бабушка отказывалась есть, она даже иногда плакала, как будто ее «Алексевна» это не пожилая женщина с трудным характером, которая кусается и царапается, а маленький ребенок. Кого-то могло напугать, что бабушка постоянно что-то забывает или рассказывает небылицы, но только не Марико. Она только махала рукой и говорила «Каждый день комедий».
Марико удерживала бабушкино время. Она каждый день переворачивала календарь – после чего переодевала бабушку, делала ей укладку, мыла пол. Все время придумывала дела, которые помогают почувствовать время. Мало того, эта «чокнутая» умудрилась превратить мою меланхоличную бабушку в заядлого болельщика, причем настолько заядлого, что крики «ура» или «твою мать!» было слышно на втором этаже, тогда как бабушка жила на первом. Они не пропускали ни одного футбольного матча.
Однажды я помогала ей мыть бабушку – думаю, Марико специально меня попросила. Она понимала, что бабушке это нужно. Не заставишь же меня обнимать бабушку при встрече, а вот попросить помощи с мытьем вполне. Меня тогда немного передернуло, как будто бы старость это что-то заразное и ей можно заразиться через прикосновение. Я держала бабушкину голову над тазиком (у моей семьи не было денег на специальные приспособления для мытья головы), а она смотрела мне в глаза. Я просила ее расслабить шею, да и вообще – расслабиться. Бабушка улыбалась мне и напрягалась еще больше. Она мне не доверяла – она доверяла только Марико.
Потом мы путешествовали за новым кардиостимулятором на карете скорой по раздолбанной дороге. Бабушка ойкала на каждом ухабе, а Марико почти кричала «ну что ты ойкаешь, генацвале? Ну?». Она кричала, потому что переживала за бабушку, а бабушка думала, что ее страдания обесценивают и начинала ойкать еще громче. Утихомирить их смог только водитель скорой, пригрозивший лежачей бабушке прогулкой.
В больнице Марико была звездой. Обычно берут автографы, а у Марико брали номер телефона. Одна скрюченная бабулечка долго грозила моей бабушке пальцем и говорила «береги ее, береги, с ней долго будешь жить!». Ни мы, ни бабушка не знали, что бывает по-другому. Мы еще не знали, что бывают другие сиделки, которые не Марико.
Вскоре Марико уедет в отпуск (она очень хотела увидеть детей, которых не видела целый год) и вместо нее будет работать другая сиделка. Я приеду к бабушке и увижу, что на календарях день отъезда Марико. И какая-то странная тишина – замершая, будто время здесь замедлилось, или даже приостановилось. Бабушка будет причесана, накормлена – но календари не на месте. А ей самой – намного хуже. Она начнет разговаривать с мертвыми и кричать по ночам. Проводника больше нет, она осталась одна с незнакомой женщиной на пути во тьму.
А эта «другая сиделка» будет рассказывать мне про особенности бабушкиного стула и ее дрянной характер. И я начну терять бабушку, а бабушка – нас всех.
Она умрет в реанимации через три недели после отъезда своей сиделки.
Марико не была волшебницей, она просто страстно, почти неадекватно любила эту жизнь, обезоруживая этим любые страхи.
Я уже давно не поддерживаю с ней связь, но до сих пор (и, наверное, это навсегда), когда мне становится очень страшно, я представляю себе ее – Марико перегораживает собой дверь внутрь меня и кричит «Стриляйте, стриляйте в меня, не пущу сюда, не пущу!»
Автор - Юлия Калинина.