25 июня 1857 года вышел в свет сборник Бодлера «Цветы зла».
Для истории поэзии это очень важная дата.
Сборник положил начало новой эстетике и новому восприятию слова, как инструмента творчества. Не говоря уж о том, какое влияние он оказал на умы и на пути поэзии. В частности, русским символизм очень многим обязан этой книге и Бодлеру в целом.
«Цветы зла» посвящены Теофилю Готье - художнику, который так умел овеществлять, конкретизировать поэтическое слово, что буквально рисовал стихами. Впрочем, он прекрасно владел и кистью, так что был художником вдвойне.
Готье не принадлежал к какому-либо направлению. Хотя, как верный поклонник и последователь Гюго, видимо, считал себя романтиком. Но в отличие от автора «Отверженных» у Готье слово очень емко, объемно, вещественно, его язык не столь высокопарен, гораздо более изящен, выверен и точен. К тому же у него есть прекрасная ирония, которой Гюго, как мне кажется, вообще не обладал.
После выхода «Цветов зла» вокруг сборника возник неслыханный скандал. Бодлера даже привлекли к суду и вынудили изъять из первой редакции 6 наиболее «непристойных» стихотворений.
Естественно, для «благополучной» и «благопристойной» Франции 1857 года, например, такой текст был чересчур вызывающим.
АВЕЛЬ и КАИН
(перевод Н. Гумилева)
I
Сын Авеля, дремли, питайся;
К тебе склонен с улыбкой Бог.
Сын Каина, в грязи валяйся,
Свой испустив предсмертный вздох.
Сын Авеля, твое куренье —
Отрада ангельских сердец!
Сын Каина, твое мученье
Изведает ли свой конец?
Сын Авеля, ты о посеве
Не думай: Бог его вознес.
Сын Каина, в голодном чреве
Твоем как будто лает пес.
Сын Авеля, ты грейся перед
Патриархальным очагом.
Сын Каина, морозь свой веред,
Шакал несчастный, под кустом.
Сын Авеля, люби и множься,
Как деньги множатся твои.
Сын Каина, ты не тревожься,
Когда услышишь зов любви.
Сын Авеля, умножен Богом
Твой род, как по лесу клопы!
Сын Каина, ты по дорогам
Влачи с семьей свои стопы.
II
Ага, сын Авеля, в болото
Лечь плоть твоя осуждена!
Сын Каина, твоя работа
Как следует не свершена.
Сын Авеля, пощад не требуй,
Пронзен рогатиной насквозь!
Сын Каина, взбирайся к небу
И Господа оттуда сбрось.
Впрочем, уровень ханжества в тогдашнем обществе, вылившийся в суды над Флобером и Бодлером, не превышал нынешнего лицемерия. Скорее, наоборот. Их возмущение, их показательные порки кажутся детским лепетом по сравнению с тем, что творится сегодня.
Сборник принес Бодлеру известность (в основном, благодаря скандалу, естественно), но не литературное признание. Гюго, писал поэту:
«Ваши «Цветы Зла» сияют и ослепляют, словно звезды», «Вы творите новый трепет».
Он видел в нем, прежде всего, «жертву режима».
Стареющий денди, ведущий странный, а иногда и предосудительный образ жизни, не лишенный, впрочем, дарования и вдруг ставший «мучеником от эстетики» - примерно такой образ Бодлера сложился у публики после выхода книги.
Особенно забавно звучит сегодня слово «стареющий». К моменту издания Бодлеру было 36 лет.
Поле первого издания «Цветов зла» Бодлер прожил еще 10 лет. За это время он создал и опубликовал немного:
- «Салон 1859 года» (1859),
- «Искусственный, рай» (1860),
- второе издание «Цветов Зла» (1861), включавшее 35 новых стихотворений,
- 50 стихотворений в прозе, появлявшихся в периодической печати с августа 1857 по август 1867 г. и вышедших отдельным томом под названием «Парижский сплин» посмертно в 1869 году.
Флёр безумия преследовал публичный образ Бодлера с самых первых печатных откликов на «Цветы Зла». Литературный обозреватель «Фигаро» Г. Бурден, автор первой рецензии на книгу, с ходу поставил диагноз, равно как предвосхитил, если не спровоцировал, позднейший официальный приговор, вынесенный парижским уголовным судом по требованию прокурора Э. Пинара, незадолго до этого прогремевшего на весь Париж гневной обвинительной речью в адрес «Госпожи Бовари» Флобера. Диагноз г-на Бурдена был не только категоричен, но необыкновенно красноречив:
«Местами вас одолевают сомнения относительно психического состояния г-на Бодлера; местами всякие сомнения пропадают: по большей части перед нами монотонное и предумышленное повторение одних и тех же слов, одних и тех же мыслей. Гнусность идет там об руку с мерзостью. Отвратное сочетается с мерзопакостным. Никогда еще столько грудей не было искусано за столь малое число страниц; никогда еще мы не наблюдали подобного стечения всякого рода демонов, утробных плодов, дьяволов, бледной немочи, котов и прочей нечисти. Книга эта сущая лечебница, открытая для всех безумств духа, для всякого гнилья сердца: ладно бы еще с тем, чтобы исцелить, но ведь все это неизлечимо».
Бодлер же в ответ на такое восприятие себя обществом долгое время выстраивал свое существование не столько от противного, сколько от подобного: если современникам угодно видеть в нем сумасшедшего, он, не тратя сил на доказательства обратного, чуть ли не подыгрывал этим мнениям, суждениям и пересудам окружающих, во всяком случае не особенно старался их разубеждать.
Так или иначе, к началу 60-х годов «безумие» Бодлера стало почти «общим местом» французской литературной жизни. Сент-Бёв, законодатель литературного вкуса эпохи «узаконил» его в своих отзывах о поэте.
Эпатируя сознательно, Бодлер, тем не мене, мучительно переживал, как его воспринимает публика и коллеги, литературная маска стала его тяготить.
В 1861 году он даже подал заявление о вступлении в Академию, чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах общества. Но эта попытка была обречена на провал изначально.
Во-первых, в те времена (как и сегодня, впрочем), маргиналу пробиться в «порядочное общество», не отказавшись от самого себя, фактически невозможно.
Во-вторых, Бодлер явно переоценил значимость своей персоны. Он был для людей всего лишь экзотическим персонажем, который можно рассматривать, оценивать, осуждать.
Настоящий масштаб его таланта, его значимость для литературы французы осознают гораздо позже, когда поэта уже не будет на свете.
К счастью, Бодлер сам все это понял и в 1862 году отозвал заявление. С тех пор он предпочитал не иметь дело с официальной культурой, оставаясь приверженным своей маске.
Да и здоровье его стремительно ухудшалось – сказывались последствия чересчур бурной юности.
Убедившись, что в Париже не будет ни славы, ни денег, Бодлер едет в Бельгию. Надеется там читать лекции, издавать книги.
Но Бельгия оказывается для него «бесконечно ухудшенной копией Франции». Лекции успеха не имеют, издательские договора заключить не удается.
Все эти мучительные переживания поэт отражает в дневнике «Мое обнаженное сердце», при его жизни так и не изданном.
4 февраля 1866 года на ступенях церкви Сен-Лу в Намюре Бодлер теряет сознание, наступает паралич, полная потеря речи.
Дальнейшее известно – медленное мучительное умирание, завершившееся в Париже 21 августа 1867 года, полтора года спустя после катастрофы.
Так немилосердно судьба обошлась с поэтом, пытавшимся разрушить эстетические каноны.
Бодлер - совершенно удивительная личность, ни на кого непохожий художник.
Такой яркий, могучий и болезненный талант, такие взлеты и бездны...
И столь печальный конец всего лишь в 46 лет.
Видимо, этот тот случай, когда художник сжигает себя сам, когда маска, невольно становясь сущностью, разрушает изнутри.
Он действительно был гений, но все-таки темный гений.
Сам про себя он говорил так:
«Совсем еще ребенком я питал в своем сердце два противоречивых чувства: ужас жизни и восторг жизни».
«Как в моральном, так и в физическом плане я всегда испытывал ощущение пропасти, не только пропасти сна, но и пропасти действия, грезы, воспоминания, желания, сожаления, раскаяния, прекрасного, числа и т. п.».
Так он и прожил, всю жизнь разрываясь надвое…