Президент Путин объявил, что после «обнуления» готов еще раз баллотироваться на пост, который занимает уже четвертый раз. Кто или что может помешать планам лидера нации — объясняет политолог Валерий Соловей.
— Валерий Дмитриевич, объясните, пожалуйста, странный пиар-ход Кремля. Если политическое руководство страны хочет вывести людей на голосование 1 июля, а еще лучше — и на парад 24 июня, тогда зачем пресс-секретарь президента рассказывает, что Владимир Владимирович решил не покидать самоизоляции, что ему построили дезинфицирующий коридор и так далее? Для президента пандемия продолжается, а вы, дорогие россияне, идите заражаться?
— Они это делают не «зачем», а «почему». Им просто на все наплевать. Надо понимать, что противоречие, которое вы усматриваете в их поведении, а я бы даже сказал — не противоречие, а разрыв, нисколько их не беспокоит. Эти люди, включая пресс-службу Кремля, отбывают номер. Путину наплевать, по большому счету, на общественное мнение. Он движется своим курсом и думает совершенно о других материях. Это одна сторона. Другая — чрезвычайно важная для его окружения: оно знает, что все это скоро закончится. Все это конечно. Не будет никакого пятого срока, даже этот срок может быть не доведен до конца. Поэтому все просто работают спустя рукава.
— Что значит — не будет пятого срока, если президент уже сказал, что готов баллотироваться? И тем более — почему нынешний срок не будет доведен до конца?
— Они просто знают, что этого не будет.
— По каким причинам?
— По непреодолимым. Есть причины, преодолеть которые не под силу даже президенту Российской Федерации. Он, конечно, надеется и что-то в этом отношении делает, но есть препятствия, которые не под силу ни одному человеку.
— Ваши намеки звучат как-то зловеще.
— Я не намерен их объяснять. Но многое для наблюдателей становится понятнее, когда они интересуются, какие именно исследовательские направления в последнее время занимают Путина.
— Если бы перспективы были действительно таковы, зачем надо было начинать всю эту историю с поправками, с обнулением?
— Затем, что если президент признает — публично или кулуарно — реальность, то его «наследство» начнут раздирать сейчас же, прямо при действующем президенте. Он пытается произвести впечатление сильного лидера, готового править Россией до 2036 года. На самом деле, это грамотно поставленный PR.
— Зачем?
— Ему всегда нравилось зло, саркастически подшучивать над людьми. Теперь все переполошились: ах, Путин не исключает участия в новых выборах. Видите ли, «не исключать» можно что угодно.
— «Обнулительную» поправку я еще могу понять: чтобы президент не выглядел «хромой уткой». Но зачем весь остальной «комплексный обед», как сказала глава ЦИК?
— На самом деле, нужен был только Госсовет. Это орган, который будет управлять страной в тот момент, когда не сможет президент. А нам будут сообщать, что он работает с документами.
— И рукопожатие крепкое, да.
— Причем в Госсовет, насколько я знаю, предлагали ввести Екатерину Тихонову — женщину, которую называют дочкой Путина. Более того, ее предлагали сделать премьер-министром.
— Если бы это было правдой, он бы наверняка еще в январе сделал премьер-министром ее, а не Мишустина.
— Владимир Владимирович размышляет. Высока вероятность, что в августе Мишустина уберут. Надо решить, кто станет после него премьер-министром.
— Я не верю, что это можно сделать вот так, с бухты-барахты…
—Посмотрите внимательно: пока наши либеральные наблюдатели испытывают ужас перед режимом, тот постепенно вползает в терминальную фазу. Да, умирающее животное опасно. Нам придется пережить несколько очень неприятных месяцев. Но судьба неумолима. И ощущение этого уже висит в воздухе.
— Как именно, вы считаете, этот режим начнет прекращать существование?
— Есть разные концепции. Во-первых, можно еще закрутить гайки. Вот, например, в печально знаменитых мордовских лагерях спешно строят новые бараки.
— Для кого?
— Для политзаключенных. Предполагается, что осенью развернутся большие события. Политическое руководство страны ожидает массовых волнений, поэтому готовит места не столь отдаленные.
— Тогда, может быть, лучше было бы заняться не поправками к Конституции, а…
— Чем? Еще скажите — спасением страны.
— Ну, улучшением ситуации — почему бы нет? Или хотя бы поиском преемника?
— Не нужен нашему президенту преемник. Точнее, этой темы он ни с кем не обсуждает. Потому что знает: как только он заговорит о преемнике, может превратиться в ту самую «хромую утку».
— Можно подготовить преемника тихо, без анонсов.
— Да, Путин, думает об этом. Но не обсуждает.
— Несколько лет назад президент говорил, что во главе России вполне могла бы стоять женщина. Он кого-то конкретно имел в виду?
—Часть окружения президента предпочла бы видеть на этом месте Екатерину Владимировну. Екатерину Третью. Но вряд ли все это реально. Те, кто сейчас находится «наверху», испытывают смешанные чувства. С одной стороны, им надо беречь президента, потому что он — гарант их сохранности. С другой стороны, они понимают, что история и время работают не на них.
— Если есть проблема с преемником, нельзя ли было договориться с Беларусью, пообещав Александру Лукашенко, что Госсовет возглавит он? На таких условиях он мог согласиться?
— Некоторые обещания Лукашенко давали. Но Путин его крайне недолюбливает. Сейчас Кремль со злорадством наблюдает за событиями в Белоруссии. Буквально на днях Лукашенко взмолился: готов на любые ваши условия, только поддержите меня, не мешайте мне переизбраться. Вроде бы Москва согласилась. Но выполнит ли белорусский «пацан» свое «пацанское слово»?
— Мне кажется, люди в Беларуси уже показали, что они против объединения с Россией.
— Если принудили Лукашенко, то он принудит и народ. Дальше — вопрос технический. Американцы, правда, пытались помешать. Они послали Кремлю сигнал: если попробуете раздавить Беларусь в братских объятьях, то санкции введем такие, что вам мало не покажется.
— Кто именно из американцев так пригрозил? Неужели Трамп?
— В середине апреля, 17 числа, если не ошибаюсь, беседовали помощник президента США по нацбезопасности Роберт О'Брайен и секретарь Совета безопасности России Николай Патрушев. Официально они говорили о противодействии пандемии. На самом деле, О'Брайен передал российскому руководству предостережение, о котором я сказал. Владимир Владимирович отнесся к этому спокойно, но его окружение крайне напряглось. Потому что речь шла о вещах очень неприятных: не только об отключении от SWIFT и нефтяном эмбарго, но и о поисках и преследовании активов российской элиты. Они все очень напряглись, за исключением президента.
— А президент почему не напрягся?
—Он не верит в способность США реализовать эти угрозы. Или верит в способность Трампа их заблокировать.
— Из тех, кого называли преемниками Путина в 2007 году, кто-то сохраняет шансы?
— Если вы подразумеваете Медведева, то к нему Путин относится с доверием.
— Тогда что означала отставка Медведева с поста премьер-министра?
— Его спасли, вывели в так называемый стратегический резерв ставки. И видите, как ему повезло? На фоне нынешнего правительства его кабинет — просто вершина управленческой мудрости и эффективности.
— Может быть, Медведев и время его президентства у нас недооценены? Он ведь успел провести несколько полезных законов и был, как мне кажется, не склонен закручивать гайки.
—Чтобы понять и оценить это, необходимы временная дистанция и возможность сравнения. Но, так или иначе, возможность преемничества Медведева не обсуждается даже кулуарно. Вот Путин пообещал Собянину, что тот возглавит Госсовет, если успешно поборет пандемию в Москве. Но случилось так, что «товарищ Берия вышел из доверия».
— Почему?
— Точно не знаю. Возможно, потому, что «не Робеспьер», как сказал о нем однажды Путин. Возможно, потому, что «злые языки страшнее пистолетов»: президенту напели об излишней самостоятельности Собянина. Теперь Путин хочет Собянина снять. Это может случиться уже осенью. И никакого ему Госсовета. Но поймите, что все это не более, чем планы и намерения сегодняшнего дня. И это не значит, что в августе, когда придет время принимать решения, они будут приняты.
— Почему именно в августе?
— Тут есть две версии. Первая: летом нас могут ожидать очень серьезные финансово-экономические проблемы. И кто-то за них должен нести ответственность. Очень удобно, если это будут премьер-министр и глава Центробанка. И они оба готовы к этому, они об этом знают. Вторая версия: геополитический ревизионизм, который сейчас активно обсуждается и готовится, требует нового кабинета. Без Мишустина.
— Но вроде бы Собянин как раз неплохо показал себя во время эпидемии, по сравнению с другими главами регионов.
— Нас с вами не спросят. Нас вообще пока спрашивают только о Конституции.
— Да и о Конституции, кажется, не очень: до голосования неделя, а в магазинах уже продается брошюра с новым текстом. Зачем нужен такой странный пиар?
— Думаю, это делается для того, чтобы вселить в людей ощущение неизбежности и даже обреченности. На самом деле, с голосованием ведь ничего еще не решено. Если будет сильное голосование против поправок, то ситуация резко обострится.
— Разве вариант «сильное против» не предусмотрели? Разве не для этого устроено голосование в течение недели, на дому, в шатрах и так далее?
— Предусмотрели. Но если «нет» действительно будет массовым, то ситуация заметно накалится. Не летом. Потому что само по себе голосование по поводу поправок значения не имеет. Но это очень важный аргумент в процессе политического противостояния, в процессе мобилизации и в том, что может произойти осенью.
— Вы не первый раз пугаете меня осенью. Что должно случиться?
— Политическое руководство страны всегда вело себя абсолютно цинично, полагая, что плебс все схавает. А сейчас мы подошли к такому моменту истории, когда «плебс», похоже, готов начать сопротивляться. Потому что иначе ему просто конец. Кто уж тут помог, Барклай, зима иль русский бог», или пандемия, это вопрос для историков, а для нашего с вами настоящего и ближайшего будущего он значения не имеет. В аналитических сводках, которые идут в Кремль, черным по белому сказано: начиная с сентября высок риск протестов.
— В этой ситуации вообще кто-нибудь из потенциальных преемников хочет становиться преемником?
—Тот, кого назначат, будет очень счастлив. Борис Николаевич Ельцин управлял страной, которая находилась в гораздо худшем состоянии. И управлял, между прочим, небезуспешно.
— Тогда были хорошие отношения с миром, были какие-то партнеры, договоренности. А сейчас мы еще и в кольце врагов.
— С Западом договориться несложно, ресурсов для этого у России хватает. Другое дело, что политическая система и государственная машина идут вразнос. Но тот, кто придет к власти, будет надеяться, что сумеет их восстановить. Желающих очень много.
— А о стране, простите за наивность, кто-то из этих людей будет думать? Ну, хотя бы параллельно со всем остальным.
— Очень сомневаюсь, немного зная их. Они могут пойти на какую-то «оттепель» или сделать что-то разумное, но в целом они внутренне организованы по-другому.
— У оппозиции в этой ситуации есть какие-то шансы вклиниться?
—Прекрасные шансы, если она сумеет выйти на протесты и придать им смысл.
— Когда она должна это сделать? И как?
— Хороший вопрос. Когда — на это нет точного ответа. Высока вероятность, что, начиная с осени. Об этом не я говорю, а целые ведомства, занятые именно «предотвращением и наказанием». А что касается «как»… С первой волной протестов власть справится. Часть оппозиционеров арестуют.
— И отправят в упомянутые вами мордовские лагеря?
— Совершенно верно. Но потом поднимется вторая волна. Произойдет это достаточно быстро. Все это будет достаточно неприятно, даже страшно.
— Вот я много общаюсь с людьми — и как-то не верится мне, что они готовы к массовому протесту.
— Я бы не стал зарекаться, русские люди на многое готовы. Мне кажется, их уже довели до нужной кондиции. Власти осталось сделать еще одно-два усилия, и у меня нет сомнений, что она это сделает. Тогда у людей просто выхода не останется: качественная социология показывает, что злости и ненависти накопилось уже с лихвой. Гораздо больше, чем было в 1991 году. Тогда не было такого желания отомстить, а сейчас оно очень сильное.
— Да за что же? Ведь люди в России, как известно, никогда не жили так хорошо, как при Владимире Владимировиче. Как минимум, до начала 2010-х.
— Во-первых, у людей всегда короткая память. Во-вторых, больше всего людей раздражает несправедливость. Нынешняя система вопиюще несправедлива. Советская была, конечно, убогой и неэффективной, но зато к идеалам справедливости она была гораздо ближе, чем нынешняя. Особенно людей раздражает и угнетает несправедливость в состоянии экономического упадка. Они готовы мириться с несправедливостью во времена экономического роста, вот тогда всем что-нибудь да достается, и вы можете надеяться, что жизнь станет лучше. А когда наступает сильнейший экономический упадок, когда человек уже думает о том, как семью накормить — и при этом узнает о состояниях чиновников и олигархов, то как он будет себя чувствовать? Посмотрите на среднего регионального чиновника: ни один секретарь обкома в СССР так не жил.
— Вы назвали два варианта действий руководства страны, оба, по сути, сводятся к закручиванию гаек. А не могут ли они, наоборот, сейчас чуть ослабить вожжи, дать людям вздохнуть, выпустить пар?
—Такое им в голову не придет, ведь правят силовики. И правят они, питаясь негативным опытом горбачевской перестройки. Они считают, что любое послабление — это путь к катастрофе. И при этом сами очень боятся. Вы даже не представляете, как они напуганы. Вот вам кажется, что они такие свирепые и брутальные? А на самом деле, за всем этим стоит чудовищный, почти животный страх.
— Что их так могло напугать? Спектакли режиссера Серебренникова? Колонки псковской журналистки Светланы Прокопьевой? Журналист Илья Азар в одиночном пикете?
— Они очень боятся протеста. Причем боятся, что их уничтожат физически. Не конфискаций они боятся, не отъема имущества, а именно физического уничтожения. Их страх совершенно неподдельный. И началось это с февраля.
— Что их напугало в феврале?
— Было одно чрезвычайно важное событие, которое осталось скрытым для широкой публики. А сейчас правящая группировка сталкивается с очень сильным давлением, какого прежде не испытывала. А скоро начнутся события, которые напрягут ее еще сильнее. И они в растерянности. Они остро чувствуют угрозу, но не понимают, откуда она исходит. Ведь это впервые с ними так. А дальше будет гораздо хуже.