Странно, наверное, но, когда в середине марта погода совсем не весенняя, у метеозависимых историков (да-да, бывают и такие!) мысли резко меняют свою траекторию и от светлого и позитивного движутся в прямо противоположном направлении.
Стоп! Не пугайтесь, мелодрам и девичьих трагедий не будет! Я это словословие к чему веду? Сегодня, вооружившись кофе, окном с видом на унылый серый город (чтоб в лучших традициях!) будем с вами философствовать (попытаемся).
Объект размышлений подсказала прошедшая неделя. К сожалению, она унесла жизни двух великих людей Олега Табакова и Стивена Хокинга. Без сомнения невероятно талантливые люди – каждый в своей области, оставившие свой след и вклад в искусстве и науке, а также, уверена, в душах людей!
Увы, но смерть стала обыденной частью нашей жизни. Порой (хотя это страшно звучит) наш мозг почти не реагирует на новости о погибших, убитых, даже сердце стучит ровно. Но, не смотря на притупленные современным миром чувства, ритм сердца сбивается, когда речь заходит о близких людях…
Так сложилось, что в европейской традиции смерть – это нечто страшное, ее следует бояться, она грядет как наказание, конец жизни, ее финал. Да уж, хорошего мало…
Думается, что это все отголоски античности, когда жизнь воспринималась, как единственное и неповторимое время, которое надо обязательно прожить со вкусом, понятное дело попадать к Аиду никому не хотелось. Несколько трансформировавшись в христианстве отношение к жизни и смерти, по сути, не сильно изменилось: жизнь – подарок бога, а что ждет вас после смерти зависит от вашей степени грешности (привет Данте: на выбор аж 9 кругов!). а если сюда добавить еще страшный суд, апокалипсис и прочее, то позитивных перспектив нет совсем. Вот откуда у нас страх смерти, на генетическом уровне.
Крылатое выражение memento mori (помни о смерти) живописует чисто европейское (или западное) отношение к костлявой (кстати, такое изображение смерти тоже момент показательный), в то время как японцам ни в древности, ни нашим современникам напоминать о смерти не нужно, они о ней никогда и не забывали.
В Японии существует поговорка:
«Рождения крик – смерти начало».
Вот, собственно, и вся суть восприятия ухода из жизни.
Смерть в Японии издревле если не ключевой момент культуры, то очень важный. Осмелюсь предположить, что связано это с религией, причем в равной степени с буддизмом и древним синто. Буддизм очень удачно обосновался на почве почетания природных духов синто: концепция перерождения, понимание жизни как неминуемой смены цветения и увядания и восприятие смерти всего лишь как одного из этапов жизненного цикла – вот основа японского мировосприятия.
«Где доказательства?» - спросите вы. Конечно, под стать настроению можно было бы сослаться на философию и увильнуть от фактов, но настоящие историки и в унынии так не делают. Поэтому, коллеги, извольте ознакомиться с аргументами.
Итак, начнем. В синтоистской мифологии понятия жизни и смерти идут рука об руку. Например, уже в знакомых нам мифах о супругах Идзанами и Идзанаги есть такой сюжет: Идзанами умирает (боги смертны!) и отправляется в подземное царство Ёми, туда за ней следует убитый горем муж, но когда Идзанаги увидел там не свою красавицу жену, а гниющий труп, то быстренько спасся бегством, в отместку любимая жена поклялась забирать каждый день по 1000 живых человек – так появилась смерть (спокойно, выдохнули – Идзанаги не остался в долгу и поклялся в ответ давать ежедневно жизнь 1500 человек). Примечательно, что Идзанами считается одновременно богиней творения и смерти.
Интересен в смысле переплетения буддизма и синто бог Эмма (или Яма в буддизме) – судья мертвых. При всем своем устрашающем внешнем виде: большой человек с бородой и глазами навыкат – по сути он только решал, какое перерождение умершему достанется. Согласитесь, наличие колеса сансары как-то понятие смерти нивелирует и даже боги смерти уже не такие страшные и годятся только для детских страшилок.
Знатоки, скажем, аниме, сейчас могут выкрикнуть: «А как же Синигами? Забыли Синигами!» Нет, не забыла. Строго говоря, это не божество и его сложно отнести к синто или буддизму. Само понятие появилось относительно недавно (вторая половина XV века) и служит для персонификации смерти (по аналогии с нашим скелетом с косой).
Сказки. О, эта тема заслуживает отдельной статьи! Необыкновенные и удивительные сюжеты. Да, естественно они о добре и зле, но с японским колоритом (все тайны раскрывать здесь пока не буду!), и если мы говорим о смерти, то ее можно найти почти в каждой сказке в самом обыденном варианте. Причем это не всегда будет наказанием отрицательных героев (в сказке «Горбатый воробей» умирает жадная старушка или злая мачеха в сказке «Верные друзья»). К примеру, в сказке «Урасима Таро» смерть главного героя – лишь демонстрация и напоминание о неизбежном увядании и быстротечности жизни и времени (не забываем, мы философствующие историки сегодня). Смерть в сказках – это не страшное и ужасное явление, а вполне закономерное развитие событий.
Самурайская этика. Что? Я слышу крики: «харакири!». Оно самое, но не только – обо всем по порядку. Главный самурайский кодекс «Бусидо» большое внимание уделяет ДОСТОЙНОЙ смерти самурая (Путь смерти война). Естественно, достойной и уважаемой смертью для война была смерть на поле боя, но такое не всегда случалось, поэтому на случай смерти в плену, например, или в постели от болезни «Бусидо» дает исчерпывающие инструкции, как себя вести. Главное – не терять самообладания! Кроме этого, кодекс указывает на необходимость служения и преданности до смерти, однако в более поздних редакциях «Бусидо» упор делается на то, что ритуальное самоубийство вне закона и более полезно сделать какое-то благородное дело, чем убить себя.
Конечно, ничего удивительного нет в том, что воин думает о смерти, но у самураев не обошлось без японского естества:
- Ритуальность
- Уважение чести и достоинства
- Преданность до смерти (в прямом и переносном смыслах)
- Практичность (как ни странно, при всем вышеозначенном)
Все вышеперечисленные пункты сочетаются в явлении харакири или как называют это японцы – сэппуку. На западе любят смаковать эту тему, описывая, как кровожадные японцы вспарывают себе животы и достают внутренности. На самом деле это все не так. Харакири предшествует целый ряд приготовлений: выбирается место, время проведения ритуала в зависимости от ранга война, назначаются помощники кайсяку и пр. Сама же процедура самоубийства сводилась к тому, что самурай вонзал ритуальный кинжал (кусунгобу) в живот и в этот момент кайсяку отрубал ему голову. После этого присутствующие должны были осмотреть ее и удостоверить имя лица, совершившего сэппуку.
Надо отметить, что достаточно полно и обстоятельно обряд харакири описывает в своих воспоминаниях лорд Алджернон Митфорд – британский дипломат, отправившийся в Японию эпохи Мэйдзи в качестве второго секретаря британской дипломатической миссии.
С присущей англичанам педантичностью и методичностью лорд передал все нюансы процедуры, однако и здесь чувствуется удивление от происходящего:
«Нас, семерых иностранных представителей, пригласили пройти в хондо, главный зал храма, где должна была состояться церемония. Это было впечатляющее зрелище. Большой зал с высоким потолком, поддерживаемым темными деревянными колоннами. Из-под потолка свисали большие лампы и украшения, как обычно в буддийских храмах. Перед высоким алтарем, где пол, покрытый прекрасными белыми циновками, возвышается на 3-4 дюйма от земли, была расстелена красная подстилка. Высокие свечи, расставленные на равном удалении друг от друга, испускали тусклый таинственный свет, достаточный, чтобы было видно все происходящее. Семеро японцев заняли места слева от возвышения, семеро иностранцев справа. Больше никого не было.
Через несколько минут напряженного ожидания вошел Таки Дзэндзабуро, 32-летний мужчина благородной наружности, одетый в церемониальное платье… Его сопровождал кайсяку и три помощника в воинских одеждах с золотым шитьем… Кайсяку был учеником Таки Дзэндзабуро и был выбран друзьями последнего из своего числа за мастерство во владении мечом.
С кайсяку по левую руку, Таки Дзэндзабуро медленно приблизился к японским свидетелям. Оба поклонились, затем подошли к иностранцам и приветствовали нас таким же образом, возможно даже с еще большей почтительностью. Оба раза им ответили тем же. Медленно, с великим достоинством приговоренный поднялся на возвышение, дважды простерся ниц перед алтарем, затем сел на подстилку спиной к алтарю, а кайсяку присел слева от него. Затем вперед выступил один из трех помощников, в руках он нес подставку, вроде тех, на которые кладут храмовые подношения. На ней лежал завернутый в бумагу вакидзаси, короткий меч или японский кинжал девяти с половиной дюймов в длину с лезвием острым, как бритва. С низким поклоном он протянул его осужденному, который принял оружие, благоговейно поднес его обеими руками ко лбу и поставил перед собой…
Еще раз поклонившись, он спустил с плеч одежду и остался обнаженным по пояс. Аккуратно, согласно обычаю, он подоткнул рукава под колени, чтобы не упасть назад. Благородный японский воин должен, умирая, упасть только вперед. Решительной и твердой рукой он взял лежавший перед ним кинжал; задумчиво и даже с какой-то нежностью он посмотрел на оружие.
Собравшись в последний раз с мыслями, он глубоко вонзил кинжал в левый бок, медленно разрезал себе живот слева направо, повернул в ране кинжал и сделал еще движение вверх. За все это время ни один мускул не дрогнул на его лице. Потом он вытащил кинжал, наклонился вперед и подставил шею. В первый раз гримаса боли исказила его лицо, но он не издал ни звука. В этот момент кайсяку, стоявший рядом и внимательно следивший за каждым его движением, вскочил на ноги, высоко поднял меч и на мгновение задержал его в воздухе. Раздался короткий, тяжелый и глухой звук – одним ударом голова была отсечена от тела»
Чем же отличается харакири от простого самоубийства? Причиной! Смерть в данном случае не способ уйти от проблем, а способ доказать свою преданность, сохранить свои честь и достоинство. Различие на лицо! Для японца это не прерывание жизни, это ее очищение. Недаром эталонами мужества и чести в Японии и по сей день являются 47 ронинов, ушедших из жизни с помощью харакири (их историю, думаю, пересказывать особой надобности нет).
В эпоху Мэйдзи харакири было запрещено, однако широко известен случай самоубийства генерала Ноги в 1912 году. В предсмертной записке была указана причина – он не мог вынести позора за стратегические ошибки.
А в 1970 году Японию потрясло самоубийство писателя Мисима Юкио, призывавшего солдат вернуться к традиционным национальным ценностям. Получив одни насмешки, он удалился в кабинет командира и совершил сэппуку. Вот вам и долг, и честь, и смерть.
Пара слов о практичности. Дату смерти, например, сегунов, как ни странно, выбирали! Нет-нет, это не означает убийство. Просто, дабы не ограничивать себя, дату скорби старались приурочить к ближайшему буддийскому посту. Что из этого получалось? Тринадцатый сегун Иэсада умер 12 июля 1858 года, а день его поминовения был назначен на 8 августа. Или четвертый сегун Иэцуна умер 4 июня 1680 года, а официальная дата смерти 8 мая [А.Прасол. От Эдо до Токио и обратно: культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава. М., 2012.] 8 мая и 8 августа – дни постов, зачем утруждаться лишний раз, если можно две даты соединить в одну? На мой взгляд, пример очень показателен в отношении рассматриваемого нами вопроса. Смерть неизбежное событие, но не заслуживающее особого внимания.
«Не заслуживает внимания? А как же пышные похоронные обряды?» – спросите вы. Все похоронные обряды японцев связаны прежде всего с очищением дома умершего и его обитателей, потому как смерть – это не страшное событие, оно скорее нечистое.
В древности труп просто закапывали где-нибудь поодаль от дома, чтобы забыть побыстрее, и только с приходом буддизма данная процедура обросла всевозможными строгими правилами, которые, кстати, существуют и по сей день.
Теперь обратимся к искусству. Огромное количество японских художников XIX века обращались к теме смерти (придется пролистать вверх и еще раз посмотреть). И их гравюры совершенно не считались и не считаются страшилками, это произведения искусства. Так как смерть в понимании японца как, скажем, XIX века, так и современного (традиции!) это всего лишь этап, событие перехода, его не нужно бояться, его нужно принимать с достоинством.
Закончить… хотя нет, тема жизни и смерти и после нашего философствования оставила больше вопросов, чем ответов. Поэтому приостановить наше размышление я бы хотела еще одной японской мудростью:
«После смерти не побегаешь!»
Задумаемся…