Вчера в откровениях под чай и сигареты сказала, что моя религия — время. Это оно долготерпит и милосердствует. Дарует прощение, утешает и укрощает. Проявляет засвеченные негативы и из осколков складывает фрески. А после деловито расставляет события и чувства по своим местам.
Стоит перед глазами одна картинка, сердце режет: дедушка, мой родной, мой хороший, заслуженный диктор карельского телевидения, талантливый умница, вынужденный в стране этой паршивой работать сторожем: семье надо было как-то прокормиться, выходит из сторожки на улицу в тапочках, ночью, зимой, что-то проверить. И забывает, конечно, ключи внутри. А дверь, конечно, захлопывается. Зимой. Ночью. И он ночь ходит вокруг дома в тапочках. Газеты какие-то нашёл, ноги обернуть. Как не замёрз? Не знаю. Много таких картинок в памяти.
Тринадцать лет, как дедушки нет. У меня, как у любого, куча тайников, пряток и кладочек, в которые нет хода никому: и в душе, и в мыслях, и в карманах. По ним везде распиханы бумажки с его острым почерком: начала строчек, документы, заметки. Прошли годы, и они стали оберегами и чётками, а не булавками, которые вдруг расстегиваются и укалывают до крови в подушечку пальца.
Тринадцать лет. Столько времени потребовалось, чтобы жернова смерти перемололи тоску в грусть. Долго это или быстро? Кто возьмётся решать.
Читайте также:
Как я писала эротические романы
Как я была женой реаниматолога (а он работал в ковид-зоне)
Как я ходила с зеленым ртом