Чем глубже я погружаюсь в изучение художественного процесса 2000-10-х годов, тем крепче моя убежденность в том, что времена изменились, и я упустила поворотный момент. Кажется, будто художественная жизнь «уже не та». Как будто все начало рассыпаться в тот момент, когда я решила учиться на искусствоведа, а было это в 2014 году. В некоторой мере так оно и есть. Этому поспособствовал ряд известных всем экономических и политических причин. Но здесь мне не хочется сосредотачиваться на политике или экономике. Меня больше интересуют люди, их действия, мотивации и расчёт.
Во всеобщем кризисе российского искусства меня больше всего интересует увядание художественной прессы. Наблюдая за бойким слогом, живой полемикой и банальным наличием собственного мнения у авторов середины 00-х (не говоря уже о текстах 90-х) и разительным отличием наполнения и выразительности сегодняшних текстов, напрашивается только один вопрос – как? Как за какие-то пять-десять лет художественная повестка не то что изменилась, а бесследно исчезла? Пытаясь ответить на этот вопрос, неизбежно упираешься в экономику и политику, о которых говорить не хочется, но игнорировать невозможно.
2000-е – эпоха расцвета гламура и кажущейся стабильности и даже роста, искусство было модным. Журналы писали если не о выставках, то об аукционах и продажах. Мир искусства был интересен не только газете Коммерсантъ, но и правящему балом народной молвы глянцу. Но сначала один, потом другой экономический кризисы, вкупе с закручиванием гаек, изменили картину. Свет в конце тоннеля начал стремительно угасать. Широкой общественности, как и медиа, стало не до праздности. Вынужденные подстраиваться под новые реалии, и те, и другие быстро восстановили отложенную на подкорке практику самоцензуры.
Говорят, что мы живём в эпоху всеобщей толерантности. Если так, то пожалуй кошкой, которую пустили в избу толерантности первой, стала художественная общественность. Но, если быть честной, в условиях российской действительности толерантность больше напоминает самоцензуру. Все настолько не хотят сказать лишнего, чтобы ненароком никого не обидеть, что художественная повестка просто-напросто сдулась из-за отсутствия полемики, или, если хотите, ангажированности авторов. Но это совершенно не значит, что все по завещаниям кота Леопольда живут дружно – совсем наоборот. Просто все обсуждения происходят в тесных кругах, и негласно каждый знает какой круг «свой», а какой «чужой».
Таким образом получается, что художественное сообщество самоизолировалось до того, как это стало мейнстримом. Стало ли оно толерантнее? Конечно же нет, оно просто, что называется, «не выносит сор из избы». В конечном счёте сколько людей, столько и мнений – постулат замечательный сам по себе, но губительный для развития, неизбежно ведущий к застою и загниванию. Кроме отсутствия образования и какой бы то ни было поддержки, у российских художников нет ещё и критики, то есть осмысления их деятельности, профессионального взгляда со стороны.
Ещё одна особенность – оглядка на запад, постоянное сравнивание себя с ним. Связано это в первую очередь с отсутствием современного художественного образования. Понимание художниками и теоретиками собственной идентичности как представителей русского искусства, знание специфики своего исторического и культурного опыта встречается редко и является личной заслугой конкретного автора.
В попытках рефлексировать и исследовать современные авторы и теоретики упускают из виду основополагающий момент – ощущение реальности, понимание себя и мира вокруг. По итогу мы получаем бессмысленные и бездушные проекты художников и снобские, пафосные тексты теоретиков и кураторов. Бездумная апроприация западного культурного опыта и теории даёт нам тонны нечитаемых словоформ – «птичий» язык, не вызывающий у читателя ничего кроме оторопи. Святая вера в иллюзорную глобализацию, заигрывание с постколониальным дискурсом и либерализмом уносит деятелей высоко под облака, но всё это больше похоже не на полёт в космос, а на трип под дешёвыми синтетическими наркотиками. А всё потому, что к сожалению или к счастью, Россия, как и любая другая страна имеет свой уникальный исторический и культурный опыт, который зачастую игнорируется в бесконечных попытках сделать «как в Германии», «как во Франции», «как в Америке» и т.д. Каждая статья, каждая лекция строится по одному шаблону: перечисление примеров из западной практики и короткие ремарки относительно местного опыта, своеобразный пинг-понг опытом.
Самый простой пример – художественная пресса. Издания, пишущие об искусстве, можно пересчитать по пальцам. Из них назвать абсолютно классным нельзя ни одно. Есть отдельные авторы, позволяющие надеяться, что не все потеряно, но не более. Тексты о выставках, например, в массе своей представляют либо поверхностные описания увиденного, в духе Арт раздела Коммерсанта, либо академические философские размышления, как в «Художественном журнале».
Единственное издание, старающееся держаться доступной и в то же время профессиональной подачи – выпускаемый с 2003 года ММСИ «Диалог искусств». Именно прочтение его последнего номера навело меня на мысль о необходимости поднять тему художественной прессы как таковой.
В новом номере, посвященном пандемии, издание изменило каноническому формату большого глянцевого журнала со светской хроникой, радикально уменьшив размер и лишившись иллюстраций. Шаг безусловно смелый, но в то же время вполне логичный – не устраивать же красочный глянцевый пир во время чумы. Теперь «ДИ» своим мини-форматом и сосредоточенностью на тексте внешне напоминает «ХЖ». Неизвестно, одноразовая ли это акция или журнал таким образом произвел ребрендинг. Но точно можно сказать, что новый формат обнажил некоторые моменты, которые выгодно скрывались под обилием иллюстративного материала.
Первая проблема – редакция, так долго занимавшаяся производством около-глянцевого журнала про искусство, оказалась совершенно не готова к выпуску «умного» номера. Авторский состав номера не отличается от новизной. Нудная философия от Игоря Чубарова и Виктора Мазина, невнятная демагогия Екатерины Иноземцевой, задиристая Зинаида Пронченко, всевидящее око Екатерины Дёготь, интервью с подорожником логоса Борисом Гройсом. Всё это приправлено зарубежными гостями вроде независимого куратора Жана-Юбера Мартена, у которого из-за пандемии накрылся проект с Пушкинским, анонсированный аж в 2016. И почему-то страстно возлюбленной сообществом Ребеккой Лемарш-Вадель, курирующей рижскую биеннале этого года. Директором New Museum Массимилиано Джони.
Невооруженным взглядом видно, что редакция хотела сделать серьёзный журнал – «зафиксировать реальность и наметить путь от точки, в которой мы находимся, к пункту, где хотим оказаться», как написала главный редактор журнала Александра Рудык в своем вступительном слове. Вкупе с массированным промо и «лимитированным тиражом», который на поверку оказался больше чем у обычных выпусков, 2 000 экземпляров вместо обычных 1 500, выглядит странно и вызывает только один вопрос: зачем?
Думаю, у самой редакции нет чёткого ответа на этот вопрос. Потому что наиболее запомнившимся моментом в процессе чтения номера лично для меня стала разница восприятия приглашенных и местных героев. Очень четко выделяются две линии, точкой схода которых становится тот самый Борис Гройс, который за тридцать лет, прожитых в Америке, кажется уже больше «их» чем «наш». Европейцы не дают ответов на наивные вопросы вроде «а отразится ли коронавирус на художниках и их работах?» Они, в отличие от русскоязычных героев, не строят догадок и не пытаются сделать предсказания, которых так ждет от них редакция. Прагматика и только прагматика, бюджеты, сроки, социальные гарантии, лавирование в меняющихся условиях – всё это так скучно, но именно этот подход – ключ к пониманию этой «их» жизни. «Их» куратор, директор музея, редактор медиа, в отличие от «нашего», не будет пускаться в пространные размышления. Он изучает, осмысляет, структурирует и реализовывает проекты. Символично, что философ, теоретик культуры Гройс мыслит и излагает структурно, основываясь на фактах, приводя примеры. А куратор, критик, искусствовед Дёготь пускается в визионерские пророчества про «милитаризацию медицины» и «морализацию всех сфер жизни».
Совершенно особенная любовь русского человека к пространным размышлениям, метафизике, возвышенным думам, кажется, прописана в культурном коде и приходит с молоком матери, если не раньше. И именно свою искренность, непосредственность и даже наивность нужно ценить – именно в них заключается глубина и сила русской культуры. Годы идут, а наше всё неизменно – живой и непосредственный Пушкин, и наверное не скоро появятся те, кто сможет подвинуть его с олимпа. Современность требует быть честными и искренними с собой. И слова эти надо понимать в самом простом и прямом смысле. Меньше оглядываться, просто быть собой. Ведь лучшее и самое интересное время это здесь и сейчас, там где мы.
Текст: Елена Шевченко
telegram @moskvagalereinaya
instagram @mgdaily__