У моего отца было две зимние шапки. Одна рабочая, а другая «на выход». Он всю жизнь работал в лесу. То кадровым охотником, то егерем, то просто лесником. Зимой он охотился на пушного зверя, заготавливал семена сосны и ели, пилил и колол дрова для лесхоза. Та, что рабочая, пахла потом, лесом, морозом, слегка табаком. Запах моего любимого папки…Я помню его до сих пор, хотя пережила отца уже на двадцать с лишним лет. Ну а другая шапка – «на выход» - пахла немного по-другому: одеколоном «Шипр», табаком, морозом и еще чем-то неуловимо родным.
Частенько я надевала одну из шапок погулять вечерком. А зимние вечера были длинными, потому что мы жили на крайнем Севере. День длился три-четыре часа, остальное – ночь. Зато летом солнышко почти не заходило. Смотришь – садится вроде, и вдруг начинает подниматься. Книги я читала до утра и свет не включала. Белые ночи – это чудо!
Зима – самое длинное время года, но мы любили ее. Звездное небо было так близко, а луна – как большой фонарь. И нам, детям Севера, лунного света было достаточно, чтобы рыть в сугробах ходы и пещеры, кататься на лыжах с горы и на коньках. В солнечный день, бывало, расчистишь снег на озере, лед ровный, прозрачный, а под тобой водоросли и рыбки плавают. Чем не аквариум!
На лыжах я уходила на десять километров в лес. Лыжня всегда была проторена – мальчишки в лесу ставили петли на зайцев и куропаток. Тогда все были добытчиками пищи. Окорочков – то куриных в магазинах не продавали. А я любила ходить в тайгу одна.
Зайцы иногда перебегали лыжню, куропатки выпархивали из-под снега шумно и неожиданно. Такие беленькие курочки с красными глазками и черным клювом. Кругом шиповник в красных ягодах, так и манит: «Съешь меня!». А еще калина и рябина – кисти в тяжелых ягодах – украшали белый лес. И я останавливалась поесть морозную ягоду. Было легко и радостно на душе, и в носу пощипывало от переизбытка чувств.
Дома русская печь была натоплена, и в ее жерле стояли наваристые вкусные щи. И хлебушек мама приносила и местной пекарни – ароматный, с хрустящей корочкой, иногда еще горячий. Его запах я тоже запомнила навсегда.
У нас дома на припечке на жестяных листах сохли шишки – сосновые и еловые. Сначала они были плотно закрыты, а подсохнув, раскрывались. Из них вылетали вертолетиками семянки, закрепленные за тоненькое крылышко, как у стрекозы, только поменьше. Мы их сметали веником, шелушили. Папа ближе к весне сеял их во влажный мох и выращивал рассаду.
Уже после шестого класса он брал меня на высадку деревьев на погорелые участки леса. Еще в нашей артели были несколько мальчишек – детей лесников – и одна девочка. Ставили три палатки – девочкам, мальчикам и папе.
По очереди оставались дежурить – варить обед на костре. Много раз, оставаясь одна, я слышала приближение медведя. Но страшно не было. Со мной была собачка, она лаяла, и медведь близко не подходил. Папа говорил, что в лесу зверей бояться не надо, бойся человека! Преступники в этих краях были всегда.