Глава 3.
Юность.
Первый раз влюбился, когда мне было лет восемь. Может, семь. Смешно. Что может чувствовать мальчик в семь лет по отношению к девочке? Лица её не помню, но осталось ощущение тепла и страданий. Да не страданий, а сладкого – до одури, – сжимания сердца. Потом были другие увлечения – растягивались не более, чем на срок смены в летних лагерях или на четверть учебного года. Каждая отсечка времени нежного возраста угрожала разлукой с девой сердца на недели или всю жизнь, и почти всегда бросали меня в объятия новых отношений. Не в буквальном смысле объятия – подходить к пассиям вообще стеснялся, но яростно защищал их в мечтах от врагов родины и мужчин-негодяев. Пассии менялись, но враги и негодяи в фантазиях ночи были те же.
Я рос, становились старше пассии. Наверное, я был ветреным. Не мог удержать внимание на одном объекте. На долгое время не мог – встретишь какую на улице, пройдёшь дальше; а весь вечер щёки горят, и сердце щемит грусть – так она запала в душу. Перед сном лицо её мерещится, и несутся привычные картинки спасений; и не поймёшь уже – сон это или явь. Поутру проснёшься – уже грусти нет, и на сердце легче. Жизнь продолжается. Лет в двенадцать я вдруг понял, что страсти – недолговечны, и можно даже регулировать степень собственных страданий – стоит только подождать утра следующего дня.
Стал замечать, что и на меня поглядывают девочки. Забавно – во мне-то что нашли? Сами они – существа волшебные, и дышат духами; а я? Опять смешно. Помню, некая Арина, из дома напротив, собирала подруг, и караулила крыльцо моего подъезда. Из группы её поддержки подходили с вестью, что мной интересуются, и даже серьёзно, на предмет взрослого свидания; но я старался избегать с интересанткой встречи. Не по причине публичного характера наших отношений – что, тогда, кстати, мне совсем не казалось странным. Дело было в её фигуре. Девчонка росла высокая для своих четырнадцати лет, и очень симпатичная. Но, незадача – ноги у неё были тонкие; и это отталкивало. Уже тогда я думал о мерзости подхода «Homo Sapiens» (по крайней, мере, мужских особей) к выбору партнёра – если бы ноги Арины добавили в объёме пять-семь сантиметров, она могла мне понравиться. Точно бы понравилась! И один только телесный недостаток напрочь сбивал расположение к ней! Где тут логика, и насколько отвратительна такая оценка: человек может быть исполнен высочайших душевных качеств, и даже любить тебя; но на нём, как на кандидате в любовники, поставлен крест по причине всего лишь деталей внешности? Получается, и тогда я всё знал; а по сей день не могу избавиться от привычки подраздеть глазами фигуру женщины, прежде, чем решиться завести с ней знакомство.
Многие, многие стали на меня смотреть – в этом смысле жаловаться было грех. В юности, вообще, все смотрят на всех – кроме редких однолюбов. Какая-то из смотревших мне нравилась, остальные начинали смотреть в другую сторону. Поначалу мне казалось, что все смотревшие должны любить меня всю жизнь. Раз смотришь – люби. Куда там! Оказывается, все на Земле созданы, чтобы решать свои интересы. При не решении интересов любой начинает смотреть в новую сторону. От понимания этого факта, наверное, грустно. А я любил всех спутниц взрослений, любил даже и Арину. Любил или казалось? Любил не их, а в них – себя? Тоже свои интересы. То есть, просто любил свою жизнь. Какая тогда это любовь?
Но стоит ли спрашивать любви с растущего организма?