Дорогие читатели, сегодня на Ваш суд мы предлагаем рассказ А. Самойлова «Тот самый день», написанный специально для канала НЭБ. Минуло немало лет с начала Великой Отечественной войны, но боль не утихает и рождает новые произведения…
Два пожилых человека сидят за столом. Сидят, поминают. Тех, кого нет больше. Дядя Коля Зайцев и дядя Сережа Савельев. Оба прошли Отечественную войну от начала до конца. От того июня до того мая. Таких немного теперь осталось. И надо их слушать. Пока они с нами.
– …Теперь уж из всего класса нас двое только и осталось. Больше нет никого. Зою в прошлом году схоронили.
Дядя Сережа вздохнул и сложил большие натруженные руки на столе. Рядом с полной рюмкой, накрытой по поминальному обычаю кусочком черного хлеба.
– Тут ездил я к родне, под Тверью они живут. Так Лидуся, племянница, ей было всего пять, когда свояка мобилизовали и собрался он из дому на фронт. Так она кинулась к нему в ноги, прижалась и как закричит: «Папка, не ходи туда! Тебя там убьют!» Насилу ее мать оторвала.
– Вернулся свояк-то?
– Нет. Под Ржевом его убило.
– А мы в самый тот день, двадцать второго, с отцом крышу собрались дранкой покрыть. Ну, знаешь, станочек такой приспособили, чтоб рубить, дранку-то. И как услышал отец радио, так и руки у него опустились. Опустил голову. Не успеем, – говорит, – Серега, крышу-то покрыть.
– Моя в лагере была, в пионерском, под Рузой. Как стало известно, директор собрал всех на площадке и объявил, война, мол, закрывается смена. И все заплакали, и вожатые, и дети.
– Да, такой был день. Всем делам окончание… У золовки, у Татки, мать подруги бухгалтершей работала, на заводе, в Слуцке. Как началось, так расчет же всем мужикам надо оформить, призывают их. Вот бухгалтерия день и ночь работала, оформляли. А у этой бухгалтерши дочки, восемь и десять лет. И ночью как раз бомбежка. Так они, девчонки-то, забрались под кровать, сидят, от разрывов вздрагивают. И ручка от шкафа постоянно звякает, как бомба ахнет. Так это звяканье навсегда им в память запало. А через неделю народ стал из города уходить. Мать с трудом договорилась девчонок на подводу посадить, сама бежит рядом, за край держится. На мосту давка, орут все, плачут. И девчонкам все казалось, вот сейчас мать от усталости свалится прямо под колеса…
– А Зоя наша снайпером была. Два ордена у нее… Так вот она как рассказывала: обучили их, все зачеты сдали. И уже ей на передовую, место готовить, чтобы с нейтралки, из засады по немцам. И вот видит она сквозь прицел лицо немца, а оптика сильная, все до точки видно, – и надо только винтовку к плечу прижать и тихонько, чтоб прицела не сбить, за спусковой крючок потянуть. И немца этого убить. Только не могла она в первый раз в лицо-то выстрелить, дождалась, пока он спиной повернется. Тогда уж и…
– По первому разу и мужику страшно. Как же заранее научишь, по живым-то. Это если в драке, ну, там своих не помнишь, давишь… Ты знаешь, батальон мой был из тяжелых танков, ИС-ы и тридцатьчетверки. И вот нарвались на нас немцы. Много так, мне показалось. Тут мой сосед с правого края выцелил из середки одну машину и как дал ей под башню. Так она на опушку слетела. Ну, тут и мы пошли. Три штуки наш экипаж сжег. И бронемашин еще пару опрокинули. Развернулись, смотрю, а поле-то все черным дымом затянуто. Горят фрицы, как свечечки. Тут меня как ударило: а и немцев жечь можно, никуда они не денутся. И сколько батальону потом не пришлось лиха хлебнуть, вот этот первый бой все помнили. Комбриг так и прозвал нас – отчаянные. Какая, – говорил, – в вас, чертях, ярость сидит, ничего не боитесь… Ну, боялись, конечно, особенно живым сгореть. А только знали, и немец того же боится.
Я сидел рядышком и слушал их. Старых солдат, с вечной памятью о той войне. И о том бое, в котором стало ясно, как надо бить врага так, чтобы бежал без оглядки. Слушал, а перед мысленным взором возник плакат «Родина-мать зовет!». Женщина в платке с текстом военной присяги и штыки за ее спиной. На лице горе, суровое отчаяние, боль за детей, но и незыблемая, твердая уверенность: «Война пройдет, и мы победим!».
- Алексей Самойлов