В греческом поселке Гамати, вблизи Святой горы в 2017 году установили памятник преподобному Силуану Афонскому. Мне посчастливилось присутствовать при открытии.
А что такое памятник, любой памятник? Это — идол, который требует своего поклонения, от которого ожидаются сверхъестественные действия? Или это всего лишь некое напоминание о том, что где-то, когда-то было? Ни то и ни другое. Памятник — это действительно память, это некий сочный, яркий мазок на нашей ленте жизни, за который можно зацепиться. Что мы хотели сказать этим памятником? Послание, на мой взгляд, вполне простое и понятное: святость переступает границы государств, переступает границы языка, переступает границы Церквей, потому что святость — от Бога, а не от человеков!
И там, где эта святость прикасается к человеческой жизни, там всё вокруг меняется. Кем был Силуан Афонский до того, как он пришёл на Святую Гору Афон? Он был обычным русским молодым мужичком со всеми грехами, со всеми страстями, и, в общем-то, ничего такого выдающегося в нём не было. Он, может быть, был тяжелым ребенком и таким же подростком с непростым характером, но приходит милость Божья, посещает его встреча с Богом, жизнь радикальным образом меняется.
Если бы не архимандрит Сафроний (Сахаров), который написал книгу «Старец Силуан», благодаря которой преподобный Силуан известен всему миру, ведь никто бы и не знал, кто такой Силуан Афонский, никто! Точно так же, как сегодня не знают большинство людей тех сокрытых подвижников и святых, которые по сей день продолжают подвизаться на Святой Горе, ничем себя не выпячивая: они не являются там ни видными игуменами, ни прославленными прозорливыми духовниками, к ним не приходят толпы туристов.
Он сидит там у себя где-то в келье, тянет четочки, ходит на службочки, несет какие-то особые свои подвиги, а потом умирает, и его череп и косточки сложат в костницу через какое-то время после погребения, и всё! Самые близкие, которые были рядом с ним, помнят, а потом и они умрут. И всё, память ушла!
Мне один мой близкий друг отец Агафангел рассказывал, что когда он поселился в келье невидимых старцев, он начал приводить в порядок эту келью. В какой-то момент он наткнулся на большой глиняный кувшин, в котором оказались захоронены несколько старцев. От них остались только череп да косточки, но самое потрясающее было то, что никто не знает сколько они там пролежали. Как только он открыл сосуд (это была огромная амфора), то оттуда сразу стало источаться невероятное благоухание. Кто были эти люди, как их звали? Не было не надписей на черепах, как мы можем встретить в Пантелеимоновом монастыре и в других обителях — ничего не было! Вот один Бог знает, кто это.
Силуан Афонский стал бы одним из таких, если бы не архимандрит Сафроний, который, в общем-то, случайно среди уже престарелых, пожилых афонских старцев Русского монастыря вдруг в процессе бесед разглядел удивительного святого.
Поясню, что такое «келья невидимых старцев».
Есть такое афонское предание, что на Афоне (тоже здесь немножко разнятся сказания) есть определенное количество монахов, которые несут особый, исключительный подвиг. Они не имеют одежды, не имеют какого-то постоянного места пребывания, но по причине их исключительной близости к Богу, их одевает и согревает Божественная благодать. И вот эти люди, подобно преподобной Марии Египетской, когда её видел Зосима, ходящей по воде, постоянно поддерживают, назовём так, высокий духовный молитвенный градус Святой Горы. И они появляются в некоторых местах очень непредсказуемо. То есть многие афонские монахи их видели, но в XVIII-XIX веках считалось, что чаще всего они появлялись именно вот в этой небольшой келье, находящейся неподалеку от румынского скита Иоанна Предтечи. Там замечательное живописное место!
Почему памятник рискует остановить память именно тем или иным образом. Плохой памятник создает ложный образ, который неизбежно въедается в сознание зрителей, и они уже смотрят на эту фигуру, на этот персонаж истории через этот памятник. И в этом смысле лживое изображение, неточное, не побоюсь этого слова, не иконографичное изображение святого может быть очень опасным.
Надо отдать честь скульптору Павлу, в изображении преподобного Силуана Афонского присутствует очень органичная иконописность, но при этом нельзя сказать, что это 3D-икона. Это на самом деле нормальный полноценный памятник, но в жестах, в изображении самого лика, в тех замечательных словах, которые написаны на свитке пробивается тот самый глубинный свет святости, который данный памятник и должен отразить. Мы не видим, что Силуан — это прямо русский святой. Заметно, что скорее всего это не грек. Это очень тонкая грань, где исчезают с одной стороны наши этнические отличия, а с другой стороны они исчезают не потому, что мы их как бы сглаживаем, а потому, что мы их чуть-чуть как бы умаляем перед той святостью, которая является гораздо значимее, важнее, и мы именно её хотим донести до окружающих. Силуан, конечно, как был русским, так и остался, но важно то, что он стал таким святым, какого весь православный мир очень долго не видывал.
Особая черта, которая выделяет преподобного Силуана Афонского из огромного количества святых при глубочайшем моём уважении к ним, это беспредельная искренность.
Он был совершенно искренен в отношении к самому себе и в отношении к Богу. И когда ему было плохо, то он говорил: «Господи, что происходит? Я не понимаю! Мне очень плохо!»
Он не говорил: «Господи, да мне, в общем-то, так — более-менее ничего. Конечно, я понимаю, что монах должен терпеть. Мне, конечно, не так что супер замечательно, но как-то так ничего. Нормально, я справлюсь. Наверное, это какие-то мои грешки…» Нет, он говорил: «Мне плохо!»
Это говорил монах, это говорил человек, который полностью отдал себя в послушание, в служение Богу, и он предъявлял Богу претензии. Он говорил: «Господи, что за ерунда? Я хочу Тебе молиться, а перед собой вижу беса». То есть вот та самая непосредственность, детскость, такая искренность в его обращении к Богу, конечно, прошибающая! И то, как её Сафроний (Сахаров) донёс до читателей важно. Именно поэтому образ Силуана Афонского стал любим не только русскими читателями. Силуана почитают и греки, и огромное количество инославных людей, в том числе и католики читают эти книги, вдохновляются, пишут замечательные исследования, посвященные Силуану Афонскому.
Искренности в отношениях между человеком и Богом катастрофически не хватало в XX веке, когда, с одной стороны, уже пошли революционные события, массовые отпадения людей от Бога, с другой стороны, процесс секуляризации по всему миру. И тут вдруг такой вот светоч, который говорит: «Подождите! Вот есть я, и есть Бог, и между нами могут быть такие тонкие, такие нежные, такие трепетные отношения, вокруг которых можно писать целые книги».
У него был эпизод, когда он, будучи экономом монастыря, прибил какую-то летучую мышь, и его это резануло по сердцу. Он сидит у себя в келье, плачет, кается, потом рассказывает об этом. Казалось бы, ну мало ли там — таракана прибил, ну и что. А это говорит о том, что его сердце было настолько тонким, чутким, таким нежным, что любая даже небольшая несправедливость, какое-то зло, которое входило к нему, вызывало острейшую реакцию.
Когда он сидит и пишет: «Скучает душа моя по Тебе, Боже, и слезно ищет Тебя!» — это плач юноши по возлюбленной, которая куда-то исчезла, куда-то уехала и не дает о себе знать. Там нет этой страстности, к которой мы обычно склонны сводить отношения между мужчиной и женщиной, но там есть огромная любовь, и какая-то безграничная чистота.
«Тоскует душа моя по Тебе, Боже, и слезно ищет Тебя». И этот поток его любви, обращенной к Богу, искренней любви, конечно, не может не увлекать.
Я рекомендовал бы начинать знакомство с наследием Силуана Афонского не с его собственных творений, а именно с жизнеописания, которое сделал Сафроний (Сахаров), потому что это не просто жизнеописание, а своего рода определенное толкование, определенное объяснение, некий интерфейс, который выстраивается между святостью Силуана и сознанием нашего современника.
Какое значение для жизни имеет поездка на Афон для тех, у кого есть возможность приобщения к опыту афонского монашества ?
На Афон едут не для того, чтобы полежать на песочке замечательного Эгейского моря, не для того, чтобы полазить по деревьям, побродить, помедитировать на долгих дорожках. Туда приезжают для того, чтобы почувствовать тот самый дух, которым живет Афон.
Афон — это монашеская республика. Афон — это пространство, где идёт постоянная молитва, где всё буквально напитано этой молитвой, и эта молитва просачивается абсолютно во всё, даже в самые житейские, простые дела. Вот они варят обычную, элементарную кашу, приезжают богатые люди, у которых собственные повара, рестораны, и говорят: «Слушайте, что вы туда добавляете? Почему ваша простейшая сваренная каша такая вкусная?» Они отвечают: «Ну, мы с молитвой просто делаем!»
Ради чего люди приезжают на Афон? Было событие - освящение памятника, была очень высокая делегация, в ней в том числе и руководитель рабочей группы при президенте по вопросам восстановления объектов религиозного назначения Александр Дмитриевич Беглов, консул Российской Федерации в Салониках. Для чего туда приезжают такие люди? Ответ очень простой! Это — камертон, желание проверить самих себя, насколько мы живем в правильной или неправильной тональности.
Мы много ездили, поднимались на вершину, служили с владыкой наместником. Всякий раз оттуда выезжаешь с ощущением, как будто бы целый круг вопросов, проблем, установок существенным образом изменился — не из-за того, что ты очень долго думал, делал тщательнейший анализ по всем правилам современного менеджмента, а просто появилась очевидность. Вот за очевидностью святости и за прикосновением к тональности этой святости люди приезжают на Афон.
Естественно, это — не туризм! Естественно, если человек приезжает на Афон и просто пользуется монастырями как гостиницей, иногда бесплатной, это не совсем то, ради чего стоит ехать. Но когда ты встаешь каждый день в 2-3 часа ночи, отстаиваешь полностью все уставные службы, питаешься вместе с монахами, включаешься как маленькая клеточка, пытаешься прижиться к этому большому организму, то токи этого организма неизбежно начинают тебя питать.
Афон - это единство двадцати монастырей, скитов и келий, приписанных к этим монастырям. И что важно, среди этих келий, монастырей есть в том числе и те, которые не вполне согласны с действиями, например, константинопольского патриархата, они отказываются их поминать. И что? И ничего! Они продолжают там жить, продолжают трудиться, продолжают нести свое послушание.
Афон — это пространство, где институционально установлены два очень важных для христианства момента, две ключевых истины. Первая - это любовь, и вторая - свобода.
Любовь и свобода, когда соединяются вместе, то они придают Афонской республике тот уникальный колорит, которого, я думаю, нигде в принципе нет. Старостильников мы не одобряем, мы говорим, что это неправильно. Но поймите, какой это великолепный инструмент для того, чтобы научиться у тех, кто не хочет быть такими, как мы!
Это просто другое пространство, там другое время. Для меня самым потрясающим всякий раз является афонская тишина. Потому что, когда вечером всё замирает, и внешних звуков особо не слышно, появляется это бездонное небо, млечный путь, отсутствие фонарей в монастырях. И ты понимаешь, что Божественное пространство как-то соприкасается с твоей человеческой ограниченностью. Само по себе это ощущение состояния предстояния тебя перед Божественной красотой, величием: «Куда это мне всё вместить? Я вот этого-то не могу понять, а уж куда мне лезть в какие-то глубинные богословские вопросы, размышлять о чём-то высоком — оно всё несоизмеримо больше, чем то, что я могу в себя вместить».
Неизбежное ощущение смирения, которое рождается от этого, о чём и любил писать преподобный Силуан. Когда ты познаешь смирение Христа, то ты начинаешь его просто жаждать и начинаешь к нему стремиться — это не состояние униженности, как мы часто думаем про смирение, а состояние адекватности твоего места в бытии, и оно рождает огромный восторг.
По материалам радио "Вера". Использованы фото автора и Л. Даренской.