В дверь нашей комнаты в общежитии постучали, когда было уже далеко за полночь. От такого настойчивого и официального стука я не ждал ничего хорошего. Ну какой добрый человек будет ломиться среди ночи к бедным студентам. Наверное, кто-то из нашей компании вляпался в неприятную историю, ведь ветер свободы в чужом городке далеко от дома просто сносил разум нашей группе девятнадцатилетних парней, оставшихся без присмотра. На мой сонный вопрос: «Кто там?», я услышал: «Студенты, кто у вас старший? Вызывают к Главному инженеру станции». Пришлось одеваться, и усаживаться в черную «Волгу» в сопровождении молчаливого сотрудника. На расспросы он отрезал: «там все скажут», совсем не развеяв тревожного настроения, и мне оставалось смотреть в окно на пролетающую мимо гладь Белоярского водохранилища.
Отмотаем пару недель назад. Восемь студентов физтеха Горьковского политеха прибыли на Белоярскую АЭС, а точнее в поселок Заречный на практику. Девятый десяток двадцатого столетия приближался к середине, погода была прекрасная, а станция ужасная, сказал был я, перефразируя детский стишок. Одиноко стоящий на берегу Белоярского моря станционный поселок, т.е. городок, где жили работники, поражал ярким бурлением разноплановой жизни.
На водохранилище уже скоро должен был пройти чемпионат Советского Союза по водномоторному спорту. По коротким озерным волнам с ревом носились мощные глиссеры, прыгая по поверхности, как брошенные плоские камешки. А в бассейне поселкового дворца спорта тренировались спортсменки молодежной сборной страны по фигурному плаванию. Смотреть, как девушки пересекают водную гладь вниз головой, и машут в воздухе стройными ногами было удивительно и волнительно, причем мы сразу начали ходить купаться к этим русалкам. Денег с нас не брали, поскольку мы были временно зачислены в сотрудники АЭС.
Местные ребята попросили нас помогать организовывать представление на день поселка. И мы не могли отказать, потому что были не чужды прекрасному и участвовали в родных пенатах в самодеятельности. Этот вихревой водоворот составлял как-бы светлую строну нашей жизни, но была у нее и гармонизирующая альтернатива.
Станцию хоть и не назвать темной стороной этого мира, но все же удивительным техногенным местом со своими жесткими законами. Вся история Белоярской АЭС, пионерской, во многом – экспериментальной доказывала, что обуздание энергии атома непростое и опасное дело. В то время на предприятии было три блока, первый с реактором АМБ-100 был уже выведен из эксплуатации, второй с реактором АМБ-200 стоял на капитальном ремонте. Третий, находящийся в другом здании, с реактором БН-600, где использовался жидкий натрий в качестве теплоносителя, уверенно выдавал энергию на благо Родины.
Два первых блока размещались в мрачноватом строении сложной формы, с двумя вентиляционными трубами на крыше. Первые реакторы были одноконтурные: вода в активной зоне испарялась и шла в виде пара на турбины. В запорной арматуре первоначально использовался, сплав стеллит, содержащий кобальт. Из-за эрозии частички кобальта путешествовали по контуру, этот металл в реакторе превращался в радиоактивный изотоп, и оседал на стенках всех трубопроводов, поэтому помещения первых двух блоков были исключительно «грязными» в радиационном смысле слова.
Поэтому в интерьере преобладал защитный пластикат, подобие толстого листового полиэтилена желтоватого цвета. Некоторые помещения были мало обслуживаемыми, долго находиться в них в них смертельно опасно. Вход в этот мир шел через санпропускник, где ты на чистой стороне снимал всю одежду и надевал одинаковое для всех казенное серое белье, белые штаны и куртку, тапочки их кожзаменителя с округлым носом и белый колпак, похожий на поварской. Выход из радиоактивного ада каждый раз сопровождался мытьем специальным средством «защита», похожим на дешевый стиральный порошок.
Очень интересно устроена была столовая- небольшая комната с шестью столами, как маленькое кафе. В стене желтым иллюминатором светилось окошко со свинцовым стеклом толщиной не
меньше дециметра. Это стекло отделяло нашу грязную преисподнюю от чистой кухни, вход на которую был с улицы по отдельной лестнице. У входа висело меню, а для заказа служил массивный металлический телефон на стене, как в советских уличных будках. Никаких денег, естественно платить было не нужно, стоимость еды вычиталась из зарплаты.
Для получения тарелок служил специальный герметичный шлюз с транспортером. В кухонном отсеке тарелки ставились на ленту, дверца закрывалась, и еда путешествовала по туннелю через толстенный бетон. По прибытии груза уже ты мог открыть свою дверь и забрать заказ. Давление воздуха на кухне было выше, чтобы радиация не дай Бог не просочилась не волю.
Если пройти на блочный щит управления станции, было заметно, что оборудование несколько архаичной конструкции и повидало виды, поскольку на первых блоках в свое время происходили известные аварии. Самым же впечатляющим помещением был не БЩУ, и не центральный зал над реактором, а зал железнодорожного кантователя. Реакторы АМБ- канальные с активной зоной в виде графитовой кладки высотой 9,6 метра. Новые каналы длиной почти в 13 метров едут в контейнере, прикрытом сверху деревянным ящиком, в обычном железнодорожном вагоне.
Подъездной путь заходит прямо внутрь здания в отсек под центральным залом сбоку от реактора. Огромная машина берет в механический зажим контейнер и ставит его вертикально под люк в полу верхнего зала. Потом из открытого торца контейнера кран в центральном зале вытащит каналы для установки в активную зону. Гулкое высоченное помещение кантователя с циклопическим механизмом напоминало какой-то храм, тускло подсвеченный мигающими красными лампами.
По сравнению со старым и «грязным» домом первых блоков, третий блок сиял чистотой и современностью. Просторное помещение блочного щита расположено недалеко от машинного зала, где трудно разговаривать от гула огромных турбогенераторов. На БЩУ ведет шлюз с тройными широкими стеклянными дверями, похожими на вход в торговый центр. После первых дверей шум ослабевает, после вторых почти не слышен, а уж внутри комнаты БЩУ стоит абсолютная тишина, прерываемая изредка указаниями начальника смены блока, который сидит за спиной инженеров управления реактором и турбинами.
Он видит все индикаторы и мнемосхемы и представляет общую картину. На правой стене висит самый большой прибор, похожий на цифровые вокзальные часы. Это указатель частоты тока, который станция выдает в сеть. Она обычно чуть ниже 50 Герц и постоянно меняется на сотые или на десятые. Если частота генераторов отклонится от 50-и более, чем на Полгерца, то это аварийная ситуация с отключением станции и, следовательно, остановом реактора.
На маршруте к БЩУ путнику обязательно встретится трубопроводы со свищами. В высоколегированной стали труб, работающих под большим давлением, иногда образуются микроскопическое отверстия за счет межкристаллитной коррозии. Потери рабочего тела через них незначительны, и восстанавливаются системой подпитки. Эту малюсенькую течь невозможно заделать, хотя ходят легенды о пьяном сварщике, заварившем свищ на спор.
Повреждение оставляют до ремонта, когда реактор будет выводиться из рабочего режима.
. Параметры пара в течи такие высокие, что его не видно глазом, только адский свист, от которого закладывает уши, выдает утечку.
Пожалуй, на этом я закончу бросать мазки на полотно описания двух наших миров, и верну Уважаемого читателя на сиденье «Волги», которая мчит меня в неизвестность из светлого мира в темный. Вот мелькнул мостик через трехметровый бетонный лоток, по которому в водохранилище течет со станции вода третьего контура, охлаждающая конденсаторы турбин. Она прозрачна, как слеза и теплая, не меньше тридцати градусов в любое время года. Но бывает чуть радиоактивной из-за первых блоков АЭС, и этой водичке любит стоять, как в аквариуме, крупная рыба. Местные мужички с удовольствием ловят ее, но сами не едят, и возят на продажу в Свердловск. А мы миновали ярко освещенный КПП АЭС, и я понял, что развязка близка.
Я в первый раз оказался в высоком кабинете главного инженера станции, где трое неизвестных мне мужиков склонились над неведомым прибором, лежащим на столе. «Здравствуй!»- главный пожал мне руку, - «Ты в видеомагнитофонах разбираешься?». Вопрос, застал меня врасплох, уж чего-чего я ждал, но только не этого, но меня быстро просветили. Оказалось, что ремонт второго блока предусматривал замену части графитовой кладки в активной зоне. Графитовые кирпичи с отверстием в середине под канал со временем распухают, при негерметичности канала их повреждает вытекающая вода, бывает, что канал перекашивает при извлечении и его выдирают силой. Словом, со временем кладку надо обновлять.
Работы очень грязные с точки зрения радиоактивности, и выполняются вручную при минимальной механизации. К тому моменту разобрали наиболее поврежденное место, и в активной зане получился колодец диаметров примерно метра два, но заглянуть в него можно было только в перископ, чтобы излучение не выбило сетчатку глаз. Разглядеть боковые стенки не получалось. Тогда главному инженеру АЭС удалось достать «неведому зверушку» - видеомагнитофон (на минуточку мы в начале восьмидесятых) и камеру, которую на веревке опустили в колодец и засняли стенки. Но проклятая машина перестала работать. Искать электронщиков среди ночи главному показалось неудобным, а результаты требовались как можно скорее. Надо было определить, не обрушатся ли кирпичи на одной стороне вниз, и возможно ли продолжать работы.
Магнитофон оказался неизвестной американской марки, катушечный и черно-белый. Инструкции, естественно, не было. Я никогда до этого и потом не встречал подобной конструкции: катушки с широкой пленкой располагались одна над другой. Лента застряла и зажевалась в сложной системе роликов, и я просто снял катушки и осторожно вытащил ее. Потом пришлось соображать, как правильно вставить все обратно, но после десяти минут мучений к нашей радости на подключенном телевизоре «Чайка» появилось изображение. И все стали изучать отснятый материал. Кое-что прояснилось сразу, но много пришлось доснимать повторно. Меня в центральный зал не пустили, оставив ждать нашу импровизированную киносъемочную группу у дверей. Но прежде, чем отвезти меня в общагу, главный все же оставил посмотреть результат, где инженеры по только им понятным трещинам в кирпичах сделали вывод, что ремонт может продолжаться. В их горячих дискуссиях у тусклого выпуклого экрана была подлинная увлеченность делом и профессионализм. Я хоть и зевал, но любовался ими и радовался, что судьба мирного атома в надежных руках