Российская империя, Петербург, 1910-е годы.
Жили тогда в столице России два удивительно талантливых человека, которых связывали не только общие интересы, работа и литературные дела, но и крепкая дружба – Николай Степанович Гумилев и Михаил Леонидович Лозинский. Оба – поэты и переводчики, сотрудники редакции литературно-художественного журнала «Аполлон», участники объединения «Цех поэтов».
Судьбы их сложились по-разному.
Николай Гумилев погиб в 35 лет – был казнен большевиками по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре, его имя и поэтическое наследие 80 лет было под запретом и только в последние 30 лет открыло российскому читателю все свои бесценные сокровища. Михаил Лозинский прожил долгую и трудную жизнь, оставил нам огромное литературное наследие – прекрасные переводы Шекспира, Киплинга, Кольриджа, Лопе де Веги, Сервантеса и других авторов из сокровищницы мировой культуры.
С Гумилевым они дружили 10 лет, много пережили и сделали вместе.
Но один эпизод их жизни особенно символичен.
Есть у Николая Степановича замечательное стихотворение «Новорожденному»:
С. Л.
Вот голос томительно звонок —
Зовет меня голос войны, —
Но я рад, что еще ребенок
Глотнул воздушной волны..
Он будет ходить по дорогам
И будет читать стихи,
И он искупит пред Богом
Многие наши грехи.
Когда от народов — титанов,
Сразившихся, дрогнула твердь,
И в грохоте барабанов,
И в трубном рычании — смерть, —
Лишь он сохраняет семя
Грядущей мирной весны,
Ему обещает время
Осуществленные сны.
Он будет любимец Бога,
Он поймет свое торжество,
Он должен! Мы бились много
И страдали мы за него.
Почему-то, оно не столь знаменито, как его «Война», «Наступление», другие военные стихи, хотя также прекрасно.
Но кому же оно посвящено? Кто скрывается под инициалами «С. Л.»?
Конечно, не женщина. Женщинам так не пишут.
Разгадка проста, изящна и удивительна очередными играми неутомимой богини Судьбы.
В 1915 году Николай Гумилев писал во второй редакции стихотворения «Пятистопные ямбы» такие строфы:
То лето было грозами полно,
Жарой и духотою небывалой,
Такой, что сразу делалось темно
И сердце биться вдруг переставало,
В полях колосья сыпали зерно,
И солнце даже в полдень было ало.
И в реве человеческой толпы,
В гуденье проезжающих орудий,
В немолчном зове боевой трубы
Я вдруг услышал песнь моей судьбы
И побежал, куда бежали люди,
Покорно повторяя: «Буди, буди».
Они посвящены началу Первой мировой войны, на которую поэт ушел добровольцем, несмотря на полное освобождение от военной службы по состоянию здоровья, полученное еще в 1907 году при прохождении медицинской комиссии воинского присутствия.
Однако в начале лета 1914 года ничто не предвещало «грозы», готовой разразиться над Старым Светом. Во всяком случае, для далеких от политики литераторов.
Как обычно по окончании сезона (культурный сезон завершался в мае, начинался в сентябре-октябре), сдачи очередного номера «Аполлона», в котором были помещены несколько рецензий Николая Степановича (в частности, на сборник Ахматовой «Четки») Гумилев с упругой уехали в Слепнево - имение его матушки недалеко от Твери.
Там они провели несколько первых летних недель.
Затем Анна Андреевна поехала к родственникам под Киев, а Гумилёв отправился в Прибалтику – в Вильно (Вильнюс) и Либаву (Лиепаю).
В начале июля Николай Степанович вернулся в Петербург на празднование пятилетия свадьбы старшего брата Дмитрия. Торжество состоялось 5-го числа (все даты далее по старому стилю) и было вполне домашним, без особой пышности.
На следующий день Гумилев уехал в Териоки (сегодня территория Финляндии), в то время популярный среди петербургской культурной богемы курорт.
В то лето в Териоках тоже было много знакомых, коллег и друзей Николая Степановича, например, главный редактор «Аполлона» Сергей Маковский, литератор и критик Корней Чуковский, Михаил Лозинский.
Гумилев, для которого прошедший сезон был весьма насыщенным и плодотворным, готовился к мирному, ленивому течению летних дней с их приятными встречами, неторопливыми беседами, купанием, нехитрыми развлечениями.
Сохранилось его открытка Лозинскому (тот жил не в самом городе, а в окрестностях) от 7 июля и письмо жене от 10 июля, которые вполне отражают это ленивое летнее настроение:
«Дорогой Михаил Леонидович,
прости, что так долго не писал — это аграфия. Теперь если бы ты захотел меня увидать, тебе стоит только проехать девять верст до Териок (города) и в кофейне "Идеал" (близь вокзала, в двух шагах от гостиницы "Иматра") спросить меня. Если я не дома, значит, в теннисном клубе (пройди туда) или на море. Но по утрам я обыкновенно дома до двух. Не можешь приехать, напиши.
Твой Н. Гумилёв»
«Милая Аничка, думал получить твое письмо на Царск[осельском] вок[зале], но не получил. Что, ты забыла меня или тебя уже нет в Деражне?
Мне страшно надоела Либава, и вот я в Териоках. Здесь поблизости Чуковский, Евреинов, Кульбин, Лозинский, <…>. Есть театр, в театре Гибшман, Сладкопевцев, Л. Д. Блок, директор театра Мгебров (офицер).
У Чуковского я просидел целый день; он читал мне кусок своей будущей статьи об акмеизме, очень мило и благожелательно. Но ведь это только кусок и, конечно, собака зарыта не в нем! Вчера беседовал с Маковским, долго и бурно. Мы то чуть не целовались, то чуть не дрались. Кажется, однако, что он будет стараться устроить беллетристический отдел и еще разные улучшения. Просил сроку до начала августа. Увидим! Я пишу новое письмо о русской поэзии — Кузмин, Бальмонт, Бородаевскнй, может быть, кто-нибудь еще. Потом статью об африканском искусстве. Прозу бросил. Жду, что запишу стихи.
Меланхолия моя, кажется, проходит. Пиши мне, милая Аничка, по адресу Териоки (Финляндия), кофейня "Идеал", мне. В этой кофейне за рубль в день я снял комнату, правда, неплохую.
Значит, жду письма, а пока горячо целую тебя.
Твой Коля»
С Лозинским они так и не встретились – Михаил Леонидович буквально на следующий день по семейным обстоятельствам вернулся в Петербург. Гумилев же бродил по городу, играл в теннис, плавал, встречался с друзьями, занимался литературной работой и строил планы на будущее.
Но мирное течение летнего сезона было прервано уже через неделю грозными известиями из мира большой политики, в которых все угадали приближение судьбоносных событий.
Понимал это и Гумилёв. 15 июля он вернулся в Петербург, остановился на Васильевском острове у своего друга Владимира Шилейко (он жил в Царском Селе и часто снимал комнату или останавливался у друзей в Петербурге, чтобы в насыщенные делами дни не зависеть от расписания поездов), участвовал в демонстрациях в поддержку Сербии.
20 июля был объявлен «Высочайший манифест», Российская империя официально вступала в войну.
Сразу после издания манифеста и указа о мобилизации Николай Степанович решил идти на фронт.
Самым лучшим свидетельством этого является стихотворение, которое я привела в начале - последнее мирное или, если смотреть под иным углом, первое военное сочинение Гумилёва, написанное 20 июля 1914 года.
Посвящено оно сразу нескольким событиям. Во-первых, началу войны, во-вторых, его решению идти в армию добровольцем, и самое главное, пополнению в семье друга – отсюда и название.
По иронии судьбы, именно 20 июля (по новому стилю 2 августа) у Михаила Лозинского родился сын Сергей. В ожидании этого счастливого события и заключались семейные обстоятельства, по которым Михаил Леонидович покинул Териоки.
Когда я прочитала это стихотворение впервые, задумалась: как же сложилась судьба мальчика, получившего в самом начале жизни такое чудесное благословение из уст великого поэта.
К счастью, все в его судьбе сложилось, как обещал Гумилев: сын Михаила Леонидовича выжил в самые суровые и голодные годы революции и Гражданской войны, уцелел в горниле Великой Отечественной и стал, по примеру отца и «крестного», гордостью российской культуры, только не на поприще литературы, а на ниве математики.
Названия его научных работ я даже воспроизводить не стану – для меня это темнее, чем шумерская клинопись. Тем более, я не постигну сути теоремы Лозинского-Харшиладзе. Но очень приятно знать, что она существует наравне с теоремами Пифагора, Ферма…
Сергей Михайлович Лозинский, выдающийся советский математик, сын нашего великого переводчика и прекрасного поэта, прожил долгую насыщенную жизнь, полную трудов на благо отечественной науки, и ушел в мир иной 22 августа 1985 года.
Николай Степанович гордился бы таким «крестником» и был бы очень рад за друга.
Тем более, испытание войной он выдержал с честью и выполнил все обещания, данные Новорожденному.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.
(Н. Гумилев. «Память»)
Пусть на войне Николаю Степановичу не суждено было узнать радость победы, очередную битву с самим собой он выиграл. Три боевых ордена, причем два из них – Георгиевские кресты, так называемые «солдатские Егории», самые ценимые и уважаемые в русской армии награды, и офицерские погоны для добровольца и ратника второго разряда - более чем достойный послужной список. Но важнее всего, что среди крови, грязи, жестокости и ненависти он остался рыцарем, верным Отечеству и «старым предрассудкам».
Хотя поэзия, как и само имя Гумилева, были в Советском Союзе под строгим запретом, думаю, пять строф, которыми Николай Степанович приветствовал его появление на свет, Сергей Михайлович Лозинский знал наизусть. Ведь благороднейший Михаил Леонидович, конечно же, оценил, не забыл и передал сыну подарок близкого друга, ставший особенно ценным после его трагической гибели и насильственного забвения.
Вот такие бывают странные совпадения.