Хватит о политике, поговорим о лит-ре, хотя без политики не обойдется.
Вот Григорий Шалвович Чхартишвили, известный как Борис Акунин, — один из немногих литераторов, которому не нужно зарабатывать на хлеб насущный как-нибудь еще, нежели писательством.
А все потому, что в конце 90-х он устроил в нашей стране маленькую революцию, изобретя (слегка перефразирую известное изречение Белинского о Пушкине) русскую беллетристику и приучив народ ее читать.
Конечно, жила русская беллетристика и без Григория Чхартишвили. Но — вяло, робко, на грани вымирания. После битвы поле боя принадлежит мародерам, то есть постмодернистам. К примеру, Владимир Сорокин стал пинать труп соцреалистической лит-ры, тем и прославился.
Бориса Акунина, естественно, тоже назвали постмодернистом. Для «творческого препарирования» им был избран труп русско-советской детективно-приключенческой литературы. Из этой органики, добавив немного вытяжек из литературы зарубежной (но отлично знакомой русскому читателю), писатель смастерил собственного Франкенштейна, вполне привлекательного и жизнеспособного.
Эраст Фандорин — синтетический сыщик в синтетическом девятнадцатом веке. Легко видимые швы, узнаваемые фрагменты. А главное — четкое осознание того, что это лишь игра, интеллектуальный эксперимент, плюс очевидная культура и образованность автора. В итоге вышла «массовая литература, которую не стыдно читать культурным людям», или «интеллектуальная беллетристика».
Цикл про Эраста Фандорина сделал Чхартишвили-Акунину то, что принято называть «именем в литературе». «Глубокие» — или мнящие себя таковыми — читатели увидели в книгах вышеупомянутый постмодернизм, пляски на костях старинной и не очень беллетристики, и наслаждались опознанными аллюзиями и реминисценциями. Читатели попроще, как водится, довольствовались лихими поворотами действия, суперменским главгероем, экзотическим временем и местом действия. На потребу и тем, и тем по акунинским книгам умело разбросаны рассуждения о вечных темах, включая и судьбу России.
Каждая книга — эксперимент с жанрами: конспирологический детектив «Азазель» (молодой Фандорин разоблачает тайное общество), герметичный детектив «Левиафан» (действие происходит на корабле), ретро-шпионский «Турецкий гамбит», политические детективы «Статский советник» (про борьбу с революционерами) и «Смерть Ахиллеса» (вольная версия смерти генерала Скобелева). Есть детектив великосветский — «Коронация», экзотический (в Японии, с участием ниндзя) — «Алмазная колесница», ну и так далее.
Чуть позже Акунин займется более близкими к нам временами и, отказавшись даже от названий, напишет «Шпионский роман» (вольную версию начала Великой Отечественной войны), «Фантастику» (приключения зараженных инопланетянами экстрасенсов в годы перестройки) и «Детскую книгу» (путешествия малолетнего сына Николаса Фандорина во времени).
А сначала, вскоре после успеха первых книг о Фандорине, Борис Акунин запустил проект «Провинциальный детектив» — о сыщице-монахине Пелагии в уютной русской провинции конца XIX века. В первой книге «Пелагия и белый бульдог» один из героев, глава вымышленной епархии отец Митрофаний, то и дело размышляет на тему, «как нам обустроить Россию», читателю на радость.
Ну а вторая книга «Пелагия и черный монах», — это вполне традиционный кинотриллер. Остров, колоритные персонажи — и радиация от метеорита, пробившего урановый рудник! She’s radioactive, radioactive!
И если уж по-настоящему экранизировать что-то из Акунина в Голливуде, то именно «Черного монаха». Ух, там есть где развернуться!
Последняя книга трилогии о монашке, «Пелагия и красный петух», вызвала, как говорится, неоднозначные эмоции. Вольная фантазия на тему Иисуса Христа, который, по книге, перед самым распятием перебрасывается во времени и пространстве в Россию конца XIX века...
Запустил Акунин и проект про правнука Эраста Фандорина, Николаса, — уже в нашем времени. Большинство поклонников Эраста Петровича он разочаровал. Книги про XIX век читаются как увлекательное историческое приключение, а про наше время — в лучшем случае сценарий типичного криминального телесериала.
Роман «Сокол и Ласточка» (второй кандидат на экранизацию) вообще про пиратов — тех самых, романтических. Ну и про сокровища, знамо дело. В принципе это тюремный «роман», с ударением на первом слоге, которые сочиняют ради развлечения русские зэки — про экзотические страны, моря-океаны, роскошную жизнь и прочее. Чем омерзительнее реальность, тем цветистее фантазия. Умение «тискать романы» весьма ценится в лагерях — это шанс выжить для интеллигентного арестанта.
«Сокол и Ласточка» по духу и букве — наследник (позволю себе каламбур) «Наследника из Калькутты». Это, наверное, самый знаменитый русский лагерный «роман». Он был сочинен в ГУЛАГе интеллигентным молодым зэком Робертом Штильмарком для развлечения братвы и лагерной администрации. В СССР, вскоре после реабилитации автора, «Наследник из Калькутты» был выпущен Детгизом (Детским государственным издательством) — с предисловием, что Штильмарк написал его у таежного костра для развлечения мужественных советских геологов, кого еще-то.
Сам псевдоним «Акунин» — из японского языка. Термин одним словом на русский язык не переводится: сильная романтическая независимая личность, для которой закон не писан. Что-то в этом роде выражает русский уголовный термин «один на льдине».
Беллетристика под «брендом» Борис Акунин — пожалуй, лучшее из беллетристики, то есть «литературы без претензий», созданной в постсоветской России. Его невероятно уютно читать.
Под собственным именем (Григорий Чхартишвили) он издал два сборника: «Кладбищенские истории» и «Писатель и самоубийство». Это рассуждения на мрачную тему образованного человека, вошедшего уже в возраст, когда все чаще задумываешься о Неизбежном. Рекомендую.
Кроме того, Акунин написал несколько романов под «посторонними» псевдонимами: «Девятный Спас», «Герой иного времени» и «Беллона» — под именем Анатолия Брусникина, «Креативщик», «Там» и «Vremena goda» — под именем Анны Борисовой.
Самый глубокий из них — именно последний (по сюжету, Vremena goda
— это название элитного дома престарелых, организованного во Франции для выходцев из России). Писатель обращается к теме старости и смерти, с особым вниманием к болезни Альцгеймера, от которой с возрастом никто не застрахован.
Фактически это предвестие первого «серьезного» романа за авторством — через дефис — Акунина-Чхартишвили, «Аристономия», который четко делится на две части: эссе об идеальном человеке — аристономе (это как бы написал Чхартишвили) и роман о мятущемся интеллигенте в годы революции и гражданской войны, при этом роман вполне себе остросюжетный и приключенческий (это Акунин).
Части перемешаны, и главы эссе перемежают главы собственно романа. Все персонажи постоянно попадают в ситуации, где нужно сделать нравственный выбор, и делают его с переменным успехом — то ближе к аристоному, то дальше. А что за аристоном такой? Это «всего лишь» порядочный, сдержанный, доброжелательный, уверенный в себе, нашедший свое призвание и стремящийся к саморазвитию — словом, «гармонично развитая личность».
Затем вышли продолжения «Аристономии»: «Другой путь» и «Счастливая Россия», где, в переложении одного из персонажей (интеллигента-диссидента 30-х годов, покончившего с собой при попытке ареста), изложена доктрина самого Акунина-Чхартишвили, «как нам обустроить Россию», повторяемая им во многих интервью.
Цитирую в сокращении:
Я выделяю восемь основных признаков российской государственности, которые являются генетически «ордынскими».
1. «Ордынская» держава предельно жестко централизована. Все сколько-нибудь важные решения принимаются в «ханской ставке» или должны быть ею санкционированы. С одной стороны, такой порядок упрощает и ускоряет мобилизационные механизмы, что не раз помогало России в моменты тяжких испытаний. В то же время необходимость постоянно, иногда даже в пустяках, оглядываться на Центр парализует или во всяком случае сильно замедляет повседневную административную жизнь страны.
2. Фигура носителя верховной власти сакральна. Он – высший и, в общем, единственный источник государственной воли, навершие всей властной пирамиды, которая без этого наконечника не имеет смысла. Пиетет перед высшей властью хорошо обеспечивает политическую стабильность. Однако в вознесении правителя на недосягаемую высоту есть и серьезные риски, поскольку это живой человек, способный ошибаться.
3. Воля правителя выше любых законов. Государство может на словах провозглашать верховенство закона, но на деле он всегда обязано склоняться перед решением государя.
4. «Ордынское» государство всегда военизировано. Данная особенность проявляется не только в непременной мощи вооруженных сил и преобладании военных расходов над всеми прочими статьями бюджета, но и в «армейском» принципе гражданского управления. Приказы не обсуждаются, а исполняются; коллегиальность отсутствует или слабо развита; представители администрации несут ответственность за свои ошибки не перед обществом, а исключительно перед начальством.
5. Высшей ценностью государства является само государство. Не государство обслуживает нужды народа, а народ обслуживает нужды государства. Вообще личная несвобода и бесправие жителей – принципиальное условие «ордынской» системы, иначе она просто не могла бы функционировать. Все жители империи, сверху донизу, считаются состоящими на государственной службе.
6. Вместо системы личных прав существует иерархия личных привилегий. Разница между правами и привилегиями состоит в том, что первые являются чем-то естественным и неотъемлемым – лишиться их можно лишь за совершенное преступление, по приговору суда; вторые предоставляются сверху и сверху же могут быть отобраны. Объем и качество привилегий зависит от близости к вершине властной пирамиды.
7. Гипертрофированную важность имеет тайная полиция. Она подчиняется непосредственно государю и контролирует (а обычно и дублирует) деятельность всей «вертикали». В отсутствие коллегиальности и общественного контроля за работой всех уровней государственного аппарата у верховной власти, собственно, и нет другой возможности получать достоверную информацию о происходящем в стране и предотвращать всевозможные эксцессы.
8. Наконец, такое государство немыслимо без ощущения некоей высшей цели. Сакральность власти, основанной на несвободе и принуждении, должна оправдываться еще более священной задачей, ради которой народ обязан мириться со всеми лишениями. Для поддержания этого ритуального огня важную роль выполняют государственная религия и государственная идеология.
Из восьми опорных колонн «ордынскости» главной безусловно является первая: тотальная централизация.
С началом индустриально-технической революции, необычайно ускорившей развитие западной цивилизации, все явственнее начали проступать минусы «ордынской» конструкции: прежде всего минусы чрезмерной концентрации власти в едином центре принятия решений и отсутствии общественных институтов. Оказалось, что главным двигателем прогресса является частная инициатива, естественная предприимчивость человеческой натуры, всегда стремящейся улучшить условия своего существования. И там, где эта энергия была в наименьшей степени стеснена государственным давлением, результаты получались ощутимее. Это демонстрирует удивительная история взлета Соединенных Штатов Америки – далекой, захолустной страны.
Представим себе, что к власти пришли люди, которые не только искренне озабочены благом страны. Это правительство ставит перед собой задачу сделать Россию счастливой страной – в нашей с вами трактовке этого понятия.
С чего им начать?
Децентрализация и развитие провинции. Роль Столицы в российской истории по большей части была разрушительной, а часто и преступной. В самые благополучные эпохи Столица просто по-вампирски сосала из страны кровь, львиную часть доходов, культурных исканий, а самое пагубное – вытягивала из провинции талантливых и деятельных людей, многие из которых могли в полной мере проявить свои дарования лишь вблизи этого магического центра российской жизни.
В условиях современного мира управлять огромной Россией из одной точки – дело вредное и бесперспективное. Эта дорога ведет к технологическому отставанию, социальной деградации и нищете.
Строителям новой, постордынской России нужно уяснить главное: уровень развития страны определяется не пышностью столицы, а процветанием провинции. Человек, родившийся вдали от центра, ни в коем случае не должен ощущать себя обделенным судьбой. У российского жителя должны быть все возможности реализовать свои силы и дарования там, где он родился, а не мечтать вслед за чеховскими сестрами: «В Москву, в Москву!»
Новая Россия должна будет представлять собой федерацию нескольких сильных автономий. Равенство по экономической мощи необязательно, а вот примерное соответствие уровня жизни весьма желательно.
Российская провинция, имея возможность для свободного развития, удивит темпами своего роста не только нас, но и весь мир. Вспомните, какую предприимчивость и смелость проявлял русский человек всякий раз, когда ему удавалось вырваться из-под ига государства – будь то освоение донских степей и уральских лесов в шестнадцатом веке или сибирских просторов в семнадцатом.
Большинство вопросов, определяющих жизнь граждан, будет решаться не в центре, а на местах. Вполне возможно, что основная часть населения при этом будет существовать весьма странным для нас образом: не очень-то и следя за тем, какие ветры ныне дуют в далекой Столице, – как мало следят за Берном обычные швейцарцы, для которых всё самое важное определяется на кантональном уровне...
И так далее и тому подобное — желающие могут прочесть книгу «Счастливая Россия» полностью. По-моему, все верно, возразить нечего.
Таким образом, поскольку Григорий Шалвович достаточно определился со своей политической позицией, определяемой в известных кругах как «либераст», в его романах эти самые «круги» старательно выискивают русофобию — а кто ищет, тот всегда найдет.
Главное, что его сейчас занимает, по собственному признанию, — работа над циклом «История Российского государства». Уже вышло семь томов, от Киевской Руси до эпохи Николая I включительно; каждый том сопровождается книгой беллетристики, действие которой происходит в соответствующее время. Все это настоятельно рекомендую. Останется ли в истории Фандорин — неизвестно, а вот Акунин-Чхартишвили как популяризатор российской истории — вполне.
Без Акунина-Чхартишвили российская литературная палитра и просто современная российская культура была бы куда скучнее. Собственно, лично я жду и читаю в обязательном порядке книги только двух современных российских авторов — Виктора Пелевина, Владимира Сорокина и Бориса Акунина. Остальные как-то «не цепляют».
Аффтар, пиши есчо.