Жила-была художница, которая умела рисовать только двери. Всё равно где: на холсте, на листке картона, в тетради в клеточку или просто на стене. Она рисовала разные двери и не было среди них ни одной похожей на предыдущие.
Были среди них просто двери в несколько штрихов карандаша. Были очень красивые витражные, которые художница мастерски выписывала лучшими красками. Угольком по картону рисовала она страшные чёрные двери, затянутые паутиной, а пёрышком и тушью – двери старинные, узорчатые, с ручками в виде львиных голов.
И всё ей казалось: однажды какая-нибудь из этих дверей откроется. Стоит лишь прикоснуться к ручке – простой деревянной, к железной ржавой скобке, к старинной бронзовой с оскалом львиных клыков. Всё ей чудилось – вот-вот, прямо сейчас, едва доведёт она последнюю линию или положит последний мазок свежей масляной краски… Свершится чудо, распахнётся дверь, а за нею будет что-то поистине волшебное. К примеру, берег моря, или прекрасный замок с драконами (непременно добрыми и милыми!) или, скажем, академия магии, где она, художница, отточит свой талант и начнёт творить чудеса налево и направо. А вместо волшебной палочки будет волшебная кисть. На худой конец, карандаш…
А чуда никакого и не происходило.
Проходил день за днём, художница становилась старше и взрослее. Она умела рисовать ещё тысячи самых разных вещей, но двери, двери привлекали её больше всего. Художница разглядывала каждую, мимо которой проходила. Рыжую дверь старого гаража, всю в слезающих хлопьях зелёной краски; потрескавшуюся деревянную в доме напротив, в точечках и бороздках, проделанных жучками; стеклянную дверь банка с ручкой такой длинной, словно её сделали для великана… Но за ними были самые обыкновенные помещения или – в случае с калитками или воротами – улицы, дворы, сады, школы да прочие неинтересные и не сказочные места. Порой очень красивые, но увы, не волшебные!
Однажды художница увидела в конце забора маленькую аккуратную дверцу, украшенную резьбой. Она была выкрашена совсем недавно и ещё пахла краской. Вставленные в верхнюю часть дверцы цветные стёклышки просвечивали изнутри: с той стороны словно закатывалось солнце, хотя в городе ещё даже не наступил полдень. Художница попробовала отворить эту дверцу. Она была небольшая, едва ли до плеча женщине, и к ручке пришлось нагнуться. Но сколько ни дёргала художница, сколько ни толкала дверцу – она оставалась закрытой. Сначала женщина расстроилась, а затем сняла с плеча этюдник, достала кисти, краски, палитру, ветошь – и принялась писать картину.
И забор, и кусочек пыльной улицы, и эту таинственную закрытую дверцу. Почти целый день ушёл на картину, но женщина не успела её завершить. Решив, что придёт сюда завтра, она отправилась домой. В сердце её что-то тихонько пело, а на душе было спокойно и приятно.
Но утром в конце забора не оказалось никакой дверцы. Художница очень удивилась, ходила туда-сюда, взад и вперёд, обошла всю улицу. Улица была всё та же и забор всё тот же, а дверца исчезла!
Художница села на скамеечку и заплакала. Ей так хотелось закончить свою работу! Прописать как следует все трещинки и морщинки крашеного дерева, все блики на цветных стёклышках и просвечивающее с той стороны закатное солнце. Уж если нельзя, если не получилось выйти на ту сторону за чудом – то уж хотя бы нарисовать его!
Поплакав, она вытерла лицо и раскрыла свой старенький этюдник. Закончила картину по памяти. Может быть, что-то художница и переиначила, но ведь натуры-то уже не было, и никто не сумел бы упрекнуть женщину в неточности.
Закончив работу, художница ещё долго сидела на скамеечке, пока тёплое летнее солнце не закатилось за дома и заборы. Летний воздух стал свежее и прохладнее, на город опустилась ночь, и настала пора сложить краски и кисти в ящик. Едва художница закрыла его, как увидела, что по улице идёт волшебник. Да-да, это совершенно точно был волшебник – в длинном, давным-давно немодном плаще, в шляпе, скрывавшей лицо и, главное, со светящимся посохом в руке!
Озираясь и крадучись, волшебник подошёл к забору и дотронулся посохом до одной из досок. И дверца появилась! Трижды постучал в неё волшебник своим посохом, и она открылась. Художница привстала на цыпочки, чтобы получше видеть, что же там, на той стороне. Но волшебник нагнулся – а он был выше художницы! – и нырнул за дверь, захлопнув её за собой. Стёклышки на дверце блеснули так, словно за ними светилось новорожденное рассветное солнце! Потом дверца исчезла, и на улице стало темно. Фонари поблизости – и те не горели.
Удивлённая и озадаченная, художница долго не могла прийти в себя, и даже пришлось объяснять констеблю, что она в порядке, и отказываться от того, чтобы он проводил её домой.
Но всё же констебль взял женщину под руку и настойчиво сказал, что просто обязан довести художницу до дома и убедиться, что с нею всё хорошо. В другой раз она бы не стала рассказывать чужому человеку о том, что с нею произошло. Ведь сколько всего пришлось объяснять, сколько пришлось рассказывать о том, как она рисовала двери, и о том, как искала чудо… Но всё рассказалось словно само собой.
– Вы верите мне? – спросила художница под конец.
– Мы можем проверить эту загадку, – сказал констебль, – но не сегодня. У меня ночное дежурство, а вам надо немного отдохнуть. Давайте встретимся завтра и попробуем выяснить, что за дверца такая на моём участке. Я ведь все двери до единой тут знаю!
И они договорились встретиться на следующий день.
Уже с самого утра художница ощутила в себе небывалый подъём. Она нарисовала несколько дверей в толстом скетчбуке, но вдохновение никак не унималось. Когда констебль после дежурства и отдыха зашёл за художницей, то застал её вдохновенно пишущей новую дверь на большом холсте.
– Об этом я и хотел сказать, – произнёс молодой человек, рассматривая картины с дверями и без них. – Вы всё время рисуете двери закрытыми. Вот отчего вы никогда не можете увидеть скрытых за ними чудес!
Поражённая этими словами, художница уронила кисть. Констебль подошёл, чтобы поднять её, и женщина тоже уже наклонилась за кистью, и оба они стукнулись лбами.
Вспоминая тот удар, художница всегда потом считала, что это было именно чудо. Чудо, что обе головы – и её, и констебля! – остались совершенно целы. Однако пришлось бежать к аптекарю за льдом, а потом они, смеясь, точно дети, прикладывали холодные компрессы ко лбам друг друга.
С тех пор они стали встречаться. И даже начали подумывать о том, чтобы пожениться! Но ещё больше, чем выйти замуж, художнице хотелось увидеть ту загадочную дверцу. Иногда она в компании констебля ходила к тому самому забору и стерегла там волшебника. Но он больше не появлялся. Наверное, понял, что его секретный ход обнаружен и за ним установлена слежка.
Однажды чудесным осенним днём художница, сидя на лавочке и жуя бутерброд, взяла кисточку и набросала на холсте приоткрытую дверцу. Ту самую, с витражом, сквозь который виднелось закатное солнце. Художница увлеклась, выписывая за дверцей неведомый ей мир. Тот, который она никогда не видывала и не знала. Пришлось поскорее доесть бутерброд, чтобы второй рукой держать палитру и кисти. Констебль, закончивший работу, нашёл художницу на скамеечке под фонарём. Она как раз клала последние мазки краски на мостовую возле дверцы – как будто с той стороны падали последние закатные лучи.
– Ты совсем замёрзла, – сказал констебль. – Руки как ледышки! Готов поклясться, что и ноги озябли. Разве так можно?
– Ты только взгляни, – ответила художница, разворачивая к нему этюдник с закрепленным куском холста. – Как по-твоему, может такой мир существовать за той дверкой?
– За выдуманной дверью может существовать какой угодно мир, – рассудительно ответил констебль, – но я за то, чтобы на твоих ногах начали существовать шерстяные носки, на шее тёплый шарф, а в руках большущая кружка горячего шоколада! Идём скорее домой.
Они вместе сложили кисти и краски в ящик. Художница поднялась со скамейки и только тут поняла, что не только озябла, но и очень устала сидеть. У неё, оказывается, затекли и спина, и ноги, а она даже не заметила этого в пылу вдохновения. Теперь за это пришлось расплачиваться.
– Ох, – сказала бедняжка, – я чувствую, что мне целых сто двадцать пять лет, а вовсе не двадцать пять, как было этим утром!
– Немудрено, – вздохнул констебль, – ещё немного, и ты бы пустила тут корни!
- Оооой, смотри-смотри, – выдохнула художница. – Тот самый волшебник!
Да! Это был именно тот самый волшебник, в длинном, вышедшем из моды плаще, в шляпе, прятавшей лицо, и с посохом в руке! А навершие посоха светилось ярче фонаря, да каким удивительным белым светом!
Констебль и художница взялись за руки и подошли к волшебнику. Тот, словно не замечая их, ударил посохом по забору, и вот появилась таинственная дверца. Только в витражном оконце светила полная луна, а вовсе не солнышко.
– Простите, – сказала художница, – а можно хоть глазком взглянуть на волшебную страну по ту сторону забора?
Волшебник очень удивился.
– А разве вы её не видели? – спросил он. – Ведь это вы её нарисовали. Как и эту дверь, и этот забор.
Констебль кашлянул.
– Вы же не хотите сказать, что моя невеста нарисовала и нас с вами, сударь?
Волшебник пожал плечами.
– Как знать, молодой человек, – сказал он.
И, согнувшись, вошёл в дверцу.
– Постойте! – крикнула ему вслед художница. – Разрешите и нам пойти за вами!
– Но это невозможно, – ответил волшебник с той стороны. – Чудеса творятся вовсе не здесь.
И дверца пропала.
Трудно передать словами, как удивилась художница. Удивилась и расстроилась. Констебль увёл её чуть ли не силой.
Потом она долго болела – всё-таки, видимо, не прошли бесследно несколько часов на свежем осеннем ветру. И лишь когда выпал первый снежок, нежный, словно сахарная пудра на пончике, и прохладный, как мятный зубной порошок, художница смогла, наконец, снова оказаться у того самого забора.
На этот раз у неё в руках была большая кисть. А констебль держал в руках коробку с большими банками краски.
Прямо на деревянном заборе нарисовали они дверь. Самую обычную, плотно закрытую дверь. Потом художница нарисовала на ней замок, а потом и ключ.
– Чудеса творятся не здесь, – сказала художница и повернула ключ так, словно он был не нарисован, а в самом деле торчал из замка.
– А где же? – спросил констебль.
Художница пожала плечами.
– Если бы я знала, мой дорогой! – сказала она. – Поищем вместе?
Она покрепче прижала локтем к боку свой старенький этюдник. Взмахнула кистью – несколько капель чёрной краски упали на снег – и прочертила ею щель. А затем толкнула нарисованную дверь, словно та была настоящей.
Та медленно, словно нехотя, приоткрылась. По ту сторону забора художница и констебль увидели белое поле и белое небо, и им показалось, что они просто стоят посреди огромного, бесконечного листа бумаги.
Тогда художница обернулась, выбрала из оставленных на мостовой банок одну, с коричневой краской и плеснула из неё под ноги.
– Сначала здесь будет земля, – сказала она. – А потом уже всё остальное.
– А хватит ли у нас красок? – спросил констебль.
– Мне кажется, – ответила художница, – что, если их не хватит, мы что-нибудь выдумаем.
– Ну хорошо, – сказал констебль. – Только давай, как только ты устанешь, мы вернёмся, и ты выпьешь чаю с лимоном и ляжешь в постель. Ты так долго болела, что наверняка ещё очень слаба.
– Вернёмся, как только захотим, – сияя глазами, ответила художница и, подняв кисть, словно волшебную палочку, сделала первый мазок небесно-голубой краской.