Это стихотворение Константина Симонова я помню с далеких 70-х. Уверена, что и многие мои читатели его тоже знают.
Всю жизнь любил он рисовать войну.
Беззвездной ночью наскочив на мину,
Он вместе с кораблем пошел ко дну,
Не дописав последнюю картину.
Всю жизнь лечиться люди шли к нему,
Всю жизнь он смерть преследовал жестоко
И умер, сам привив себе чуму,
Последний опыт кончив раньше срока.
Всю жизнь привык он пробовать сердца.
Начав еще мальчишкою с «ньюпора»,
Он в сорок лет разбился, до конца
Не испытав последнего мотора.
Никак не можем помириться с тем,
Что люди умирают не в постели,
Что гибнут вдруг, не дописав поэм,
Не долечив, не долетев до цели.
Как будто есть последние дела,
Как будто можно, кончив все заботы,
В кругу семьи усесться у стола
И отдыхать под старость от работы…
Но многие ли задумывались, о ком именно написал поэт?
С первым героем все просто - это Василий Верещагин - великий художник- баталист. , история его жизни и кончины хорошо известна.
Писать то, что видел сам - это было его твердое убеждение.
“Выполнить цель, которой я задался - дать обществу картину настоящей неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому все прочувствовать и проделать, участвовать в атаках, штурмах, победах, поражениях, испытать голод, болезни, раны. Нужно не бояться жертвовать своей кровью, своим мясом, иначе картины мои будут не то”,
— писал Верещагин.
Художник ходил не только в военные походы, но и путешествовал по всему миру, привозя эскизы для будущих полотен — экспрессивных, красочных и детальных.
28 февраля 1904 года, после объявления русско-японской войны, Верещагин направился в действующую армию на Дальний Восток.
Из письма художника жене:
«Я все еще не уехал, но завтра уезжаю наконец, и с нехорошим чувством, так как еду в страну, очень враждебно к нам настроенную… По газетам судя, в Японии часты собрания врагов России, требующих войны с нами, считая теперешний момент для открытия военных действий наиболее удобный… У них все готово для войны, тогда как у нас ничего готового, все надобно везти из Петербурга…»
31 марта 1904 года броненосец «Петропавловск», на котором находился художник, наткнулся на мину у берегов Порт-Артура, только было это не ночью, а днём . Василий Верещагин погиб.
С третьим - летчиком, существенно сложнее. Не годятся ни Чкалов, разбившийся в 34 года, и ни Бабушкин, погибший в 45 лет, будучи пассажиром.
Если предположить, что слова "он в сорок лет разбился, до конца, не испытав последнего мотора" - это метафора, то может быть речь о Сергее Уточкине (1876-1916) - одином из первых русских авиаторов и лётчиков-испытателей? Но тут плохо сходится " Начав еще мальчишкою с «ньюпора»" - Уточкин впервые поднялся в воздух (причем на воздушном шаре) в 1907, то есть уже совсем не мальчишкой.
Еще одна версия - ныне забытый, но невероятно популярный в 30-е годы , мастер высшего пилотажа и организатор собственной пилотажной группы воевавший в Испании Анатолий Серов (1910-1939), с детства бредивший небом и разбившийся в тренировочном полёте вместе с Полиной Осипенко. О нем Симонов уж точно хорошо знал, поскольку Анатолий был мужем любимой женщины Симонова. Но, как видно, из дат рождения и гибели он тоже плохо подходит под "в сорок лет разбился до конца".
Как видите, никакой более-менее подходящей кандидатуры найти не удается, но предположить, что это некий абстрактный собирательный образ тоже видится не логичным после вполне конкретных личностей художника и врача (хотя, как мы далее увидим, с врачем тоже все не так просто).
Возможно, конечно, что речь не о русских пилотах, а о ком-то из иностранных авиаторов, но это требует отдельного исследования.
Но вернемся к врачу и обратим наше внимание на предполагаемого героя второго четверостишия (ситуацией в мире, увы, располагает). Кто же тот самоотверженный врач - исследователь?
Есть по крайней мере две версии - Ипполит Александрович Деминский (1864 -1912), и более распространенная версия - Абрам Львович Берлин (1903-1939).
Оба эпидемиологи, оба боролись с чумою. Но в обоих случаях реальная история довольно сильно не совпадает с описанным в стихотворении.
Деминский действительно всю жизнь не только изучал чуму, но и лечил людей - много лет работал врачом в Астраханской губернии, участвовал в ликвидации шести вспышек чумы (1899-1912) и нескольких эпидемий холеры и сыпного тифа. За участие в ликвидации эпидемий чумы 1905 и 1907 годов был награждён Серебряной медалью и орденом Святой Анны III степени. Но он не испытывал на себе вакцину - он заразился при вскрытии зараженного грызуна.
Вот что об этом пишут в Вики:
Последняя командировка учёного состоялась 22 августа 1912 года, когда он направился на борьбу с чумой в слободу Рахинка Царёвского уезда (ныне Среднеахтубинского района Волгоградской области). Там Деминский впервые выделил культуру чумных бацилл от павшего суслика. Во время вскрытия грызуна, отловленного в степи, Ипполит Александрович заразился, что явилось ещё одним доказательством идентичности чумы сусликов чуме человека. Спустя несколько дней после заражения, 9 октября 1912 г., Деминский умер.
Вот последняя телеграмма Деминского своему коллеге - она говорит о нем большее, чем сотни хвалебных слов:
«Я заразился от сусликов лёгочной чумой. Приезжайте, возьмите добытые культуры. Записи все в порядке. Остальное всё расскажет лаборатория. Труп мой вскройте как случай экспериментального заражения человека от сусликов. Прощайте. Деминский».
Можно ли трактовать эту историю " и умер, сам привив себе чуму" - трудно сказать, разве что по неосторожности, хотя автор упоминавшейся выше статьи в Вики считает, что стихотворение Симонова посвящено именно Деминскому.
С Абрамом Берлином всё еще сложнее. Тоже эпидемиолог, но, судя по биографии скорее ученый и организатор, чем врач.
А. Л. Берлин с 1926 по 1928 г. работал в Воронежском санитарно‑ бактериологическом институте. По окончании аспирантского стажа Берлин был назначен Наркомздравом на должность заведующего отделом производства бакпрепаратов института “Микроб”.
В конце 1930 г. Берлин командируется Наркомздравом в Монголию, где он принимает участие в налаживании работы Санитарно‑ бактериологического института в г. Улан‑Баторе, директором которого он назначается. Весной 1933 г. возвращается в г. Москву и работает в ЦИЭМе по реализации своего предложения новой методики микробных культур, а осенью снова выезжает в Монгольскую Народную Республику, где работает до конца 1936 г.
Но возможно строчка " Всю жизнь лечиться люди шли к нему" была написана поэтом, не особо вникавшим в биографию Берлина?
Фраза "привив себе чуму" - про Берлина, только умер он не от этой прививки. Вот что удалось найти в различных источниках. Берлин не был автором противочумной вакцины - в СССР новейшую противочумную вакцину привёз её создатель французский медик Жорж Жирар. Партию препарата получил Государственный институт микробиологии и эпидемиологии в Саратове, и Берлин вместе с двумя другими коллегами — саратовскими врачами Коробковой и Туманским — решился на прививку живой вирулентной чумной культуры. И опыт прошел успешно. После первых троих добровольцев вакцину ввели себе еще пять, а потом еще восемь добровольцев. Все снова прошло без осложнений, и результат эксперимента следовало признать положительным. Возможно, отныне Берлин считал себя защищенным от чумы и утратил осторожность. Он признался однажды: «Мне надо уходить от чумы. Я к ней слишком привык…». Увы, эти слова оказались пророческими.
Как выше было сказано, умер Берлин не от действия привитой себе вакцины, а как и Деминский, случайно заразившись. Как именно? Этого мы уже никогда не узнаем. Точно известно одно - в конце 1939 года, его вызвали на коллегию Наркомздрава СССР. В день отъезда Берлин проводил опыты с противочумной вакциной на животных, зараженных вирулентными живыми чумными микробами. Как опытный эпидемиолог он должен был отказаться и выдержать карантин - чума как особо опасная инфекция требует чрезвычайных мер профилактики, в частности строгого соблюдения карантина в течение девяти дней с ежедневным измерением температуры - но этого сделано не было.
В Москве Берлин остановился в гостинице «Националь».
Утром Берлин побрился у гостиничного парикмахера, затем сделал доклад на коллегии Наркомздрава в присутствии наркома и еще десятка человек, общался с коллегами после заседания, уже явно чувствуя себя не здоровым. Вот как вспоминает последнюю встречу с Берлином его коллега А. Шаров:
"Беседуя, мы с Берлином вышли на улицу, и он предложил, чтобы не прерывать разговора на полуслове, пройтись с ним до гостиницы “Националь”, где он остановился.
Шли мы медленно. Иногда он опирался на мою руку, что, видимо, было непривычно этому красивому, сильному и молодому человеку; во всяком случае, будто спохватившись, он сразу отодвигался на полшага, и на лице его мелькало, тут же исчезая, странное удивленное выражение, точно он что‑то перестал понимать в самом себе"
От масштабной эпидемии Москву в значительной мере спасли высочайшие профессионализм и мужество другого врача - Симона Горелика.
После возвращения в гостиницу Берлину стало совсем плохо, и к нему в гостиницу вызвали терапевта. Тот поставил диагноз «крупозная пневмония» и отправил больного в базовую клинику Первого Московского медицинского института у Петровских Ворот - Ново-Екатерининскую больницу.
В приемном покое его принял дежурный — ассистент кафедры терапии Первого мединститута доктор С. З. Горелик, выпускник Сорбонны и Женевского университета (Горелик происходил из известной семьи, и вероятно, из-за своего «буржуазного» происхождения был в 54 года всего лишь ассистентом в клинике, будучи профессионалом высочайшего класса). Он обратил внимание на клиническую картину и узнал из беседы с Берлином, что тот недавно работал с чумными животными. Горелик сразу поставил диагноз «легочная чума», сообщил обо всем коллегам и начальству и заперся с больным, полагая, что сам уже инфицирован и они умрут вместе. В некоторых источниках пишут, что Горелик заперся с Берлином в подвале, но в воспоминаниях родственника Берлина нашлась вот такая фотография. На самом деле был декабрь, вряд ли кому-то пришло бы в голову открывать окно, так что подвал был не обязателен.
Спасая жизни многих, доктор Горелик фактически пожертвовал собою. Жертва оказалась не напрасной.
Помимо Берлина и Горелика, умерли еще несколько человек (точное число в разных источниках разнится, но не превышает десяти), включая парикмахера из "Националя". Все контактировавшие с Берлином люди были изолированы, операция по изоляции проводилась сотрудниками НКВД, что наводило вполне объяснимый ужас. Остались в истории слова врача, сказанные по телефону жене:
«Это я. Я звоню из Ново-Екатерининской больницы. Подозревают, что я мог заразиться чумой от больного. Поэтому не волнуйся, оказывается, ничего страшного, о чем мы с тобой думали. Это просто чума!»
Пропитанные креозотом гробы жертв этой вспышки сожгли в Донском крематории.
«Все было сожжено вместе с останками — и документы, фотографии, и орден Трудового Красного Знамени, врученный Берлину правительством Монгольской Народной Республики».
Урна с прахом Берлина покоится вблизи алтарной части восстановленного храма Донского монастыря вместе с женою и дочерью,
Вот так один эпидемиолог чуть было не оказался источником эпидемии чумы, а другой доктор, обычный терапевт, имя которого известно лишь очень узкому кругу специалистов, спас от чумы огромный город - ведь останься Берлин в общей палате с диагнозом "крупозная пневмония", остановить эпидемию было бы куда сложнее.
Еще одна поразительная деталь в этой истории - есть сведения, что в тот роковой день, когда больной Берлин поступил в Ново-Екатерининскую больницу, Симон Горелик дежурил в последний раз: он получил назначение на административную должность в Казахстан и должен был уехать.
Был ли у Горелика другой выход - оставить Берлина одного в изоляции, пройти карантин, и. если повезет остаться в живых? Возможно и был, ведь не заразились ни врач, несколькими часами раньше поставивший Берлину неверный диагноз, ни коллеги, ни остальной персонал "Националя". Но, как известно, история не знает сослагательного наклонения .
Почему при сильной заразности заболевания заразилось относительно мало с контактировавших с Берлином людей? Возможно, что тут сыграло роль вакцинирование Берлина, будучи привитым он выделял не столь агрессивные штаммы, мнение специалистов по этому поводу я не нашла.
В 1952 году Коробкова и Туманский, вместе с Берлином испытавшие на себе противочумную вакцину, получили Сталинскую премию.
Вот так закончилась эта история. О ком писал Константин Симонов мы вряд ли точно узнаем, но в конце концов это и не так важно. Важнее, на мой взгляд, помнить настоящих героев.
С уважением, @maksina