— Отпроситься у матушки труда не составило. Я тогда дневал и ночевал у Штерна, поэтому достаточно было сказать домашним, чтобы не ждали к ужину, и я был свободен.
Мы условились с Элизой, что она будет ждать меня в своей карете у книжной лавки дядюшки ровно в два пополудни. Мы с Фомичом успели отвезти сестру домой, времени даже хватило помочь старику распрячь лошадей.
Тот наблюдал, хоть и издалека, наш разговор с Элизой, и теперь недовольно посматривал на меня, будто подозревал недоброе.
“А маменька-то знает, — брюзгливо пробурчал Фомич, — куда это вы собираетесь, барин? Ой, думаю, знала б, не отпустила!"
Я сделал вид, что не понимаю, о чем он. Про себя же подумал, что надо со стариком быть настороже. Если решит, что мне грозит опасность, раскроет меня в два счета. Поэтому при первой же возможности я улизнул.
Когда я подходил к книжной лавке, карета Элизы уже была там. В проёме окна я видел ее тонкий профиль, будто срисованный с золотой монеты, и кисть руки, обтянутую тонкой перчаткой.
Я встал у окна и поклонился, Элиза впустила меня внутрь. В карете было тепло, и я расстегнул воротничок кителя, Элиза же все также ежилась, будто все ее тело сковало холодом. Мне подумалось, что ей, наверное, не бывает хорошо, она все время печальна и будто напряжена, как если бы в ее жизни не было и минуты радости.
"А вы давно знаете о волшебном мире" — рискнул я довольно неуклюже завести разговор.
Элиза с еле заметной улыбкой взглянула на меня.
"Давно? — вопрос прозвучал немного удивлённо. — Да всю свою жизнь. Моя мать колдовала, и ее бабка. Из поколения в поколение передавались магические тайны в нашем роду. — На секунду она задумалась, а потом грустно проговорила: — Если б я могла, я пожалуй прожила бы другую жизнь. Но такие вещи недоступны даже волшебникам"
Она вновь повернулась к окну, и я тоже отвернулся, до самого приезда решив ее больше не тревожить.
А трястись в карете по сельской дороге нам предстояло без малого два часа. Ее поместье располагалось в деревне где-то под Петергофом, я изготовился к долгому и томительному глядению в окно.
Природа снаружи уже не радовала глаз. Стояла поздняя осень, и если в городе ещё кое-где виднелись багряные листья, то загородом почти все деревья уже облетели, уныло топорщились голыми ветками.
Неожиданно Элиза вдруг обратилась ко мне:
"Скажи, Мишель, а если бы ты был волен выбирать, как стал бы ты сам бороться со Злом? Ты говорил, что не доверяешь Штерну, когда он призывает тебя бороться со Злом, — она усмехнулась, — то есть со мной, но его методы, видимо, ты тоже не одобряешь. Какой же способ борьбы предпочитаешь ты?"
Я растерялся, не зная, что сказать. Точнее у меня имелись кое-какие мысли по этому поводу, но я бы не спешил ими делиться с колдуньей. Кто знал, что крылось за этим ее любопытством, что если она, видя мою настороженность, пытается так усыпить мою бдительность?
Но, пораскинув мозгами, я решил ответить, как есть. В конце концов, если начну лукавить, глупо рассчитывать на то, что ведьма, хоть бы и добрая, не раскусит меня.
"Я бы боролся со Злом его же методами. В конце концов, сколько можно защищаться? Может, потому Добро и частенько оказывается слабее Зла, что оно только обороняется? Надо вычислить врага и начать с ним драться. Обезоружить, а если придется, то и убить. Пусть мои слова звучат жестоко, но если надвигается Сила, которая хочет истребить нас всех, то с ней надо бороться!"
Я замолчал. Элиза же теперь смотрела на меня с куда большим интересом.
"А откуда тебе известно, — наконец, спросила она, — что надвигается некая Сила? Штерн что-то говорил об этом?"
И тут я начал понимать, что он и правда говорил. Я просто слушал вполуха, и не придавал его болтовне никакого значения. Теперь же я вдруг понял, что невольно передаю его слова.
“Доктор говорил о надвигающейся Силе Зла? Вспомни, друг мой, он что-то ещё рассказывал об этом?"
Но я не помнил ничего! Все его россказни о всяких там силах и миссиях казались мне такими скучными, что я вечно витал в облаках, думал о практическом применении наших опытов, о том фуроре, который я произведу, устроив какой-нибудь фокус в училище, но никак не о борьбе с Великими Магами, которые явятся подчинить себе землю.
Раз решив не притворяться, я и теперь выложил Элизе все, как есть. Но услышав мои слова, вместо разочарования она выказала ещё большую заинтересованность.
"Погоди секунду, Мишель, — глаза ее загорелись, теперь она будто бы ожила и повернулась ко мне всем телом, — Штерн так и сказал: "явится Великий Маг, чтобы подчинить себе землю"?"
Я совсем растерялся.
"Кажется, да" — только и сказал я.
Я чувствовал себя полным идиотом. Прохлопал ушами, и теперь от меня не было никакого толку. Но Элиза, видя мое смятение, впервые вдруг ласково улыбнулась мне и накрыла мою руку своей узкой ладонью в тонкой кожаной перчатке.
До места мы добрались неожиданно быстро, нигде не задерживались, не делали остановок, и к имению Элизы карета подъехала, когда было ещё светло.
Когда Элиза приглашала меня, она употребила слово "замок", и теперь мне было понятно, что оно куда больше подходило для описания ее владений, чем привычное моему уху "имение".
Прямоугольное здание кирпичной кладки с башнями-часовнями, каменным ограждением и тяжёлыми воротами можно было и вовсе назвать словом "крепость", оно мало походило на обычные полузапущенные дворянские усадьбы, в каких проводили летние месяцы многие мои товарищи по Кадетскому корпусу и родительские друзья. Желто-серое здание выглядело весьма внушительно, на мой вкус, даже немного тревожно. Но, Элизе, как я понял уже давно было не до украшений и праздных развлечений. В ее усадьбе не росли цветы, лишь несколько старых раскидистых деревьев, в саду не встречалось беседок, качелей, модных сейчас бронзовых фонтанчиков. Среди дубов виднелся лишь широкий пруд, да одинокая скамья у самой воды.
Я легко представил себе Элизу среди всей этой величественной, но такой мрачной красоты. Она ведь и сама была, кажется, ужасно одинока, и сердце свое спрятала за таким же каменным забором с тяжёлыми воротами.
Мы вошли внутрь. Комнаты, сквозь которые мы шли в кабинет хозяйки, были просторные, безукоризненно чистые и почти совсем пустые. В гостиной стояло лишь несколько тонконогих французских кушеток у камина, в столовой я заметил один только широченный деревянный стол, да несколько стульев с высокими спинками, прочие же помещения пустовали практически полностью. Слуг мне также не встретилось ни души.
Мы зашли в рабочий кабинет Элизы, и я подумал, что наконец-то очутился в по-настоящему обитаемой комнате. Здесь также царил идеальный порядок, книги, бесчисленные свёртки и манускрипты, статуэтки и с виду полнейшие безделушки присутствовали в изрядном количестве и, тем не менее, каждая вещь занимала строго отведенное ей место.
Посреди комнаты стоял огромный, совершенно не женский письменный стол из красного дерева, по стенам были развешаны книжные полки, а в самом центре кабинета за спиной хозяйки комнаты стояло зеркало.
В эту минуту зеркало было закрыто ставнями, причем то были необычные ставни. Они были сделаны из цельного золота, и по всей их поверхности, сливаясь в причудливый узор, были разбросаны драгоценные камни. Рама зеркала также сияла разноцветными камнями — алмазами, изумрудами, рубинами, и вещь эта (в высоту человеческого роста) была достойна по своему роскошеству императорской гостиной.
Я застыл в оцепенении, не в силах отвести взгляд от этого произведения ювелирного искусства. Элиза с загадочной полуулыбкой глядела на меня.
"Это оно?" — спросил я, только теперь заметив, что на несколько мгновений перестал дышать.
Элиза кивнула.
"Да, но пока ты ещё не готов. Ты должен узнать кое-что".
Она опустились в свое кресло и жестом предложила мне сесть напротив.
"Мне следует рассказать тебе нечто важное об ауринах, — начала она. — Во-первых, ты уже знаешь о том, что аурины живут сотни лет. Но есть, как очень зрелые, умудрённые опытом аурины, их возраст исчисляется тысячелетиями, так и совсем ещё юные аурины, таким всего несколько десятков лет. Выглядят такие аурины, как молодые люди или даже подростки, и зачастую, они взрослеют вместе со своим магом. К примеру, моим аурином была юная девушка, она провела со мной несколько очень непростых лет моей жизни и стала мне больше, чем сестрой.
Но бывают и вовсе незрелые аурины, они лишь готовятся к тому, чтобы получить своего первого мага, но до тех пор, пока их маг не совершит ритуал присоединения, такие аурины живут в теле животного. Часто они даже обитают рядом со своим волшебником, но не имеют возможности вступить с ним в контакт. Я знаю случаи, когда маг, не желавший признавать своей магической сущности, намеренно не соединился со своим аурином, и тот годами томился в теле животного, хотя и был уже по годам и способностям очень развитым магическим существом".
Я смотрел на Элизу в недоумении, ведь ничего подобного доктор Штерн мне не говорил. Его объяснения сводились к тому, что он мой наставник, учитель и в некоторой степени руководитель. Что только он может указать мне единственный верный путь в запутанном лабиринте волшебства, и самое мудрое, что я могу сделать, следовать неукоснительно его наставлениям и советам.
Теперь, хотя Элиза до сих пор напрямую не противоречила его словам, у меня складывалась совершенно иная картина. Выходило, что аурин – некая магическая сущность, которая для мага является скорее соратником, почти братом, как будто частичкой его самого. Аурин, отвергнутый своим магом не способен следовать своему предназначению, смыслу своего существования!
Дав мне усвоить услышанное, Элиза продолжила:
"Особенность аурина – это не только его нечеловеческая самоотверженность и долголетие, но и его память. По своей сути, аурины это и есть сама память. Они живут десятки, сотни, иногда тысячу лет и помнят при этом каждое мгновение своей долгой жизни. Помнят так ярко, как будто это мгновение произошло с ними секунду назад. Аурины способны даже перемещаться внутри своей памяти, воплотиться в любой момент своей жизни, в любое свое состояние, в любое тело. Так старик может превратиться в юношу, которым когда-то был, или даже в животное, в чьей шкуре пребывал до соединения со своим первым магом."
Это звучало уже и вовсе странно. Превратиться в животное? Мог ли я хотя бы предположить, что доктор, с которым я провел бок о бок последние три года, был способен на такое?! Менять собственный облик, как ему заблагорассудится, то в мальчика, то в зверя! Ох, вряд ли. Я видел как он радовался самой малой из наших побед, жадно потирал руки, наблюдая как я растворяю камень до студенистого состояния. Так уж он был бы доволен, коли сам был бы столь силен и владел тайной бессмертия? Я в этом сомневался.
"Есть ещё кое-что, — прервала мои размышления Элиза. — Аурины – существа, обладающие своей собственной меткой. Есть много легенд, отчего аурины наделены ей, истины не знает никто, но несомненно то, что каждый аурин, вне зависимости от зрелости, имеет на теле фиолетовую отметину. Это может быть родимое пятно, татау (то есть рисунок на коже, который у ауринов присутствует с рождения), но чаще всего это фиолетовая прядь в волосах, порой едва заметная."
Я вспомнил седые волосы доктора Штерна, бородку клинышком, чистые белые руки. Никаких отметин я не замечал! Но родимое пятно, рисунок могли быть и под одеждой. От нетерпения я с силой сдавил пальцами рук подлокотники своего кресла и потребовал:
"Рассскажите мне о ритуале, Элиза!"
Подумав, она ответила мне:
"Хорошо, я расскажу, но лишь, если буду уверена, что ты полностью осведомлен о всех последствиях своих действий. Соединившись с аурином, ты впустишь в свою жизнь существо, за которого будешь нести ответственность, как за самого себя, в той же мере, как и он за тебя. Для аурина ты станешь смыслом жизни, он же тебе станет тем же, что и мать, отец, брат или сестрёнка. Только из родительского дома ты рано или поздно уйдешь, с братом можешь поссориться, с аурином – никогда. С момента соединения вы навеки одно целое! Ты осознаешь это, Мишель?"
Я уже принял решение и отступать не собирался:
"Осознаю", — ответил я.
Удовлетворенно кивнув, Элиза поднялась и раскрыла ставни Ауринова Зеркала.
В первый миг я увидел обыкновенное стекло, после чего оно будто бы подернулось рябью, будто на озере подул лёгкий бриз.
"Встань — повелела Элиза, и я поднялся со своего места. Она заговорила снова каким-то странным монотонным голосом: — Ты должен коснуться пальцами поверхности зеркала и закрыть глаза."
Я сделал, как она велела: встал напротив зеркала и, протянув руку вперёд, коснулся пальцами прохладного стекла. Оно показалось мне как будто немного мягким, но я не убрал руку, а лишь ждал дальнейших указаний.
Элиза продолжала тем же странным голосом:
"Сквозь веки ты почувствуешь свет, в эту секунду ты можешь продвинуть руку дальше."
Так и случилось. Я будто бы увидел вспышку перед собой, но не стал открывать глаза, лишь зажмурился ещё сильнее. Тогда, следуя инструкции Элизы, я попробовал надавить на поверхность рукой, она поддалась без малейших усилий, будто то было не стекло, а лишь прохладная вода.
Я погрузил руку глубже, почти по запястье, как вдруг почувствовал, что мои пальцы наткнулись на чью-то руку! Чьи-то сильные пальцы сжали мою ладонь. От неожиданности я вскрикнул.
"Теперь можешь открыть глаза" — сказала Элиза уже совершенно нормальным голосом.
Я распахнул веки. Я все ещё касался пальцами зеркала, странным образом все ещё чувствовал тепло человеческой руки.
В отражении я увидел мальчика. Черноволосый, чуть повыше меня в черном кителе с красным воротничком.
"Ты?!" — удивлённо воскликнул я.
В эту секунду из зеркала на меня шагнул Марк Раскольников.