ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Про то, что у котов тоже бывают
отцовские чувства
Иногда времени хочется сказать очень громко: «Стоп! Замри! Не лети с такой скоростью! Я не успеваю за тобой…» Всё хорошее почему-то слишком быстро проходит, и наступает момент, когда ты понимаешь, что расставание со счастьем неизбежно, и вслед радости приходит грусть. Это такое равновесие — как качели. Радость — печаль… Встреча — расставание… Я это понимаю, но привыкнуть никак не могу.
Вот и Сенечка, впервые побывав отцом, вдруг получил от жизни увесистый шлепок. Вроде бы он и не очень-то доволен был ролью заботливого папаши, но процесс раздавания котят незнакомым людям вывел нервную систему кота из равновесия. Чужие люди его явно раздражали — шерсть вставала дыбом, усы топорщились, котята после осмотра тщательнейшим образом вылизывались. Если честно, то и мне это было не по душе. Но что делать — не оставишь же эту ораву на всю жизнь. Вот и пришлось идти нормальным путём взрослого человека — писать объявления в интернете, отвечать на звонки интересующихся, беседовать с приходящими будущими владельцами котеек и…, чёрт дери, отдавать навеки. А внутри меня маленькая девочка плакала и шептала: «Не отдам! Моё! Зачем они вам? Вы всё равно не будете любить их так, как я!..» Вот какой конфликт внутри одной тётеньки.
А внутри Сени был не конфликт… Это была настоящая депрессия. И я его очень хорошо понимала. Ведь он отцом стал, когда ему и года не исполнилось, в самом, можно сказать, начале взрослой котовой жизни. И когда котята родились, то не проходило дня, чтобы он им попы не вылизал или не поиграл с ними. В нём чувствовалась невероятная от-вет-ствен-ность! Сеня так всё серьёзно делал — играл с мелюзгой, грел их мохнатым пузом, учил играть с искусственными мышками, спал с ними кучей-малой на самой верхушке нашего волшебного дерева. И вдруг раз — и никого нет. Ни-ко-го…
Кот не ел и не пил целый день после того, как отдали последнего котёнка — всеобщего любимца с бритым пузом — Амадеуса. Сеня его очень отличал от всех особенным образом — таскал за шкирку и укладывал с собой спать. Смотреть было смешно и трогательно, как огромный толстый Сэнсэй волочит уже увесистого котёнка на коврик, а потом обнимает и вылизывает брыкающегося отпрыска с нежностью, не подобающей, в общем-то, коту…
Кот тосковал. И мы с Егором и Мурычем тоже грустили. В грусти есть что-то красивое и притягательное… В нашей всеобщей печали был какой-то свет. И я подумала, что, наверное, через много-много лет мои сыновья будут вспоминать Сенину грусть как что-то очень хорошее. Это будет их общее семейное воспоминание. Во всяком случае я уж точно никогда не забуду нашей радости, когда Сеня вдруг вздохнул, встал и пошёл пить воду…
А у Тимофеи никакого конфликта не было — ни внутри, ни снаружи. Есть множество слов, определяющих её отношение к происходящему: по барабану, фиолетово, до лампочки и так далее и тому подобное. В общем, как говорят в народе, по фигу. Нет котят — и нет. Ну и замечательно. Она даже похорошела неимоверно сразу. Ну вот как так? Наверное, в ней что-то было сломано — внутри её кошачьей сути…